"душа должна воскреснуть в земной жизни для жизни вечной". Строгая радость подвига. Беседа со священником Николаем Денисенко

Беседа Александра Щипкова с клириком Псковской епархии отцом Павлом Адельгеймом

– Отец Павел, ваше детство прошло в детдоме, а потом вы с мамой жили на спецпоселении в Казахстане. Кто вас привел к вере?

– “Никто не приходит к Отцу, как только через Меня” (Ин. 14, 6). “Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня” (Ин. 6, 44). По смыслу евангельских слов, приводит к Богу Он Сам. Можно говорить только об обстоятельствах и людях, через которых Бог касается человеческого сердца. У меня есть отрывочные воспоминания о храме из самого раннего детства. Сознательно я вошёл в церковную жизнь в Караганде. Когда отца арестовали, мать со мной на руках пошла в НКВД, добиваться правды. Её арестовали, а меня отправили в детский дом. Это был мой первый срок в детском доме. Когда мать освободили, мне было лет пять. Года через два ее опять посадили, а меня отправили в детский дом на второй срок. В детском доме я пошел в первый класс. Мать осудили и отправили по этапу в Казахстан. В казахстанской ссылке мы с ней прожили до смерти Сталина. Мать работала табельщицей огромного гаража в поселке Ак-тау Карагандинской обл. Я учился в школе. Однажды поехал в Караганду и “случайно” нашел православную общину отца Севастьяна в Большой Михаиловке. С тех пор я бывал там регулярно. После смерти Сталина мы переехали в Караганду, маму взяли в драмтеатр, в Михаиловку мы ездили вместе. Там был молитвенный дом, но служить в нем не разрешали власти. Поэтому приходилось служить по ночам в частных домах. Эти богослужения организовал о. Севастиан, келейник старца Нектария из Оптиной пустыни. Церковная община всегда имеет стержень, вокруг которого формируется её духовная жизнь. Таким стержнем в Б. Михаиловке был о. Севастьян.

Остались впечатления от ночных богослужений, чтения страстных Евангелий, общих трапез. Служили мы тайно в разных домах на переносном антиминсе. Богослужения продолжались всю ночь. В 21 час начинали Всенощную, потом Литургию. В пять часов утра все заканчивалось, и я шёл спать. Все расходились. Отец Севастьян пил чай, и шел в другой дом служить обедницу, а потом начинались требы. Их разрешали служить в молитвенном доме.

Приход был большой. Число прихожан совпадало с числом жителей. По составу это были раскулаченные переселенцы. По соседству располагались немецкие поселения со строгой планировкой улиц, чистотой, порядком, палисадниками возле каждого дома. Иногда вдвоём с батюшкой мы путешествовали на Мелькомбинат, где жили многие из прихожан. Мы выходили утром, пока было прохладно. Батюшка шел лёгкой походкой в сапогах и подряснике. Мелькомбинат находился километрах в трёх от Б. Михаиловки. Это был большой посёлок с крепкими крестьянскими хозяйствами. На бесплодном песчанике всё росло и цвело, как в Земле Обетованной. Крестьяне сами копали колодцы, придумывали технику. Семьи были многодетные, по восемь – десять человек. В семьях сохранялся патриархальный уклад.

Одной из первых серьёзных книг для меня было “Введение в философию” Челпанова. Мне понравился “Отечник”, и я перечитал все патерики. Однажды власти разрешили послужить в молитвенном доме Великую Пятницу, Субботу и Пасху к радости всего прихода. В книге об отце Севастьяне есть фотография, где я запечатлён на общем снимке с ним. Отец Севастьян был невысокого роста, худенький, седые и редкие, но длинные волосы и седая борода. Собор 1988 г. его прославил одним из первых среди новомучеников. Батюшка пробудил мой интерес к церковной жизни. Моё решение служить Церкви созрело в тринадцать лет. Это действительно был замечательный Пастырь, и общение с ним привело меня в храм навсегда. С тех пор моё сознание нашло точку опоры в Промысле Божием. Тайна Промысла открывалась мне в жизненных обстоятельствах. С тех пор Промысел Божий строит мою судьбу, а я только принимаю её с благодарностью Богу.

– Вы были послушником в Киево-Печерской Лавре, как Вы попали туда, если можно, расскажите о том, какова была жизнь и устройство обители в то время?

– Из Казахстана Бог привёл меня в Киев. В Киеве жил мой дед Павел Бернардович Адельгейм. Под Киевом он имел землю и заводы в Турбово и Глуховцах. В Киеве у него был дом. После революции его отняли. Семья осталась жить в двух комнатах. Потом всех разметали жизненные бури. Дедушку расстреляли в 1938, бабушка умерла в инвалидном доме. В Киеве оставались родственники. Приехал я к ним. В 1954 году я стал послушником Киево‑Печерской Лавры и поселился в монастыре. Приняли меня неофициально. Тогда я был ещё несовершеннолетним. Жил в келье строгого монаха игумена Феодосия (Сердюка), регента правого хора. Левым клиросом управлял епископ, настоятель монастыря. Епископ был большого роста, с хорошим басом. Его я видел только издали. Позднее всех монахов выписали, и монастырь закрыли, по-моему в 1961 году. Проповедником в Лавре был отей Пафнутий (Россоха). За всенощной он в мантии и епитрахили обычно читал шестопсалмие. Иеромонах Пафнутий дружил с отцом Феодосием. Мне повезло участвовать в их келейном правиле до – и после богослужений. Богослужения были очень торжественными и долгими. Мне дали послушание чтеца. Читать приходилось много, постоянно, это не было обременительно, напротив, я пристрастился к чтению и выполнял своё послушание с радостью. Хоры пели антифонно, а на догматик, на Великое славословие и т.д. сходились вместе на средине храма и звучало торжественное пение обоих хоров. Литургии служились многократно: в центральном храме и других храмах на Дальних и Ближних пещерах, служились в пещерных храмах.

Жизнь монастыря была размеренной, строгой и содержательной. Рано утром совершали “полунощницу” и Литургию, в 8 часов давали рабочим завтрак, пили чай и шли на работу.

Вторым послушанием была обычная физическая работа. На дальних пещерах копали и носили землю, в 13 часов был обед, до пяти часов работали. Потом бежал в храм читать Малое Повечерие и начиналось богослужение. Так изо дня в день, но как-то находилось время для общения и чтения книг. Я был постоянным чтецом за ранними и вечерними богослужениями. У меня была хорошая дикция и “луженая глотка”. Читал я неутомимо и с наслаждением. Мог читать по многу часов. Позднее, в Ташкентском Соборе на мне лежали все чтения. Я так втянулся, что чтение не было обременительным. С утра я прочитывал всю Утреню, Часы и Вечерню за Преждеосвященной Литургией. Третье послушание мне тоже нравилось: водить по пещерам паломников и туристов и проповедовать им Евангелие. В монастыре я прожил до 1956 года.

Атмосфера монастыря, чтение Патериков и Житий, общение с иноками воспитали во мне благоговейное отношение к монашеству, и я предполагал для себя монашеское будущее до самого конца учёбы в семинарии. Но Промысел Божий указал мне другой путь.

– В 1956 году вы поступили в Семинарию, откуда вас в 1959 году исключил по “политическим мотивам” Филарет Денисенко. В советское время под этим термином скрывались совершенно разные вещи, не могли бы Вы рассказать об этом эпизоде из своей жизни?

– Из Лавры я поступил в Киевскую семинарию, когда мне исполнилось 18 лет. Семинарская жизнь была следующим светлым и радостным периодом моей жизни.

У нас были замечательные педагоги. Ректор протоиерей Николай Концевич и инспектор протоиерей Константин Карчевский. Незабываемые люди. Мне нравилось учиться, учился я отлично.

Много времени проводил за чтением. Изобилие книг, о которых можно было только мечтать в те годы. Нам давались темы по всем дисциплинам, и нужно было написать несколько сочинений в течение года. За каждую пятёрку по сочинению платили пять руб. Это были деньги, дополнявшие стипендию, тоже пять руб.

