Мария игнатьевна закревская. Загадочная Мария Будберг - последняя любовь Максима Горького (7 фото)

Биография
Но то, чего женщина хочет,
Сам Бог не ведает даже.
М. Горький Много лет она была любовницей Горького и его секретарем. После смерти стала наследницей его литературных трудов за границей. И до сих пор не утихают слухи, что именно она была его отравительницей: Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг.
Роковая страсть британского резидента
Горький был не единственным мужчиной, очарованным Марией Игнатьевной. Все, кто ее видел, единодушно признавались, что Мура дьявольски обаятельна. Жертвами ее чар становились и Фрейд, и Ницше, и Рильке. А еще Чуковский и Уэллс. Руководители ЧК Петерс и Ягода. И Сталин.
Она родилась в 1893 году в семье помещика графа Игнатия Павловича Закревского. Училась в Институте благородных девиц, а затем в Англии. В восемнадцать лет Мария Закревская вышла замуж за Бенкендорфа - приближенного к императору дипломата и владельца поместья в Эстонии. С ним она прожила семь с лишним лет, родив двух детей и путешествуя по миру.
А потом Мария Игнатьевна влюбилась. Британский дипломат и резидент Роберт Брюс Локкарт был первой и единственной страстью в ее жизни. Единственной, потому что это чувство, опустошительное, как песчаная буря, трезво мыслящий человек способен пережить только один раз, чтобы навсегда похоронить в себе. А баронесса Бенкендорф была весьма трезвомыслящим человеком.
Эта любовь принесла ей горькое разочарование. Она тяжело переживала смерть ее общего с Локкартом ребенка. А затем - предательство своего любимого.
Локкарт выполнял в нашей стране тайную миссию. Шел 1918 год, и он добивался незаключения мирного договора между Россией и Германией, поскольку это соглашение ставило под удар все военные успехи союзников. Для этой задачи объединились дипломаты и разведчики разных стран. Но в историю это событие попало под названием «заговор послов» или «заговор Локкарта».
Заговор был раскрыт. Чекисты, ворвавшиеся в квартиру Локкарта, застали там вполне мирную картину: вазы с фруктами и цветами, вино и бисквитный торт в гостиной, красивая женщина в спальне дипломата. Как она была названа в отчете чекистов: «Сожительница Локкарта, некая Мура».
Сегодня восстановить подробности этого ареста невозможно. Известно лишь, что Мура вскоре была отпущена с Лубянки заместителем Дзержинского Петерсом. А Локкарт получил возможность выехать из страны, после чего уже заочно был приговорен к расстрелу. Но в отношениях любовников произошло нечто, что вызвало в душе Марии Игнатьевны целую мировоззренческую революцию и во многом изменило ее отношение к людям.
Впоследствии она найдет его и простит. Они станут друзьями. И спустя много лет в своих «Мемуарах британского агента» Локкарт напишет о Муре так: «Что-то вошло в мою жизнь, что было сильней, чем сама жизнь. С той минуты она уже не покидала меня, пока не разлучила нас военная сила большевиков».
В том же 1918 году Муре пришло известие, что ее муж Бенкендорф, бывший российский посланник в Германии, убит под Ревелем при невыясненных обстоятельствах. Она осталась одна без средств к существованию, с больной матерью на руках.
Тогда-то, в 1919 году Корней Чуковский, работавший переводчиком в британском посольстве, познакомил Муру с Алексеем Максимовичем. Очарованный, он взял ее к себе литературным секретарем. Она была и его любовницей - в течение шестнадцати лет, до самой смерти писателя.
Именно Горький организовал и второй, фиктивный брак Марии Игнатьевны. Писатель оплатил огромные карточные долги некоего барона Будберга, взамен сосватав ему свою очаровательную протеже. Этот брак ей был весьма необходим: в Эстонии у нее оставались дети от первого мужа, а замужество давало ей эстонское гражданство и право свободно посещать их. Так Мура стала баронессой Будберг.
Мура подолгу жила с Горьким на его вилле на Капри и чувствовала себя там вполне хозяйкой. Писатель предлагал ей узаконить их отношения, но она отказалась. Прежде всего теперь она ценила свою свободу.
Именно Мария Игнатьевна уговорила Алексея Максимовича вернуться на родину. Здесь, в Советском Союзе, он написал «Жизнь Клима Самгина» и посвятил этот роман Муре. И здесь он умер. А злые языки тогда про Муру сказали: «Он ей - «Жизнь», а она ему - смерть».

«Он ей - «Жизнь», а она ему - смерть»
Слухи о том, что Горького отравили, ходят все годы. Об этом говорилось и на процессе против Троцкистско-Бухаринского блока: убийство Горького было одним из пунктов обвинительного заключения против бухаринцев. Однако никаких документальных подтверждений, что Горького отравили, впоследствии получить так и не удалось. Официально считается, что вождь пролетарской литературы умер естественным образом.
Тем не менее, до сих пор жива версия, что Горького убила его Мура - по заданию НКВД, а возможно, и самого Сталина. Она приехала в Горки из Лондона, как только писатель заболел. Она находилась с ним с глазу на глаз. Незадолго до смерти она приходила к Горькому в сопровождении Ягоды. А после смерти у постели писателя видели стакан воды, который исчез. Родственники покойного не смогли получить даже частички его праха. (Писатель был кремирован и похоронен в кремлевской стене.)
Кроме того, известно, что Сталин всегда относился к Муре с симпатией. Однажды она подарила вождю всех народов аккордеон, и генсек был очень рад презенту. А по рассказам внучки Горького Марфы Максимовны, Сталин «при встречах всегда расшаркивался перед ней. Однажды прислал огромный букет алых роз».
Не исключено, что Мура многие годы была агентом ЧК: чуть ли не с первых дней основания, со времени своего ареста в 1918 году. Впрочем, никаких документальных доказательств нет. И попытки биографов Горького найти подтверждения этому в архивах Лубянки ни к чему не привели.
Однако в том, что Мария Будберг - шпионка, были убеждены сотрудники британской разведки МИ-5. Ее называли красной Мата Хари и долгие годы вели за ней наблюдение.
По-видимому, виновата в этом... сама баронесса Будберг. Как писала ее дочь Таня Александер, именно ее мать играла главную роль в создании слухов и легенд вокруг собственной особы. Она перекраивала свое прошлое, не считаясь с фактами и напуская тумана. Любившая быть всегда в центре внимания, она оставалась примой в созданном ею театре собственной судьбы.
Тайны автомобильного трейлера
Через некоторое время после смерти Горького Будберг поселилась в Англии со своими двумя детьми, жившими до этого в Эстонии и... с другим известным писателем - Гербертом Уэллсом.
Они познакомились, когда фантаст приезжал в СССР по приглашению советских властей, и Уэллс уже не смог забыть Муру никогда. Еще живя на Капри, Мария тайно ездила в Лондон и встречалась с автором «Человека-невидимки». Он ей предлагал обвенчаться, но тщетно. Миссис Уэллс баронесса Будберг так и не стала.
Многие годы она находилась под пристальным наблюдением британской разведки. Обнародованы донесения одного из агентов МИ-5 о том, что эта женщина могла выпить огромное количество спиртного, особенно джина, и не терять головы. «Эта женщина очень опасна», - сигнализировала московская резидентура английской разведки.
«Она была умна, жестока, полностью сознавала свои исключительные способности, знала чувство ответственности, не женское только, но общечеловеческое, и, зная свои силы, опиралась на свое физическое здоровье, энергию и женское очарование. Она умела быть с людьми, жить с людьми, находить людей и ладить с ними. Она, несомненно, была одной из исключительных женщин своего времени, оказавшегося беспощадным и безжалостным к ней и к ее поколению вообще», - писала о Муре Нина Берберова (жена поэта Ходасевича) в своей самой популярной книге «Железная женщина: Рассказ о жизни М.И. Закревской-Будберг, о ней самой и ее друзьях».
Впрочем, сама Мария Игнатьевна была убеждена, что Берберова ее недолюбливала, потому что сама претендовала на внимание со стороны Горького, но проиграла в этом женском соперничестве. (Кстати, определение «железная женщина» Муре дал сам Горький.)
После смерти пролетарского писателя советское правительство оформило Будберг как наследницу зарубежных изданий писателя, и вплоть до второй мировой войны она получала гонорары со всех его зарубежных изданий.
В 1974 году баронесса Мура подожгла автомобильный трейлер, в котором хранились рукописи и ее личный архив. Бумаги, за которые бы дорого заплатили разведки разных стран, литературоведы и историки, канули в небытие, оставив об их хозяйке лишь мифы да обрывки воспоминаний. Мария Закревская-Бенкендорф-Будберг умерла спустя два месяца после этого пожара - в возрасте 83 лет.

Мария Закревская - младшая дочь черниговского помещика, а затем члена Сената И.П. Закревского. Ее называли на Западе «русской миледи», «красной Матой Хари». Она прожила с М. Горьким двенадцать лет, была любовницей Р.Б. Локкарта и Г. Уэллса. Жизнь ее, полная приключений, могла бы послужить сюжетом не одного романа.