Потом сменили Ректора и инспектора, на третий год снова поменяли, и пришёл игумен Филарет (Михаил Денисенко). Ему тогда было тридцать лет. Инспектором назначили священника В. Муратова (позднее он снял с себя сан и работал на каком-то заводе). У меня был круг близких друзей. Нас было пятеро, и Муратов называл нас “благочестивыми негодяями”. Было несколько эпизодов, которые приписывали мне, хотя я о них узнал спустя несколько лет после ухода из семинарии. Участвовал я в двух эпизодах.

Первый, с крестиками. Лёня Свистун предложил сделать всем семинаристам значки из бронзы, завинчивающиеся на чёрном семинарском френче. Ребятам понравились желтые полированные крестики на черном фоне. Нашли токаря, который вытачивал их по 5 руб., собрали деньги. Семинарское начальство с удивлением увидело значки на всех семинаристах и начало борьбу со значками, применяя физическую силу для их изъятия.

Второй эпизод связан с празднованием Первого мая. В 1959 году оно пришлось на Великую Пятницу, день сугубого поста. Филарет назначил торжественное собрание, во втором отделении хор с патриотическими песнями. Леня Свистун предложил мне пойти к ректору с протестом. Мы пошли, и Филарет произнёс воспитательную речь о любви к советской власти: “я сын шахтера, стал архимандритом и ректором. При какой другой власти это могло бы случиться? Под чьим небом вы живёте? Чей хлеб едите? По чьей земле ходите? Вы неблагодарные, вас советская власть учит…” и т.д. Это была последняя капля. Инициативу разговора, видимо, приписали мне. Леня был социально близким, сын рабочего, отец погиб на войне, а моего отца расстреляли как “врага народа”.

Конечно, я был на торжественном собрании 1 мая, слушал речь Филарета о солидарности трудящихся, пел с хором “Коммунистической партии хвала”, кстати, красивое музыкальное произведение и другие песни. Протест был последней каплей, и Филарет перед экзаменами заставил меня написать заявление об отчислении из Киевской семинарии “по собственному желанию”.

– В конце 70-х мне довелось служить в армии в Туркестанском военном округе, в Ташкенте и я ходил на службу в собор, построенный архиепископом Ермогеном (Голубевым), который вас рукополагал.

– Архиепископ Ермоген был незаурядным архиереем. Он любил Церковь и служил её интересам вопреки своим личным интересам вплоть до самопожертвования. Он действительно построил в Ташкенте собор. В 1958 году, когда хрущёвская власть запрещала в храмах даже косметические ремонты, архиепископ построил в Ташкенте великолепный кафедральный собор. Он выстроил Новый собор вокруг прежнего, оставив старый собор внутри, а затем его разобрали и вынесли. Внутри собор был отделан золотом и мрамором, рассчитан тысяч на 7 народа. Рядом был придел во имя вмч. Пантелеимона. Сейчас храмы строят десятками, их строительство никого не удивит в наши дни. То, что похвально сегодня, в то время считалось преступным и могло стоить не только свободы, но и жизни. Строительство Ташкентского собора было подвигом, за который Владыка заплатил своим положением. Последние 17 лет он провёл в Жировицком монастыре. Мне посчастливилось видеть епископов, которые не искали личного благополучия. Они отдавали жизнь за свою паству: “душу Мою полагаю за овцы”. Пройдя через все испытания советской репрессивной машины, архиепископ Ермоген (Голубев) до конца жизни сохранил верность интересам церкви.

Совет по делам религий при Совете Министров СССР завёл жёсткий порядок регистрации духовенства. Епископ должен был “согласовывать” кандидатуру священника прежде его рукоположения и назначения. Архиепископ Ермоген не подчинился этому порядку. Он сперва рукополагал и назначал священника, а затем с Указом на руках посылал за регистрацией к уполномоченному Совета. Такая практика вызывала раздражение уполномоченного.

Архиепископ организовал епархиальную гостиницу. Приезжая в Ташкент по вызову архиерея или по личной нужде, каждый клирик бесплатно получал уютную комнату, завтрак, обед и ужин. Гостиница не имела коммерческой цели. Владыка заботился о клириках.

Архиепископ распорядился приобрести причтовый дом для каждого храма Ташкентской епархии. Были выделены епархиальные средства и куплены дома. Каждый священник и диакон ташкентской епархии, приезжая на приход, получал благоустроенное жильё.

Своим Указом архиепископ запретил младшим клирикам делать подарки старшим по положению. Только старшие могли одаривать стоявших ниже на социальной лестнице. Такое положение исключало симонию и коррупцию.

Вскоре после назначения на кафедру епископ Ермоген написал Распоряжение:

“Ко мне обратился настоятель одного из приходов с приглашением совершить богослужение в день Престольного праздника. При этом он выразил озабоченность по поводу расходов, необходимых для приёма архиерея и сопровождающих клириков. Довожу до сведения всех настоятелей храмов, что архиерей будет посещать каждый храм своей епархии и совершать богослужение. Приходы не несут никаких расходов, связанных с посещением архиерея. Все расходы по приёму архиерея и сослужащих ему клириков возлагаются на Епархиальное Управление”.

Где нашёл епископ средства для столь щедрой благотворительности?

В пятидесятые годы духовенство РПЦ получало доходы от “кружки”. Деньги за требы и пожертвования клались в кружку, опечатанную приходской печатью. Раз в месяц “кружку” делили. Собирался весь причт, снимали печать, считали деньги. Две части оставляли на храм, одну часть отдавали причту. В то время духовенство облагалось по ст. 19 Налогового кодекса, исчислявшей процент налога по прогрессирующей шкале. Размер налога мог вырастать до 95 % от суммы годового заработка. В качестве налога духовенству приходилось отдавать суммы, превышавшие заработок. Причём, духовенство, как и осуждённые в СССР, было лишено социального страхования: пенсий, бюллетеней, оплаты инвалидности, обеспечения жилищем и транспортом, санаторно-курортного лечения и прочих социальных льгот.

Архиепископ Ермоген ввёл новую форму оплаты. Всё духовенство Ташкентской епархии перешло на твёрдые денежные оклады. Оклады были минимальными, в пределах 100-150 рублей. Все приходские средства епископ сосредоточил в своих руках, купил на них облигации 3 % золотого займа, который ходил в свободном обращении и начал выдавать премии всему епархиальному духовенству к каждому празднику по 1000-3000 рублей. Кроме двунадесятых и Престольных праздников он давал премии к Покрову, Рождеству и Усекновению Иоанна Предтечи, свят. Николая и другим праздникам великих святых. К рождению ребёнка, на свадьбы или похороны выделялись духовенству деньги в размерах 5000-10 000 руб.

Когда финансовые органы потребовали выплаты налогов от премиальных средств, архиепископ обратил их внимание на государственную гарантию, обеспечившую каждую купюру: “не подлежит обложению никакими налогами и сборами”. Ограничусь одним аспектом многосторонней деятельности архиепископа Ермогена, поскольку подробное освещение его деятельности не вместят рамки интервью.

– В 1964 году вы закончили Московскую духовную семинарию и стали священником, в 1969 году вас арестовали и осудили по 190 статье. В чем была причина Вашего ареста?

– Почему меня арестовали теперь можно только гадать. Первая причина, предположительно, строительство храма. Слишком я примелькался со строительством. Постоянно летал из Бухары в Ташкент, в Москву, добывал то стройматериалы, то иконостас взорванного в Москве Преображенского собора, то возил мрамор для внутренней отделки и т.д.

Вторая причина – донос бывшего друга и одноклассника Лени Свистуна, который я прочёл при ознакомлении с делом перед судом. Наш общий друг и одноклассник, отец Милий Руднев рассказал мне, что именно Филарет Денисенко заставил Лёню написать на меня донос в 1970 году. Этот донос был внесён в мой Приговор: “В духовной семинарии, где я учился вместе с Адельгеймом, он высказывался против исполнения гимна Советского Союза и хвалебных песен в адрес Советского государства. Лиц, которые исполняли гимн и хвалебные песни, Адельгейм называл хамелеонами, преклоняющимися перед властями” (Лист дела 178, т. 2).

Эту выдержку из доноса я цитирую по тексту Приговора, поскольку сам донос хранится в уголовном деле. Почерк и подпись исключают сомнения в авторстве. А смысл доноса я не мог себе объяснить, ведь в 1956 году на XX-ом съезде КПСС текст гимна был запрещён, и его никто нигде не пел. Это был клеветнический донос.