Мария-Мура родилась в 1892 году. Когда девочке исполнилось девятнадцать лет, родители послали ее в Англию для совершенствования языка под присмотр сводного брата Платона, который служил в русском посольстве в Лондоне. Этот год определил дальнейшую судьбу Муры, потому что здесь она встретилась с огромным количеством людей из высшего лондонского света и в этот же год вышла замуж за прибалтийского дворянина И.А. Бенкендорфа из побочной линии княжеских Бенкендорфов, но не князя. Тогда же она познакомилась с английским дипломатом Брюсом Локкартом и с писателем Гербертом Уэллсом.
Затем Мура с мужем переехала в русское посольство в Германии. Жизнь обещала быть веселой и беззаботной, Мура даже была представлена кайзеру Вильгельму на придворном балу. Но пришел 1914 год, и все работники посольства покинули Берлин. Война все изменила.
В военные годы, несмотря на то, что у Муры было уже двое детей, она работала в военном госпитале, а ее муж служил в военной цензуре. От Февральской революции они укрылись в имении Бенкендорфа под Ревелем. Но произошла еще одна революция, а Муре надоела деревня, и она одна отправилась в Петроград, чтобы осмотреться. В это время в имении мужики убили ее мужа, а гувернантка чудом спасла детей, укрывшись с ними у соседей.
Положение было таким сложным, что вернуться в Ревель к детям было невозможно, а из петроградской квартиры Муру вскоре выселили революционные власти, и она оказалась на улице, одна, в охваченном беспорядками городе. В это сумасшедшее время в Москву возвратился консул Великобритании Брюс Локкарт, но теперь не как официальный дипломат, а скорее как специальный агент, как осведомитель, как глава особой миссии, призванный установить от имени своего правительства неофициальные отношения с большевиками.
Мура уже вторую неделю приходила в британское посольство после приемных часов, где у нее были друзья, на которых она очень надеялась. Локкарта она встретила там на третий день после его приезда... Ему шел тридцать второй год, ей было двадцать шесть.
Очень скоро отношения между Мурой и Локкартом приняли совершенно особый характер: оба страстно влюбились друг в друга. Она видела в нем все, чего лишилась, для него же Мура была олицетворением страны, которую он полюбил, с которой чувствовал глубокую связь. Недозволенное счастье неожиданно обрушилось на них в страшной, жестокой, голодной и холодной действительности русской революции. Оба стали друг для друга центром всей жизни. Любовь и счастье - и угроза тому и другому были теперь с ними день и ночь.
Они жили на квартире в Хлебном переулке, около Арбата. У Локкарта был большой кабинет, книги, письменный стол, кресла и камин. И кухарка была отличная: из запасов американского Красного креста она готовила им вкусные обеды. Мура была спокойной и веселой в те дни. Но после расстрела царя пошли слухи о скорой высылке иностранных наблюдателей и осведомителей. Приближалась развязка, но Локкарт и Мура, не позволяя себе лишних слов, от которых становилось только чернее на сердце, мужественно смотрели в будущее, которое неминуемо должно разделить их.
В этот год председателю ревтрибунала Петерсу было тридцать два года. Это был стройный, худощавый, щеголеватый шатен, скуластый, с сильным подбородком и живыми, умными и жестокими глазами. В ночь с 31 августа на 1 сентября он приказал арестовать живших в Хлебном переулке англичан. В квартиру вошел отряд чекистов, был произведен тщательный обыск, а затем Локкарта и Муру арестовали и увезли на Лубянку. Через некоторое время Локкарта перевели на квартиру в Кремль, где он находился под арестом, разумеется. Но он ничего не знал о Закревской и написал просьбу об ее освобождении. Потом Петерс сообщил английскому дипломату, что его отдадут в руки Революционного трибунала, но что Муру он, Петерс, решил освободить. А 22 сентября чекист, улыбаясь, вошел к Локкарту, ведя за руку его возлюбленную графиню Закревскую, вдову графа Бенкендорфа. То, что с такой родословной Мура не только вышла живой и невредимой, но и спасла Локкарта, говорит о ее незаурядном таланте быть обольстительной женщиной... И, наверное, очень умной и еще, пожалуй, весьма расчетливой. Когда в следующий раз Петерс пришел с Мурой объявить Локкарту, что его скоро выпустят, чекист выглядел очень счастливым.
Мура провожала Локкарта на вокзале. Он навсегда покинул эту страну и эту женщину.
Она уехала в Петроград. 1919 год - зловещий год для Петрограда и России, год голодной смерти, сыпного тифа, лютого холода в разрушенных домах и безраздельного царствования ВЧК. Здесь она нашла своего знакомого по работе в госпитале, бывшего генерал-лейтенанта А. Мосолова, который ее приютил. У нее не было ни прописки, ни продовольственных карточек. Она решила работать. Однажды Мура отправилась во «Всемирную литературу» к К.И. Чуковскому, потому что ей сказали, что он ищет переводчиков с английского на русский. Он обошелся с ней ласково, дал какую-то работу, достал продовольственную карточку, а летом повел ее к Горькому.
В разное время различные женщины в доме Горького занимали за обеденным столом место хозяйки. С первой женой Е.К. Пешковой он расстался давно, с М.Ф. Андреевой - еще до революции, но она все еще жила в большой квартире писателя, хотя часто уезжала, и в это время ее место хозяйки занимала В.В. Тихонова, чья младшая дочь, Нина, поражала сходством с Горьким. В его доме жили и его дети, и дети его жен, и друзья. Часто ночевали гости. Мура всем понравилась, а когда через месяц начались холода, ее пригласили жить на квартиру писателя. Комнаты Горького и Муры были рядом.
Уже через неделю после переезда она стала в доме совершенно необходимой. Она прочитывала утром получаемые Горьким письма, раскладывала по папкам его рукописи, отбирала те, которые ему присылались для чтения, готовила все для его дневной работы, подбирала брошенные со вчерашнего дня страницы, печатала на машинке, переводила нужные ему иностранные тексты, умела внимательно слушать, сидя на диване в его кабинете. Слушала молча, смотрела на него своими умными, задумчивыми глазами, отвечала, когда он спрашивал, что она думает о том и об этом, о музыке Добровейна, о переводах Гумилева, о поэзии Блока, об обидах, чинимых ему Зиновьевым…
Он знал о Муре немного, кое-что о Лаккарте, кое-что о Петерсе. Она рассказала Горькому далеко не все, конечно. То, что он воспринял как главное, было убийство Бенкендорфа и разлука с детьми. Она не видела их уже третий год, и она хотела и надеялась вернуться к ним. Горький любил слушать ее рассказы. У нее была короткая, праздная и нарядная молодость, которая рухнула от первого удара карающего эту жизнь топора. Но она ничего не боялась, шла своим путем, и не сломили ее ни ВЧК, ни то, что мужа разорвали на части, ни то, что дети бог знает где. Она - железная женщина. А ему пятьдесят два года, и он человек прошлого века, у него за спиной аресты, высылки, всемирная слава, а теперь - застарелый туберкулез, кашель и кровохарканье. Нет, он не железный.
Когда в Россию приехал Герберт Уэллс с сыном, Горький пригласил их жить к себе, в эту же большую и густонаселенную квартиру, потому что приличных гостиниц в то время было не найти. И Мура все дни была официальной переводчицей по распоряжению Кремля. К концу второй недели своего пребывания в Петрограде Уэллс внезапно почувствовал себя подавленным, не столько от разговоров и встреч, сколько от самого города. Он стал говорить об этом Муре, которую встречал еще перед войной, в Лондоне. А она была наделена врожденной способностью делать все трудное легким и все страшное - не совсем таким страшным, каким оно кажется, не столько для себя и не столько для других людей, сколько для мужчин, которым она нравилась. И вот, улыбаясь своей кроткой улыбкой, она уводила Уэллса то на набережную, то в Исаакиевский собор, то в Летний сад.
Когда Мура попыталась пробраться в Эстонию нелегально, чтобы узнать о детях, ее задержали, и Горький сразу же поехал в петроградскую ЧК. Благодаря его хлопотам Муру выпустили. Но когда восстановилось железнодорожное сообщение с Эстонией, она опять отправилась туда. Тогда уже было ясно, что Горький вскоре уедет за границу. Она надеялась, что он поедет через Эстонию, и хотела дождаться его там. Но в Таллинне ее сразу же арестовали, обвинив в том, что она советская шпионка. Она наняла адвоката, и ее выпустили, взяв подписку о невыезде. Через три месяца ее выслали бы обратно в Россию, куда ей совсем не хотелось. Но ни в какую другую страну она не могла уехать из Эстонии, впрочем, как и из России. «Вот если бы вы вышли замуж за эстонца и получили бы эстонское гражданство, - намекнул ей адвокат, - вас бы выпустили».
Она жила с детьми три месяца, и родня мужа из-за этого лишила детей всякой денежной поддержки. Теперь она должна была сама содержать их и гувернантку. И именно в этот момент тот адвокат познакомил ее с бароном Николаем Будбергом. Барон тоже хотел в Европу, но у него не было денег. Муре Горький, который был в Берлине, перечислил тысячу долларов. Теперь ее брак с бароном все решал: он получал деньги на выезд, она - визу. Горький в Берлине энергично хлопотал за Муру, которую предложил властям назначить за границей его агентом по сбору помощи голодающим России.