При обыске у меня изъяли много литературы и стихов. И обвиняли, что я сам написал поэму “Реквием” и ряд других “нехороших” произведений, а приписываю их Ахматовой, Волошину, Вячеславу Иванову и даже Евгению Евтушенко (“К 50-летию комсомола”).

– Вы освободились в 1972 году из лагеря в Кызыл-Тепе, там вы потеряли ногу. Потом (об этом вы пишете в своей книге) вы пришли к архиепископу Варфоломею, который встретил вас с большой любовью и наградил протоиерейским крестом. Не могли бы Вы рассказать об этом человеке?

– К сожалению, я мало что могу сказать о нём из опыта личного общения. Мы чаще общались по телефону, когда говорить можно не обо всём. При архиепископе Варфоломее я служил в епархии три года. Ему приходилось быть очень сдержанным в общении. О каждом его шаге постоянно доносили уполномоченному. Человек он был чрезвычайно кроткий. В Кафедральном соборе остались сперва два, а затем один священник. Владыка нес седмицу поочерёдно со священником. Сам служил молебен и панихиду, сам отпевал и исповедывал. Торжественных встреч перед богослужением не было. На буднях он служил в священническом облачении и малом омофоре. Сам облачался. При этом всегда был жизнерадостен и доброжелателен. Мне кажется евангельским такой образ жизни архиерея. К нему я всегда обращался, когда было трудно с уполномоченным и казалось, всё погибло. Он всегда умел найти слова поддержки, а иногда и вступиться перед сильными мира сего. Ему можно было довериться во всём. Такой вопрос даже не вставал. Разумеется, его не интересовали деньги, доходы. Он не был меркантилен, хотя государство отнюдь не поддерживало тогда церковь материально. Теперь я даже не могу вспомнить, какие мы платили взносы в епархию. Платили или нет? В Фонд мира мы платили, и много, а в епархию?

– В 70-е и 80-е годы в Пскове и вокруг Печерского монастыря бурлила ктивная религиозная жизнь. Достаточно вспомнить имена Иоанна Крестьянкина, Зинона Теодора, Сергия Желудкова, Рафаила Огородникова. Кого из них вы знали, кого можете вспомнить ещё? Что это был за мир – “православный Псков”?

– Разумеется, я знал их всех. О. Иоанна Крестьянкина окружал народ, и трудно было пробиться к нему. Он был очень любвеобилен и рассудителен. Мне он не раз помог правильно сориентироваться в трудной ситуации, где требовалось точно расставить акценты. Он никогда не разыгрывал прозорливого старца. Он обладал даром, которому отдавал предпочтение преп. Антоний Великий – даром рассуждения. Личным опытом и молитвой он умел помочь многим людям в их нуждах.

Отец Зинон был замечательным мастером иконописи. Как все талантливые люди, он был одарён не только живописным даром. Он хорошо говорит, умеет увлечь собеседника силой мысли и глубиной видения проблемы, изложенной сильным и красивым голосом. Начитан и эрудирован. Несколько раз он приходил в нашу школу, беседовал с учителями. Они были в восторге от этих встреч. Все его работы удивительно органичны и цельны. Он построил несколько храмов. В каждом из них архитектура органично сочетается с интерьером и живописью. Каждая деталь тщательно продумана и занимает принадлежащее ей место. О качестве икон я не буду говорить. Они совершенны. На память Пскову он оставил последний свой храм в Гверстоне Печёрского района, построенный в духе базилик Вероны. Храм из псковского известняка, с мозаиками и фресками, крытый медью, пол с подогревом – на удивление крошечной псковской деревне, в которой остался его недостроенный монастырь.

С отцом Рафаилом Огородниковым я встречался несколько раз. Знаю о нём больше с чужих слов. У него был “Запорожец”, выкрашенный в чёрный цвет. Он любил быструю езду на автомобиле и при этом устраивал аттракцион. Он мог на большой скорости снять рулевое колесо с рулевой колонки, пугая пассажира. Скорость его погубила, когда он пересел на “Мерседес”.

Рассказ обо всех не уложится в рамки интервью. В 2009 году исполняется 100 лет со дня рождения священника Сергия Желудкова и 25 лет со дня его смерти. Он ушёл из жизни неожиданно. Как в гости приходил. Посидит немного, выпьет единственную чашку чая и перевернёт её вверх дном. Побеседует о существенном и скажет: “мне пора”. О. Сергий запомнился мне в старом пальто, тяжёлом, как вериги и облезлой шапке. Не знаю, когда он их одел, но носил до самой смерти. Сокровищ на земле он не собрал. Был человеком сильного духа, увлечённым и увлекающим других.

Он был свидетелем бурного периода нашей истории. Содержанием его жизни были богословие, литературная и общественная деятельность. Определяющей чертой была христианская проповедь. В ней находят объяснение особенности его богословия. Он разрушал стену непонимания между христианством и современным сознанием. Он остро ощущал затаившуюся тоску человека по Боге. Были изданы и сохранились три его книги: “Почему и я христианин”; “Литургические заметки” и “Общая исповедь” (пособие для священников). О. Сергий был праведником. Он проповедовал Евангелие не только словом, но и жизнью. Мысль была для него делом, к которому он относился очень серьёзно. Он благоговейно относился к слову. У него была ещё одна добродетель: никого не осуждал. Как только зайдёт пустой разговор, уходил: “гнилое слово не исходило из уст его”. Чем старше становлюсь, тем больше понимаю его и соглашаюсь с тем, чего раньше не принимал.

– Можно ли объяснить современному человеку, на современном языке, что такое грех и что такое смерть?

– Смертью мы называем рассечение целостного человека на духовный и телесный состав. “Возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его” (Ек. 12, 7). Причиной смерти является грех. Мы называем злом грех и его последствия: болезнь и страдание, смерть и тление. Они вошли в мир через злоупотребление свободой. Это не качество бытия. Это повреждение замысла Божия, в котором не было греха и смерти. Грехопадение человека принесло в мироздание разрушительную стихию смерти: “Одним человеком грех вошёл в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нём все согрешили” (Рим. 5, 12). Это разделение не может пребывать вечно, поскольку в замысле Божием о мире и человеке его не было. “Как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим” (Рим. 5, 21). В этом смысл искупления, совершённого Иисусом Христом.

Бог восстановит нас из праха воскресением из мертвых: “умрём, но не будем как вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать” (2 Цар. 14, 14). Мы должны противостоять греху, но не можем противостоять смерти. Христос для нас победил смерть Своим воскресением. Он не отменил смерть, а преодолел её. Он воплотился, восприняв повреждённую грехом, природу ветхого Адама и соединил со своим Божеством, пронизав её благодатными энергиями и обожив. К этой природе мы приобщаемся в таинстве Крещения. Таинство становится той почкой, которую садовник прививает к дичку, чтобы из него выросла плодоносная яблоня. Дальше дело борьбы с грехом становится задачей духовной жизни. Если садовник не будет обсекать дикие побеги, которые появляются на яблоне, напоминая о её диком происхождении, побеги разрастутся и заглушат плодоносную почку. А если будет беречь эту почку и отсекать дикую поросль, почка окрепнет, из неё пойдёт побег, который претворит всю яблоню в плодоносное дерево. В этом заключается смысл духовного подвига воздержания, борьбы со страстями и похотями, преодоление искушений. С помощью Божией человек способен победить грех и наследовать “Царство, для него уготованное от создания мира” (Мф. 25, 34). Понятия о грехе и смерти обретают смысл только в благовестии о воскресении мертвых и жизни вечной. “Если Христос не воскрес, суетна наша вера и бессмысленна наша проповедь”, т.е. нам не о чем говорить. Мы верим в Воскресение Христово. В нём опора нашей надежды , её отличие от пустой мечты.

ОН РЫЛ СЕБЕ МОГИЛУ И МОЛИЛСЯ...

В старинном селе Охона Пестовского района жил и служил в храме Святой Троицы один из ста-рейших священников Боровичского благочиния — отец Василий Денисенко. Жизнь его — поучительный пример многолетнего бесстрашного служения Богу и Церкви.