Годы 1921-1927 были счастливыми для Горького. Лучшие вещи его были написаны именно в это время, и, несмотря на болезни и денежные заботы, была Италия, которую он так любил. И была рядом Мура. Сияющее покоем и миром лицо Муры и большие, глубокие и играющие жизнью глаза, - может быть, это все было и не совсем правда, или, наверное, даже не вся правда, но этот яркий и быстрый ум, и понимание собеседника с полуслова, и ответ, мелькающий в лице, прежде чем голос прозвучит, и внезапная задумчивость, и странный акцент, и то, как каждый человек, говоря с ней или только сидя с ней рядом, был почему-то глубоко уверен в своем сознании, что он, и только он, в эту минуту значит для нее больше, чем все остальные люди на свете, давали ей ту теплую и вместе с тем драгоценную ауру, которая чувствовалась вблизи нее. Волосы она не стригла, как тогда было модно, а носила низкий узел на затылке, заколотый как бы наспех, с одной или двумя прядями, выпадающими из волны ей на лоб и щеку. Ее тело было прямо и крепко, фигура была элегантна даже в простых платьях. Она привозила из Англии хорошо скроенные, хорошо сшитые костюмы, научилась ходить без шляпы, покупала дорогую и удобную обувь. Драгоценностей она не носила, мужские часы на широком кожаном ремешке туго стягивали ее запястье. В ее лице, с высокими скулами и широко поставленными глазами, было что-то жесткое, несмотря на кошачью улыбку невообразимой сладости.
Горький вместе с многочисленным семейством переезжал из одного санатория в другой. Жили всегда просторно и удобно. Когда писателю становилось лучше, он с Мурой ходил гулять к морю. В Херингсдорфе, как и в Саарове, в Мариенбадане и в Сорренто он ходил медленно. Носил черную широкополую шляпу, сдвинув ее на затылок, желтые усы загибались книзу. Утром читал газеты и писал письма. За порядком в доме по-прежнему следила Мура. Но теперь регулярно, три раза в год, она ездила в Таллинн к детям - летом, на Рождество и на пасху - и проводила с ними каждый раз около месяца. Иногда она задерживалась в Берлине по издательским делам Горького. Но в Берлине жил еще Николай Будберг, ее официальный муж, и он вел себя так, что его в любое время могли посадить в тюрьму - за карточные долги, за невыплату алиментов, за неоплаченные чеки... Ей приходилось улаживать дела барона - платить... Мура решила отправить мужа в Аргентину, и ей это удалось. Больше она о нем никогда не слышала.
Когда умер Ленин, Горький написал о нем воспоминания, которые на Родине подверглись жестокой цензуре. И именно тогда Мура стала уговаривать Горького вернуться в СССР! Она рассуждала здраво: тираж его книг на иностранных языках катастрофически падал. А в России его стали забывать, и если он не вернется в ближайшее время, его перестанут читать и издавать и на Родине. Но Мура возвращаться с ним в Россию не собиралась. На что она надеялась, отказываясь от помощи Горького?
Оказывается, все эти годы, когда она была секретарем и подругой пролетарского писателя, во время поездок в Таллинн она останавливалась не только в Берлине, но и в Лондоне, и в Праге, и кое-где еще. Она пыталась возобновить прежние связи, и несколько раз виделась с Уэллсом. Но главное, она искала Локкарта, и наконец ей это удалось. Она встретилась с ним в Вене. Он сразу понял, что не испытывает к ней прежних чувств, и она это поняла. Но они стали довольно регулярно видеться. Локкарт писал позже, что Мура давала ему в двадцатые годы «огромную информацию», важную для его работы в Восточной Европе и среди русских эмигрантов. Очень скоро его опять начали считать - не благодаря ли возобновлению сотрудничества с Мурой? - одним из экспертов по русским делам, а потом он стал видным журналистом в газете «Ивнинг Стандард». Он написал книгу «Мемуары британского агента» о днях русской революции, по ней был поставлен фильм «Британский агент» о приключениях английского дипломата в драматические дни в Москве, о его любви к русской женщине, о тюрьме, спасении и разлуке. На первый просмотр фильма Локкарт пригласил Муру.
В конце двадцатых Горький уже постоянно ездил в СССР и обещал вернуться туда окончательно, поэтому Госиздат начал выпускать собрания его сочинений, и писателю поступали гонорары, несмотря на трудности перевода денег из России за границу. Мура имела небольшой, но постоянный заработок у Локкарта, но благодаря Горькому она не бедствовала и даже перевезла детей с гувернанткой на постоянное место жительства в Лондон, где и сама решила закрепиться после того, как пролетарский писатель вернется на Родину. Она хорошо подготовилась к его отъезду: с 1931 года Мура начала фигурировать то тут, то там как «спутница и друг» Уэллса. Ему было тогда шестьдесят пять.