Воспитанный в глубоко верующей семье, он не представлял себе жизни без Бога, без церкви, без икон, без молитвы. Атеизм, упорно насаждавшийся в школе, не касался его души; мальчик проходил через него, как сквозь пустое место, которое пройти нужно, но тратить силы на споры и доказательства необязательно. Вот эта цельность характера, эта убежденность не вызывала даже садистского желания предложить школьнику Васе Денисенко вступить в пионеры и комсомольцы. Стахановцем, однако, он стал в 15 лет. Потому что работал, как и его отец, по 20 часов в сутки. И лучше всех, и больше всех. За что через год и угодил к немцам - им рабы требовались неленивые.

Внезапная смерть ждала его в виде немца, заставившего рыть могилу самому себе. Когда дорыл - немец вытащил пистолет. Спасти могло только чудо. И оно явилось в образе другого немца, завязавшего какой-то спор с тем, кто хотел его убить. Немец с пистолетом куда-то убежал, а вернувшись, приказал закопать вырытую яму. Было это в 42-м году.

Уже в 43-м он почувствовал, что Господь оберегает его. Кто, к примеру, от бомбежки бежит из бомбоубежища? Он был единственным. И на его глазах прямо на бомбоубежище упала многотонная бомба. Благодаря какому провидению он убежал в сторону, противоположную той, куда бежали все, - он не мог на это ответить. Но он оставался жить - и это было лучшим доказательством Его заступничества.

Другой раз он видел смерть в апреле 45-го, когда союзнические самолеты черными тучами летали над Германией, превращая землю в пустыню - ни одного зеленого стебля. Тогда они втроем — он, графиня-немка и поляк — стояли на коленях в воронке, тесно прижавшись друг к другу и поляк шептал ему на уха «Молись, молись, Вашек, мы тебе хлеба дадим». Так и молились втроем истинной экуменистической молитвой. На том страшном поле они трое и уцелели: четыре бомбы, упавшие рядом с ними, не разорвались.

После возвращения домой мать сказала ему, что все время, пока он был в Германии, она ходила к черниговскому архипастырю Лаврентию, который говорил ей всегда одно и то же «Он жив». И молился за него.

Правда, вернулся домой в родное село он не сразу - после немецких лагерей были советские. Оттуда, с Урала, привез и свою будущую жену. Подкупило его то, что была она круглой сиротой, а обрадовало, когда увидел на ее шее крестик. Прожили они с матушкой Антониной долгую жизнь, до самой ее смерти, ни разу не повздорив.

После работы и в воскресенья он спешил в храм пять лет бок о бок со строгим священником Пантелеймоном Марченко, и только потом рукоположение и назначение на службу в первый свой храм Успения Божией Матери в село Новые Боровичи, что на Черниговщине.

Как пережил хрущевские погромы - отдельная песня. Главным для зачинщиков было — добиться от священнослужителей «добровольного, сознательного» отказа от служения, отречения от веры, признания, что храм как таковой вообще не нужен. Идеологи погрома требовали — под-пиши бумаги о закрытии своей церкви. Он долгое время не являлся по повесткам в райисполком, а когда, наконец благочинный все же направил его туда, он сказал твердо «Никогда моя рука этих бумаг не коснется», и смахнул их прямо через стол. Жест сей был признан возмутительным, и начались иные мытарства отца Василия: служить негде, назначения не дают, никого судьба твоя не волнует. Поехал на юг, был на Кавказе - в Иверской обители. Наконец, в Харькове увидел во сне Божию Матерь. Она явилась вся в голубом и сказала: «Езжай туда», - указав рукою на север. И добавила: «Служить будешь до старости ».

Он вернулся в Чернигов, и вскорости туда пришел запрос из Новгорода с просьбой прислать священника. 1 мая 1964 года приехал на станцию Батецкая. Была Великая Суббота. Прямо с поезда, разузнав дорогу, он отправился в Мроткино на службу. А Пасху встречал уже в Новгороде. Не застав никого в епархии, отправился в Филипповскую церковь, где встретился с епископом Сергием (Голубцовым). «Откуда?» - «Из Чернигова». -«Молитесь с нами».

Уполномоченный долго рассматривал его документы, а потом сказал, как отрезал: «Я вас принимаю!» И послал в Мроткино. На полгода. А потом - в Охону.

Наверняка в память о голубом видении Богородицы храм свой отец Василий красит в голубой цвет. На протяжении почти 30 лет Троицкая охонская церковь была единственной действующей на весь Пестовский район. И как ни старались власти показать, что никчемное это занятие Богослужение — и что после смерти последних старушек в церковь никто не придет, но в воскресные дни и на праздники, особенно в Троицу, село оживало, храм заполнялся народом, а бабушки все никак не вымирали...

Сейчас в старинной охонской церкви малолюдно - об этом отец Василий говорит «со смешанными чувствами печали и радости». Печали - потому что его приход стал меньше. И радости — потому что и в Пестове, и в Вятке, и в Кирве появились свои приходы, вновь восстанав-ливаются поруганные святыни.

У него остались те, кто идет не только в церковь, но и к «своему батюшке», кому по душе правила именно этой церкви. А правила эти просты и постоянны: ни одной литургии без всенощной. Полностью, без сокращений читаются часы. Главное в храме - служба, молитва. Все посторонние вопросы оставь за порогом церкви. Не можешь - тянет тебя не молиться, а с соседкой разговаривать — ступай в клуб.

Много ездит по требам, даже не в своем приходе - старые люди привыкли и приглашают его. Вот и сегодня приехал от 90-летней старушки, с которой каждое лето, вплоть до прошедшего, заготавливал дрова для церкви. А их на зиму надо - 200 кубометров. А ему и самому уже 72. - Батюшка, вы что же, вместо отпуска дрова заготовляли каждое лето?

Я и не знаю, что такое отпуск. Вот беру в лес две белые рубахм. одна взмокнет - надеваю другую, а мокрую на шест да на ветер просу шивать - вот тебе и отпуск...

Отец Василий, современные доктора сказали бы, что не умеете отдыхать, расслабляться, а это вредно в современной действительности.

Да вот пьянство еще вреднее, а ведь пьют. И от него лучшее лекарство - работа. "Трудиться в поте лица" нам заповедал Господь. Трудиться и молиться. Я на всю жизнь запомнил, как в моем родном селе Орловка сосед наш, когда отец, уже старенький, пришел к нему дров выписать, усадил отца на свой стул, собрал народ и сказал: «Вот, смотрите, это человек, который не давал мне спать!» Отец мой действительно спал самое большое четыре часа. Днем работал в поле, а ночью — у нас большой ткацкий станок в доме стоял, и всю ночь этот станок работал. А дожил отец до глубокой старости. И тоже про отпуск не слыхивал. Знал, что Господь человеку дал один день для отдыха - воскресенье. Деда своего тоже часто вспоминаю, мне о нем и односельчане не дадут забыть - милосердный был человек, долгую и светлую память о себе оставил. Был старостой в церкви, от архиерея серебряный пояс заслужил. А по материнской линии все певчие были, грудным ребенком я чаще на клиросе, чем в колыбели, лежал.

Память у отца Василия феноменальная. То, что происходило полвека и более назад помнит детально и говорит образно, красочно, подробно.

Люди, судьбы, события, даты, как вы все это помните -отец Василий?

Все помню. Но когда уезжаю куда-то, целый чемодан синодиков за собой вожу.

А как же! Чтобы не пропустить кого-либо по ошибке, чтобы всех помянуть, кого знал. Особенно - кого не успел причастить перед смертью. Помните, было время, когда запрещали приходить на дом причащать? Вот за тех особенно молюсь. Некоторых вот уже 40 лет как поминаю.

В 2003 году преставился ко Господу добрый пастырь стада Христова отец Василий. Могила его находится перед алтарем церкви, где он служил без малого 40 лет. Рядом покоится прах его верной спутницы Антонины. День и ночь горят лампады на их могилах. Люди помнят и чтут его память, часто заходя помолиться и побеседовать с ним, веря, что он по-прежнему чуток к их мольбам и просьбам.

Всей своей жизнью, непоколебимой верой и служением Церкви снискал Василий Евлампиевич Денисенко любовь и уважение пестовчан.

Журнал "СОФИЯ" (1997г.)

Его Высокопреосвященству сослужили секретарь епархиального управления протоиерей Сергий Куксевич, благочинный Красносельского округа протоиерей Михаил Подолей, настоятель храма иерей Николай Денисенко с клиром и другие священнослужители.

Среди молящихся был глава администрации Красносельского района Виталий Черкашин.

За усердное служение Святой Церкви в честь праздника Пасхи были награждены: иерей Николай Денисенко - саном протоиерея, клирик храма Преображeния Господня иерей Георгий Якуба и клирик храма преподобного Алексия, человека Божия, в Горелове иерей Артемий Якименко - камилавками, диакон Покровского храма при СПбГПУ Александр Попов , диакон Покровского храма в Южно-Приморском парке Игорь Лукоянов и диакон храма Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове Алексий Бельшов - саном протодиакона.

После помазания елеем верующим раздали иконки Казанской Божией Матери, привезенные владыкой из Иерусалима.

После богослужения митрополит Варсонофий обратился к молящимся с архипастырским словом.

"Каждый раз, посещая по воскресеньям храмы, мы приходим на встречу с воскресшим Господом, - начал владыка. - Сегодня мы читали седьмое воскресное Евангелие от апостола Иоанна Богослова. Мы знаем, что после распятия Христа было народное умопомрачение. Эти три дня были невыносимы и для апостолов, они закрылись в своих домах. И когда после субботы стала возгораться заря нового дня, а жены-мироносицы сообщили, что Гроб открыт и там нет тела Иисуса Христа, апостолы Иоанн и Петр побежали ко Гробу. Они вошли во Гроб и увидели там лежащие отдельно ризы. Иоанн Богослов уверовал в Воскресение Христово, а апостол Петр вышел в смущении, он еще был в борении. Конечно, они были свидетелями, когда Сам Господь, будучи живым, воскрешал нескольких мертвых и последним воскресил Лазаря. Но чтобы умерший и лежавший три дня во Гробе Сам Себя воскресил - это еще пока не укладывалось в их сознании, хотя много раз Господь говорил им: "Я есмь воскресение и жизнь" (Ин. 11:25)".

"Это евангельское чтение важно нам для спасения, - продолжил архипастырь. - Многие бывают на Гробе Господнем в Иерусалиме: я был свидетелем того, что некоторые походят вокруг Гроба и уходят ни с чем. Другие кланяются, читают записки, плачут, каются в грехах. Люди по-разному относятся к важному событию Воскресения Христова. Многие думают только о теле, заботятся о нем, чтобы оно дольше прожило, а о том, куда пойдет душа, не задумываются. А верующие заботятся о душе, понимая, что тело все равно скоро отойдет в место, куда ему положено".

"Господь в Своем первом пришествии воскресил мало людей. Это будет целью Его второго пришествия - тогда Он воскресит всех. Для нас важно, что при этом произойдет с душой. Если сейчас, при земной жизни, она не воскреснет для вечной жизни со Христом, то потом воскреснет с телом для вечных мук. Это ожидает души, которые не познали Христа, не хотели общаться с Господом, в воскресный день ходить в храм на встречу с Ним, причащаться Тела и Крови Христовых. Поэтому нам, знающим, что ожидает нас впереди, надо жить в свете Воскресения и свидетельствовать миру, что мы изменились: до веры в воскресшего Христа были одни, а после него стали другими. Чтобы люди видели нас и говорили о том, как христиане друг друга любят. Чтобы познать воскресшего Христа, нужно иметь любовь. По мере оскудения любви теряется вера. И наоборот, вера укрепляется, если появляется любовь к Богу, друг ко другу. Желаю вам такого любвеобильного пасхального настроения", - заключил митрополит Варсонофий.

Он поблагодарил настоятеля за труды, которые он несет в храме, и пожелал помощи Божией в дальнейших заботах о строительстве храма.

За усердные труды во славу Святой Церкви благотворителям храма Юрию Кондилееву и Дмитрию Шемоханову были вручены медали святого апостола Петра, Ивану Ясыбашу и Вадиму Фесько - архиерейские грамоты.

Настоятель поблагодарил правящего архиерея за совместную молитву, подарил ему пасхальное яйцо с изображением Почаевской иконы Божией Матери и букет белых роз.

Храм Преображения Господня в дачном поселке Лигово был построен на средства местных жителей и освящен в 1904 году. Деревянную церковь в стиле северных шатровых храмов спроектировал инженер Антоний Носалевич. Храм находился на месте нынешней проезжей части улицы Партизана Германа у пожарного депо, единственного здания, уцелевшего с довоенных времен. Во время войны он был разрушен, а ныне восстанавливается. Для совершения богослужений выстроен временный деревянный храм иконы Божией Матери "Взыскание погибших". Он был рассчитан на сто человек, но, поскольку молящихся было гораздо больше, не раз перестраивался. 25 января 2014 года был освящен малым чином нижний храм иконы Божией Матери "Млекопитательница" в цокольном этаже будущего Преображенского храма. Богослужения проходят поочередно в обоих храмах.

Протоиерей Николай Денисенко служит в Луге уже много лет. Настоятелем он прошел времена застоя, когда гонения на Церковь были уже по преимуществу инициативой «активистов на местах». Пережил перестройку, ставшую временем религиозного ренессанса. Отец Николай и сейчас на своем посту. Священник поделился с нами воспоминаниями о своей жизни, родителях и служении.

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Родился в Чернигове. Иногда говорят, что на Украине верующих притесняли меньше, чем в России, но это не так - притесняли везде одинаково. В школе нам, поповичам, доставалось сильно. Каждый понедельник утром нас выстраивали в линейку и спрашивали: кто был в воскресенье в церкви - шаг вперед. Мы с сестрой неизменно выходили из строя. Нас всей школой стыдили и ругали. Мы молчали - что можно было тут ответить, сами же были еще маленькими. Отец запрещал нам быть и октябрятами, и пионерами, и комсомольцами. Уже в армии меня, учащегося сержантской школы, склоняли к вступлению в комсомол, мол, иначе не получишь звание. Я не вступил.

Но это было позже. Сначала мы переехали семьей в Новгородскую область. Отца поначалу определили служить в деревню Мроткино. Знали бы вы, какая это была радость для моей матери - ведь нам выделили отдельный дом. Раньше мы всё время ютились по съемным углам: в одной комнате хозяйка, а в другой мы. Бегали, а хозяйка всё ругалась, что мы хулиганим… Мы очень обрадовались отдельному дому, пусть он был не свой, пусть старенький. С тех пор я знал, что если когда-либо стану священником, обязательно приобрету свое жилье, чтобы детям моим не приходилось менять школу, чтобы они учились в одном месте. Мы-то после Мроткино переехали в Охону, где отец служил уже до самой своей смерти. В Охонской школе нас с сестрой, кстати, перед линейкой уже не позорили, а просто притесняли отметками. Могли за отличное сочинение поставить неудовлетворительную оценку. Да, были педагоги, озлобленные на жизнь и Церковь. Но были и, наоборот, тайно духовной жизнью интересующиеся. Преподаватель истории по ночам навещал отца у нас дома, они могли до рассвета беседовать и лишь под утро расходились.

ПРОТОИЕРЕЙ НИКОЛАЙ ДЕНИСЕНКО

РОДИЛСЯ 15 АПРЕЛЯ 1951 ГОДА В ЧЕРНИГОВЕ. ОКОНЧИЛ ЛЕНИНГРАДСКУЮ ДУХОВНУЮ СЕМИНАРИЮ, ЗАТЕМ ЛЕНИНГРАДСКУЮ ДУХОВНУЮ АКАДЕМИЮ. С 1982 ПО 1984 ГОД СЛУЖИЛ В СПАСО-ПРЕОБРАЖЕНСКОМ СОБОРЕ ЛЕНИНГРАДА. В 1984 ГОДУ СТАЛ НАСТОЯТЕЛЕМ КАЗАНСКОГО СОБОРА В ЛУГЕ, А ПОСЛЕ ПЕРЕДАЧИ ПРИХОДУ В 1991 ГОДУ ВОСКРЕСЕНСКОГО СОБОРА И В 1993 ГОДУ ХРАМА СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ - НАСТОЯТЕЛЕМ И ЭТИХ ЦЕРКВЕЙ.