Горький уехал и оставил Муре часть своего итальянского архива. Его нельзя было везти в СССР, потому что это была переписка с писателями, которые приезжали из Союза в Европу и жаловались Горькому на советские порядки. Но в 1936 году на Муру было оказано давление кем-то, кто приехал из Советского Союза в Лондон с поручением и письмом к ней Горького: перед смертью он хотел проститься с ней, Сталин дал ей вагон на границе, ее обещали доставить в Москву, а потом обратно. Она должна была привезти в Москву его архивы. Если бы она их не отдала, их взяли бы силой. А если бы уничтожила, спрятала? Но Мура привезла архивы в Москву, ее провели к Горькому и сразу же после ее ухода объявили об его смерти. К тому времени Сталин получил из Европы все архивы, которые ему были нужны - Троцкого, Керенского и Горького - и начал готовить процесс Рыкова - Бухарина.
...Мура стояла наверху широкой лестницы отеля «Савой» рядом с Уэллсом и принимала входивших гостей. Каждому она говорила что-нибудь любезное и улыбалась за себя и за него, потому что настроение его последнее время было скорее сердитым и мрачным. Прием был торжественный, устроил его ПЕН-клуб в честь семидесятилетнего юбилея Уэллса. Говорят, Уэллс уговаривал ее выйти за него замуж. Она не согласилась.
Всю войну она работала на Локкарта в журнале «Свободная Франция». Уэллс воспринимал ее деятельность у французов как необходимое убийство времени. Он жил теперь в собственном особняке и начал пророчествовать о конеце света, потому что все его лучшие книги остались в прошлом. Он болел, а в 1945 году никаких надежд на улучшение здоровья уже не осталось, и с этого времени Мура была с ним неотлучно. Война состарила ее. Она начала толстеть, ела и пила очень много и небрежно относилась к своей внешности. Ей было пятьдесят четыре года, когда умер Уэллс.
После войны Мура жила в Лондоне совершенно свободно, без денежных затруднений. Сын жил на ферме, дочь вышла замуж. Мура несколько раз ездила в СССР как британская подданная. В конце жизни она очень растолстела, общалась больше по телефону и всегда имела под рукой полбутылки водки. За два месяца перед смертью сын, бывший уже на пенсии, взял ее к себе в Италию.
В некрологе «Таймс» назвал ее «интеллектуальным вождем» современной Англии, женщиной, которая в течение сорока лет находилась в центре лондонской интеллектуальной и аристократической жизни.
Она любила мужчин, не только своих троих любовников, но и вообще мужчин, и не скрывала этого. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали это в ней, и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно. Ее увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовыми табу.
Если ей что-нибудь в жизни было нужно, то только ею самой созданная легенда, ее собственный миф, который она в течение всей своей жизни растила, расцвечивала, укрепляла. Мужчины, окружавшие ее, были талантливы, умны и независимы, и постепенно она стала яркой, живой, дающей им жизнь, сознательной в своих поступках и ответственной за каждое свое усилие.

Закревская-Бенкендорф-Будберг Мария Игнатьевна

(род. в 1892 г. - ум. в 1974 г.)

Одна из самых ярких и загадочных женщин XX века. Возлюбленная английского дипломата Роберта Брюса Локкарта, писателей Максима Горького и Герберта Уэллса.

Ее называли графиней Закревской, графиней Бенкендорф, баронессой Будберг; считали агентом трех разведок: английской, немецкой и советской; она является переводчицей более шестидесяти томов произведений русской литературы на английский язык. А еще подозревают, что она отравила А. М. Горького… Муру (так называли ее близкие) при жизни сопровождало такое количество всевозможных слухов и домыслов, что во все это трудно поверить. Причем она не только не старалась опровергнуть их, но и всячески поддерживала. Можно даже сказать, что львиная доля связанных с ее именем легенд возникновением своим была обязана самой Марии Игнатьевне, артистически перекраивавшей свое прошлое, свободно обращавшейся с фактами и окутывавшей туманом настоящее. То ли было что скрывать, то ли жизнь научила: чем меньше правды - тем больше уверенности в собственной безопасности. После ее смерти разгадок тоже не нашлось. Рукописи и личный архив Муры сгорели в 1974 г., а тех, кто мог бы пролить свет на ее тайны, в живых практически не осталось, да, пожалуй, и не было человека, знавшего о ней всю правду.