ЛАГЕРНАЯ ЖИЗНЬ

Мой отец, протоиерей Василий Денисенко, был удивительным человеком. Я по сей день от его духовных чад слышу рассказы о таких случаях из его жизни, о которых сам даже не подозревал. Например, он своей прихожанке можно сказать предсказал, что та благополучно избавится от опухоли: сказал, к какому врачу ехать, что тот врач будет делать и так далее. Женщина здорова и до сих пор жива.

Почему он стал священником? Дал обет. В подростковом возрасте немцы угнали его на работу в Германию. Моя бабушка, как и многие другие, ходила к Лаврентию Черниговскому, он тогда был простым священником еще, интересовалась: что же будет с сыном? Почти каждой он отвечал: твой сын не вернется, твой не вернется, за своего сына молись, а ты - говорил он моей бабушке - своего дождешься. Когда она пришла повторно, он даже чуть не прогнал её: сказал же уже, он вернется.

Отец в немецком лагере Геманшафто возле Бремена чуть было не погиб, причем целых три раза. Один случай я хорошо помню по его рассказам. Что-то он не поделил с охранником, и тот приказал ему рыть могилу. Отец вырыл, осталось только выстрелить. А на дворе как раз был Новый год. И подошел к его охраннику товарищ, выпить предложил. Они постояли, выпили, запели и ушли. Отец зарыл могилу и вернулся в свой барак. Или вот случай: должны были отца увезти в другой лагерь. Но как раз сломался их автомобиль. В итоге никуда так и не поехали. А под конец войны были очень сильные бомбежки. Прятались в бомбоубежище. И какая-то сила, говорил отец, будто вытолкала его наружу. Грохот, взрывы. Оборачивается - нет бомбоубежища, все, кто там был, погибли. И тогда отец дал обещание: останусь жив, стану священником.

Кстати, отец мог после войны уехать в Англию. Он работал на хозяина в Германии - следил за лошадьми - и подружился с его сыном. Той семье мой отец нравился, и хозяин - а у него были предприятия и за границей - предложил ему уехать рабочим в Англию. Отец отказался, вернулся на Родину. Где его ждали еще три года лагерей, в Пермском крае, недалеко от города Березняки. Там, кстати, он и познакомился с моей мамой: девушек присылали помогать заключенным, они зачищали поваленные деревья от сучьев и веток. Кстати, уже после развала СССР моего отца нашел тот его товарищ, сын хозяина, на которого работал в Германии папа. Но встреча так и не удалась: то отец заболеет, то он. А мама моя родом из Великих Лук. Пять детей их было, отца убили, мать умерла от тифа. Все осиротели. Мать, как старшая, всех по детдомам разыскала и самую младшую взяла на воспитание.

УТЕШАЙТЕ ДРУГ ДРУГА

Я помню, что когда мы переехали в Новгородскую область, у нас в деревне Мроткино было туго с продуктами. Приезжали на дизельном поезде в Лугу, и Анна Александровна, староста Казанского храма, единственного лужского храма, так и не закрытого после войны, давала нам шоколадное масло, рис, другие крупы. В этом храме тогда был настоятелем протоиерей Михаил Соловьев. Они с отцом могли очень долго беседовать, а я в это время гулял вокруг храма, поднимался на хоры. Всю жизнь они друг друга поддерживали. Когда у папы была беда, отец Михаил присылал утешительные письма. А когда у самого отца Михаила случилась трагедия - умерла горячо любимая матушка, начались нестроения на приходе, вплоть до выведения за штат, - отец утешал его так: а ведь ты еще епископом станешь. Потом он был хиротонисан в епископа Тихвинского с именем Мелитон. У сестры моей даже осталось благодарственное письмо от владыки, в нем он благодарит отца за то, что тот его утешал.

ХАРЬКОВСКОЕ ЧУДО

Кстати, еще будучи в Чернигове, отец был дружен с сегодняшним почетным настоятелем храма святых Петра и Павла в Петергофе протоиереем Александром Кудряшовым - тот тоже из Чернигова. Они вместе иподиаконствовали у черниговского епископа. Потом их пути разошлись. Отцу досталось два храма, но при Хрущёве их закрыли. За то, что отец отказался добровольно отдавать ключи, уполномоченный по делам религии сказал так: как хочешь, а места тебе мы не дадим. И отец поехал в Грузию, к митрополиту Зиновию, тот принимал к себе таких неугодных священников. Много батюшек пряталось там в горах, в пещерах. Но отец такой жизни не хотел, ему нужно, чтобы был приход. Он желал быть обычным приходским священником, поэтому разослал письма по разным епархиям. И пришел ответ от Новгородского владыки Сергия (Голубцова). Отец поехал обратно в Чернигов, чтобы забрать нас оттуда в Новгородскую епархию. Делал пересадку в Харькове. А так как между поездами было около суток времени, он пошел молиться в храм. Вида он был, надо сказать, заметного. Старой закалки человек: борода, шляпа, сапоги, высокий рост. Местный священник пригласил его помолиться вместе. После службы из алтаря выходит какая-то женщина и обращается к нему:

Что, отец, скорбите?

Да, - говорит, - прихода не имею, вот и скорблю.

А вы, - отвечает она, - езжайте домой, и устроитесь.

И показала рукой, в каком направлении ехать. И ушла.

Выходит настоятель, закрывает алтарь. Отец спрашивает:

А что у вас за алтарница работает?

Какая алтарница? У нас женщин в алтаре не бывает!

Протоиерей Василий Денисенко большую часть свой жизни прослужил в Охоне. Сельчане до сих пор вспоминают его как священника, по-настоящему любившего Бога и своих прихожан: многим он помогал советом, делом. А будущий епископ Мелитон, тогда же настоятель Казанского храма Луги , был очень благодарен отцу Василию за слова утешения в трудные минуты

ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ КОНЕЦ СВЕТА

В Новгородской епархии отец старался идти путем опытных батюшек. Надо было провести свет в храм, но власти отказывались. Он идет в райисполком, снимает сапоги, ждет приема. Все переполошились - священник пришел, да еще и сапоги снял. А он им: «У вас так чисто, так чисто, а я из деревни приехал, там грязь», - знал, что говорить им. Его пригласили к председателю. Отец: «Знаете, что я хочу вам сказать? Где начинается конец света!» В райисполкоме подумали, что у батюшки крыша поехала, заговаривается уже, предсказывает. «Так вот, - продолжает отец, - конец света начинается в селе Охона возле храма Святой Троицы. Дотуда протянута линия электропередач, а у храма обрывается. И дальше снова есть. А у храма нет». Все заулыбались: проведем, батюшка, проведем. Провели.

О ЧЕМ ХРИСТОС С НИКОДИМОМ ГОВОРИЛ

Конечно, я всегда хотел стать священником. Тем более что Божию помощь в своей жизни чувствовал всегда. В армии, а служил я в Азербайджане, меня укусила очень ядовитая змея. Командир, узнав об этом, сказал: через несколько минут тебя не будет. А врач в медпункте даже не стал тратить на меня сыворотку - мол, толку всё равно не будет. А я молился святителю Николаю Чудотворцу и Царице Небесной. Выжил, даже особой дурноты не почувствовал.

После армии я устроился обслуживать ракеты. Пришел к митрополиту Ленинградскому Никодиму, и он посоветовал мне менять профессию: «С такой работой я не могу гарантировать тебе поступление». Меня просто бы не отпустили в семинарию. Поэтому я, по совету владыки, устроился в Ленинграде переплетчиком. Через год я поступил в семинарию. Владыка Никодим принимал экзамен с архимандритом Кириллом, ректором, нынешним Святейшим Патриархом. Митрополит мне задал вопрос о беседе Господа с Никодимом:

Ты, мне, Николай не рассказывай всю беседу, - говорит владыка, потому что перед нами были Библии, можно было пользоваться. - Ты мне суть разговора объясни, двумя словами.

Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие.

Так я стал семинаристом.