Современники считали ее правнучкой (или праправнучкой) Аграфены Федоровны Закревской, жены московского губернатора, которой Пушкин и Вяземский писали стихи. В действительности же она была младшей дочерью черниговского помещика и судебного деятеля Игнатия Платоновича Закревского, который вел свой род от малороссиянина Осипа Лукьяновича и не имел никакого отношения к губернатору графу Арсению Андреевичу, женатому на Аграфене. Впоследствии Игнатий Платонович перевез семью в Петербург и поступил служить в Сенат. Мария и ее старшие сестры - близнецы Анна и Александра (Алла) - начальное образование получили в Институте благородных девиц. Доучиваться Муру отправили в Англию, где в то время служащим русского посольства в Лондоне был ее сводный брат, Платон Игнатьевич (от первого брака И. П. Закревского). Эта поездка во многом определила дальнейшую судьбу девушки, так как здесь она встретилась с огромным количеством людей из лондонского высшего света: политиками, писателями, финансовыми магнатами. Здесь же состоялось ее знакомство с будущим мужем, начинающим дипломатом Иваном Александровичем Бенкендорфом - прибалтийским дворянином, потомком графского рода, титула, однако, не имевшим. Они обвенчались в 1911 г., а через год Иван Александрович был назначен секретарем русского посольства в Германии, и молодые переехали в Берлин. В 1913 г. в семье родился первенец, названный Павлом. Мария Игнатьевна ждала второго ребенка, когда началась война. В августе 1914 г. Бенкендорфы были вынуждены вернуться в Россию. Они сняли квартиру в Петербурге, где жили Закревские, ив 1915 г., родив девочку Таню, Мура, подобно другим дамам высшего круга и женам крупных чиновников, прошла ускоренные курсы сестер милосердия и начала работать в военном госпитале. Иван Александрович служил в военной цензуре в чине поручика, мечтая вернуться к дипломатической карьере. Но после Февральской революции 1917 г. стало ясно, что в ближайшее время мечты его вряд ли осуществятся, и Бенкендорф на все лето вывез жену и детей с гувернанткой в Эстонию, где под Ревелем (современный Таллинн) у него было родовое поместье.

Наступила осень, а возвращение все откладывалось. Тому причиной была тревога, буквально витавшая в воздухе. Многие из балтийской знати потянулись на юг России, некоторые уезжали в Швецию. В октябре Мура решилась на шаг, не сделай она которого, возможно, и говорить сейчас было бы не о чем. Несмотря на уговоры мужа и родственников, она вернулась в Петроград, намереваясь по возможности спасти квартиру, которой грозило уплотнение, и выяснить на месте, насколько плохи дела в столице. Она все еще раздумывала, остаться в городе или вернуться к семье, когда из Эстонии пришло страшное известие: перед самым Рождеством мужики из соседней деревни зверски убили Ивана Александровича и сожгли дом. Гувернантке Мисси с маленькими Павлом и Таней удалось сбежать и укрыться у соседей. Прошлая жизнь рухнула, отныне перед Мурой стояла одна задача: выжить! Очень скоро ее выселили из квартиры, возвращение в Ревель стало невозможным: поезда не ходили, где-то там, между нею и детьми пролегла линия фронта, причем никто не знал, где именно; кто друг, кто враг - все смешалось, и помощи просить было не у кого. Брат - за границей, сестры - на юге России, подруг и знакомых она не находила - кто уехал, кто умер. Одна, без денег и теплых вещей, без драгоценностей, которые можно было бы продать или обменять, в городе, где продукты стали неимоверно дорогими, а жизнь совершенно обесценилась, Мура не нашла для себя ничего лучше, как обратиться в английское посольство. Ей казалось, что это единственное место, где ее помнят, любят, где ее утешат и обласкают. Она нашла там нескольких друзей, которых встречала в Лондоне, и ей действительно были рады.