ОТ НУЛЯ ДО ЛУГИ

В семинарии историю Русской Церкви у нас преподавал протоиерей Иоанн Белевцев, настоятель Крестовоздвиженского храма в Ополье. Так вот, вместо плохих отметок он ставил нам нули: «Нуль!» - выносил он приговор и отправлял на пересдачу. Приходилось учить. В семинарии было очень много замечательных преподавателей, про каждого можно писать книгу.

Там я познакомился со своей матушкой. Правда, я учился уже на последнем курсе, а она только на первом. Тогда было правило: замуж на первых курсах ректор не разрешал выходить, жениться тоже. Поэтому ей пришлось на год оставить учебу ради меня - ведь надо было рукополагаться. Меня отправили служить в Спасо-Преображенский собор, это был мой первый приход. Там я прослужил около трех лет.

Был иподиаконом у ректора, епископа Кирилла (сейчас Святейший Патриарх Кирилл), потом у митрополита Антония (Мельникова). Тот был большим ценителем живописи. Дома под настенным ковром держал у себя картину Кустодиева,сейчас, к сожалению, не помню точно её названия.

Когда заканчивалась прописка в Духовной академии, нужно было искать себе и место служения, и место жительства. Владыка предложил мне Лугу - там как раз с прихода просился батюшка в Питер, протоиерей Ипполит Ковальский.Я согласился, ведь я уже знал этот город и Казанский собор был мне родным. Нас с ним поменяли местами, можно сказать.

ВОЙНА БЕЗ ОСОБЫХ ПРИЧИН

Как только я переступил порог Казанского собора - встретился глазами со старостой. Сразу стало ясно: мы не уживемся. Либо я, либо она. Кто-то должен уйти. И началась война. Старосту поддерживал уполномоченный по делам религии. Настоятелям в те времена было в принципе сложно удержаться. Даже митрополит не смог бы помочь. Когда уполномоченный приезжал с проверкой в Лугу, староста покупала ему бутылку армянского коньяка и угощала в крестильне. «Ты мне старосту не трогай», - стучал он кулаком по столу. Брал при мне бутылку, двумя пальцами зажимал и осушал её прямо из горлышка. Еще приходил к нам домой, проверял, что у нас в холодильнике. Думаю, что всё это делалось, чтобы нас унизить. Но приходилось терпеть, а как иначе.

Со старостой было очень тяжело. Надо, говорю ей, расписать храм. А она: нет, надо сарай ставить.

Приезжает митрополит Алексий (Ридигер), а староста закрывает колокольню на замок. Говорю звонарю - сорви замок, благо он навесной. Во время Литургии я жду, что же еще они выкинут. И вот, гасят свет. А рубильник в крестильне, приходится отправлять туда пономаря Василия. Наконец дослужили до конца. Пошли ко мне домой на трапезу - это недалеко было, несколько домов пройти. Помощник старосты нам кричит: «Икону вверх ногами повесил». А митрополит Алексий не реагирует. Я всё думал, когда же он спросит, что произошло. Но он молчит. Ни во время трапезы, ни потом на приеме ни словом об этом не обмолвился, потому что прекрасно был осведомлен об отношениях старост с настоятелями. Так ведь было у всех почти. Специально ставили таких людей, чтобы они нам жизни не давали. Я даже чуть было в Тихвин не перевелся - оттуда как раз хотел уезжать настоятель, которого тоже доводила староста.

Справиться с проблемой мне помогла секретарь райисполкома Смирнова Ия Павловна. Мы организовали приходское собрание, я предложил своих кандидатов на место старосты, казначея, в ревизионную комиссию. «Чтобы в Луге был мир, - говорю, - нужно выбрать кого-то из этих людей». Сам на собрание не пошел, чтобы не говорили, что я давлю на людей. Старосту сместили, конечно. А секретарь райисполкома была верующей, в перестройку она стала нашей прихожанкой. Весь город её знал, и тут такое событие!

Потом уже староста просила прощения. И помощник её тоже извинялся. Сам он был одноногий, на костыле. Бывает, приду с дежурства, а перед крыльцом натоптано костылем - значит, ждал. Его я соборовал и причастил перед самой смертью.

НАПОМНИТЬ ГЛАЗУНОВУ

Казанский собор в Луге был моим первым самостоятельным приходом. Воскресенский и Екатерининский храмы вернулись уже после перестройки. Храм святой великомученицы Екатерины - очень необычный по архитектуре, я еще думал, каким же он был раньше. Оказывается, почти не изменился. В советское время здесь был детский кинотеатр, и сначала бабушки с трудом могли делать земные поклоны - пол-то был под наклоном.

Когда отдали Воскресенский собор, мы очень радовались. Оштукатурили стены, поменяли крышу - рьяно взялись за работу, - своими силами залили полы, вставили окна, поставили титановые позолоченные кресты, в Пушкине я заказывал купол и колокольню. Но потом законы стали ужесточаться, помощи не было. Ведь храм не федерального значения, а местного, и на нас все махнули рукой. Но мы стараемся что-то изменить, недавно государство даже распорядилось выделить хорошую сумму на реставрацию, но где-то по пути к нам деньги «застряли», попались нечистоплотные люди, кого-то уволили, кого-то под следствие отправили.

Кстати, с росписью храма обещал помочь художник Илья Глазунов. «Я вам найду иконописцев», - говорил он при осмотре собора. Ну, мы, как получим средства, ему напомним.

И НА СЕВЕР, И НА ЮГ

Почти у каждого из Ленинградских и Петербургских митрополитов была какая-то связь с Лугой. У митрополита Алексия (Ридигера) в Луге служил духовный отец, Александр Ильин. Духовный отец митрополита Иоанна (Снычева) владыка Мануил (Лемешевский) родился в этом городе. Даже фильм о нем есть. А у митрополита Владимира (Котлярова) на полигоне под Лугой служил брат. К сожалению, пока я не был на приеме у митрополита Варсонофия, но уверен, что и в этом случае что-нибудь да найдется.

Кстати, в свое время в Казанском храме на клиросе пела покойная игумения Пюхтицкого монастыря Варвара (Трофимова). У нас до сих пор хранится её фисгармония, под аккомпанемент которой хор проводил свои спевки. Подруга игумении рассказывала, что та хотела выйти замуж, даже кольца обручальные уже были куплены. Но не сложилось. Сначала уехала в Марие-Магдалинский женский монастырь в Вильнюсе, а уже после - в Пюхтицы. Но всегда матушка Варвара помнила про Лугу. Когда к нам в город приезжал митрополит Алексий, приезжала и она - здесь у нее много родни осталось, как, кстати, и у матушки Георгии, игумении Горненского монастыря в Иерусалиме, которая тоже навещает Лугу.

В последние годы много священников, монахов и монахинь вышли из наших храмов, многим я подписывал направление в семинарию. Есть и афонский насельник, рясофорный монах Иеремия, подвизающийся в Филофеевом монастыре. Лет пятнадцать назад зашел к нам в церковь паренек - никогда богослужения не посещал, а тут вдруг понял, что это его жизнь. И исчез из дома. Мать приходила, искала. Нашелся на Святой Горе. Сейчас она ездит на встречи к сыну в Салоники. А еще у одних родителей была под Лугой дача. Они пришли ко мне, жаловались, что сын ушел в монахи. «Вы не беспокойтесь, - говорю, - будете радоваться». Действительно, радуются. Их сын ведь игумен на Соловках, отец Савватий. Мы с ним через родителей держим связь. Сам он тоже иногда приезжает в Лугу, служит. А так - передаем друг другу поклоны. У нас есть кому: и на север, и на юг.

— Нет, мы постились очень строго, — говорит благочинный Лужского округа, настоятель собора Воскресения Христова в Луге отец Николай Денисенко . — Что вы! Даже и подумать не могли, чтобы съесть что-нибудь скоромное. И родители вовсе не боялись, что строгий пост плохо повлияет на детский организм. Наоборот: они верили, что чем усерднее исполнять церковные правила, тем нам же будет лучше. Даже в Страстную седмицу, в конце её, когда по всему дому стоит запах готовящихся пасхальных лакомств и дети порой плакать начинают, так им хочется чего-то вкусного, — нет, даже и тогда родители твёрдо стояли на своём. И ничего дурного из этого не получилось: мы с сестрой выросли не хуже прочих!

— Да как же нынешнему школьнику поститься: ему же в школьной столовой постного не предложат…

— А ведь сейчас считается, что детям поститься вредно, да и взрослым то и дело даётся поблажка… Может быть, сейчас времена другие — в этом всё дело?

— Времена действительно изменились. Мы росли в годы хрущёвских гонений, когда вся жизнь у детей священника была — ну, подвиг не подвиг… Во всяком случае она постоянно требовала твёрдости душевной. Не знаю, как у кого, а у нас детские годы были непростыми… Вот миновал строгий, суровый пост, за ним радостная — по-настоящему радостная! — Пасха… Даже простое яичко кажется невероятно вкусным после настоящего поста, а у нас на пасхальном столе были не только яйца: родители старались, чтобы разговление было богатым. Так вот, миновало весёлое пасхальное застолье, в понедельник — в школу, а там перед началом занятий — линейка: «Кто на Пасху был в церкви? Шаг вперёд!» Мы выходим… Горько об этом вспоминать. Могли хлеба в магазине не дать: в хрущёвские годы трудно бывало с хлебом; приходишь в магазин, а тебе: «Семье священника хлеба нет!» Однажды сестре поставили двойку за отлично написанное сочинение — просто так, в плане борьбы с религией. Отец не побоялся, взял сестрину тетрадку и поехал в Новгород к уполномоченному. А там в ту пору знаете какие были уполномоченные? Из бывших начальников тюрем — на них смотреть-то было страшно… Но отец настоял на своём: сочинение пересмотрели, оценку исправили.

— Я слышал, отец ваш был непростым человеком…

— Что значит «непростым»? Его Господь вёл всю жизнь. Сам он родом с Украины, во время войны ещё подростком увезли его в Германию. Как мать о нём убивалась! И, как женщина верующая, ходила к знаменитому в тех краях старцу Лаврентию — святой Лаврентий Черниговский — знаете, наверное? Старец сказал моей бабушке: «Ты за сына не тревожься — он жив, хоть и страдает сильно. Но домой вернётся обязательно, ты только жди!» И действительно, чего только отец в Германии не натерпелся! Но всякий раз, когда дело шло к его гибели, Господь вмешивался и чудесным образом отводил беду. Однажды немец решил его за что-то расстрелять. Вывел в поле, приказал копать могилу, приготовил винтовку… И вот уже и винтовка поднята — откуда ни возьмись является другой немец и тому, первому: «Ты что здесь делаешь! Иди скорее шнапс пить, а то без тебя всё выпьют!» Тот приказал отцу не отлучаться и побежал пьянствовать. Отец постоял-постоял, потом взял лопату, закопал могилу и ушёл. И больше его этот немец не трогал. В другой раз он пережидал в бомбоубежище авианалёт. Бомба попала прямо в убежище — все погибли, он один целым остался. Он работал на фабрике, в условиях сравнительно неплохих, но тут его решили перевести в лагерь, откуда живым никто не возвращался. Погрузили их партию в машину, — и тут мотор заглох. Пока чинили, пока искали новую, дело само собой замялось и отец остался на фабрике… Вернулся домой с твёрдым намерением: «Раз Господь так меня берёг, буду оставшуюся жизнь служить ему. Стану священником». Принял сан… Но этот путь у него тоже был очень нелёгким… О нём книгу можно писать: как ему Богородица являлась, как он служил в Новгородской епархии, в глухой деревеньке… И в эту глухомань к нему столько народу приезжало за молитвой, за советом — из Ленинграда, из Москвы, Вологды, Ростова… А как отец ездил по району, когда нужно было причастить больного: на машине, потом на моторной лодке по реке, потом на лошадях по лесу — и только так добирались до деревни. И обратно тем же порядком: одна церковь была на район. А как хоронили покойников в весеннее или осеннее бездорожье? — лошади вязнут в грязи… Делали особую волокушу: на сани клали еловые лапки, на них ставили гроб, батюшка рядом садился, и трактор тянет всё это сооружение на кладбище…

Всё это было у меня перед глазами, всё проходило через моё сердце, но, знаете, никакого страха во мне не было, и когда пришла пора, я не задумываясь выбрал путь священника…

— Вы ведь тоже начинали ещё в годы гонений?..

— Ну, в ту пору таких явных репрессий уже не было, но бед всевозможных хватало. Вот вы говорите — Пасха… А вы знаете, что здесь, в Луге, у меня несколько раз ночное пасхальное богослужение бывало сорвано? И это ещё совсем недавно — в начале 80-х… Представьте себе: Пасхальная ночь, только что закончился крестный ход, а рядом, в клубе, закончились танцы. Вся молодёжь, изрядно разогретая и танцами и вином, валит в храм. В храме стоит шум, гам, начинаются драки — мы зовём милицию, но та не спешит являться… Снаружи кто-то начинает бросать камни и бутылки в окна… Что тут делать? Несколько раз служба срывалась. В конце концов мы придумали: окна на Пасху стали закрывать металлической сеткой, а пьяных от храма отгоняли своими силами ещё на подходе. Причём, чтобы не устраивать скандал, делали так: говорили молодёжи: «Как только начнется богослужение, двери закроем до утра. Хотите провести всю ночь в храме? Будете с нами молиться?» Желающих не находилось — все мирно поворачивали обратно.

— Вам Господь не давал забыть, что христианская жизнь — это подвиг, что всякую Пасху надо выстрадать. А мы, похоже, начинаем это забывать… А в результате и Пасха проходит мимо нас: всё чаще слышишь от людей, что никакой пасхальной радости они на службе не испытывают, что праздники не задевают сердца…

— Своих трудностей и сейчас хватает, но ведь дело даже не в них… Беды и скорби у каждого есть — и у церковного человека, и у нецерковного. Но христианину должна сопутствовать радость от своего духовного подвига, от общения с Богом, от сознания величия Божия. Её надо взрастить у себя в душе, чтобы вместе с апостолом Фомой сказать: «Господь и Бог мой!» Эта будет Пасха не внешняя, не человеческая, а духовная, ангельская. Люди всё ещё по-язычески подходят к Богу: «Я столько молился, а мне не повезло. Я столько постился, а у меня такое искушение в семье!..» Это чисто языческое у нас: мы постимся и ждём, что Бог в ответ пришлёт нам благодарственную грамоту с печатью. Надо честнее относиться к своей жизни, к своей душе. Но сейчас много говорится о том, что пост — он не в воздержании от пищи, а в укрощении души… И всё-таки когда говоришь с верующими о посте, ни одного вопроса о духовном от них не слышишь… Людей интересует одно: что можно есть, а что нельзя… Значит, для них это по-прежнему важно. И, значит, важно напоминать снова и снова: «Благодать приходит через смирение, а смирение — через строгость и воздержание!» Без строгости мы никогда не почувствуем эту несказанную радость. Ведь взять прп. Серафима Саровского: он Пасху круглый год ощущал, а почему? От строгости своей жизни. Питался одной травой, а в душе и на устах непрестанно: «Христос Воскресе!» Для него Пасха продолжалась круглый год. Пасхальная радость не похожа на простую человеческую радость: это чувство небесное, его словами не объяснить.

Бед же хватает и сегодня. Вот наш Воскресенский собор: изу-мительное по красоте здание — второго такого в Луге нет. Но он до сих пор не восстановлен, и нет желающих помочь нам в его возрождении: ни администрация, ни предприниматели не спешат украсить родной город. И сердцем переживаешь, что люди не ценят труд своих предков. Но работа идёт — чудом Божиим, но идёт: к Пасхе надеемся завершить колокольню. Как-то по копеечке деньги появляются… Что же нам — плакать прикажете на Пасху, что храм до сих пор не восстановлен? Нет, мы лучше будем радоваться, что Господь даёт нам сил трудиться, что Он посылает нам какую-то помощь… Хоть капельку, да мы сделали — Бог позволил нам потрудиться, — и это достойная причина для радости. Так и всем советую: Бог дал нам возможность потрудиться Ему Великим постом, — будем радоваться этому. Бог позволил нам дойти до праздника Пасхи — это тоже радость. Радость рождается из подвига — понесём же то, что нам дано, и радость не минует нас.

Вопросы задавал Алексей Бакулин