В ту пору в Петроград вернулся Роберт Брюс Локкарт, в прошлом генеральный консул Великобритании в Москве, ныне прибывший как специальный агент, как осведомитель, как глава особой миссии для установления неофициальных отношений с большевиками, а попросту - разведчик, шпион. Он получил известные дипломатические привилегии, в том числе мог пользоваться шифрами и дипкурьерами. Локкарту шел тридцать второй год. «Он был веселый, общительный и умный человек, без чопорности, с теплыми чувствами товарищества, с легким налетом иронии и открытого, никому не обидного честолюбия», - пишет Нина Берберова, автор книги о жизни Марии Бенкендорф «Железная женщина». В Лондоне Локкарт оставил жену и маленького сына, но его семейная жизнь не удалась. Встреча с Мурой в британском посольстве значила для него гораздо больше, чем простое увлечение. Впоследствии в «Мемуарах британского агента» (1932 г.) Локкарт отмечал: «Что-то вошло в мою жизнь, что было сильней, чем сама жизнь. С той минуты она уже не покидала меня, пока не разлучила нас военная сила большевиков». Пытаясь разобраться в своих чувствах, он записал в дневнике: «Руссейшая из русских, к мелочам жизни она относится с пренебрежением и со стойкостью, которая есть доказательством полного отсутствия всякого страха. <…> Ее жизнеспособность, быть может, связанная с ее железным здоровьем, была невероятна и заражала всех, с кем она общалась. Ее жизнь, ее мир были там, где были люди, ей дорогие, и ее жизненная философия сделала ее хозяйкой своей собственной судьбы. Она была аристократкой. Она могла бы быть и коммунисткой. Она никогда бы не могла быть мещанкой. <…> Я видел в ней женщину большого очарования, чей разговор мог озарить мой день». Для Муры Локкарт стал первой и единственной любовью, так суждено было случиться, что в годы всеобщего крушения она испытала самое сильное и глубокое чувство в своей жизни.

15 марта 1918 г. вслед за советским правительством Локкарт переехал в Москву, ставшую столицей Советской России. В апреле к нему присоединилась Мура - отныне они жили вместе на квартире в Хлебном переулке, около Арбата. Недолгое счастье закончилось в ночь с 31 августа на 1 сентября, когда отряд чекистов под руководством коменданта Кремля Малькова провел в квартире обыск и арест всех, кто там находился, в том числе и Марии Игнатьевны. Дело в том, что, испугавшись распространения большевистской угрозы, американские, французские и английские дипломаты объединились с российскими контрреволюционерами и организовали заговор, известный теперь как «заговор трех послов», номинальным руководителем которого считался Локкарт. Как позже выяснилось, оперативное руководство осуществлял известный ас шпионажа Сидней Рейли, но в историю заговор вошел все-таки под названием «Заговор Локкарта». По некоторым российским источникам, Локкарта арестовали в ту же ночь и после установления личности отпустили, британские же авторы пишут, что в квартире в момент ареста госпожи Бенкендорф его не было. Через три дня разведчик обратился в Комиссариат по иностранным делам с просьбой об освобождении Муры и получил отказ, после чего пошел прямо на Лубянку к грозному заместителю председателя ВЧК Якову Петерсу, чтобы заявить о непричастности Марии к заговору, где и был арестован. Трудно представить, что опытный разведчик не предполагал подобного развития событий, а значит, жизнью он рисковал ради свободы любимой женщины. Вскоре Закревская была освобождена, а 22 сентября Мура и Петерс, к удивлению Локкарта, появились у него в камере, причем держались вполне дружески. Надо сказать, что камерой место заключения дипломата можно назвать с большой натяжкой: его содержали в небольшой уютной квартире бывшей фрейлины императрицы в Кремле. Он свободно читал газеты, из которых узнал, что в Лондоне в ответ на его арест посажен в тюрьму первый советский посланник в Англии Максим Литвинов. Заключение Локкарта длилось ровно месяц. Мура приходила ежедневно, приносила еду, книги, по распоряжению начальства их оставляли вдвоем. Похоже, с Петерсом у нее уже существовала некая тайная договоренность, и Закревской многое дозволялось. В конце сентября Локкарт был освобожден и выслан из страны «в обмен на освобождение российских официальных лиц, задержанных в Лондоне», и только затем заочно осужден и приговорен к расстрелу. 2 октября 1918 г. Локкарт вместе с другими освобожденными из-под ареста англичанами и французами выехал из столицы.

Вновь перед Мурой встал вопрос: как жить дальше? Основным чувством, охватившим ее после разлуки с Локкартом, было отчаяние. Не находя причин оставаться дольше в Москве, на последние деньги она купила билет до Петрограда. Девятнадцатый год - страшный год. Для тех, кто остался в городе, с трех сторон окруженном фронтом Гражданской войны, - это был год голодной смерти, сыпного тифа, лютого холода в разрушенных домах, безраздельного царствования ВЧК. Мура нашла приют в квартире бывшего генерал-лейтенанта А. Мосолова, с которым была знакома по работе в госпитале в 1914–1916 гг. Но маленькая комната за кухней, где когда-то жила прислуга, не решала всех проблем. Не имея прописки, а следовательно, и продовольственных карточек, Мура впервые подумала о необходимости заработка. Кто-то сказал ей, что Корней Иванович Чуковский, с которым она встречалась в «прошлой» жизни, ищет переводчиков с английского на русский для нового издательства, основанного Алексеем Максимовичем Горьким. Надо отметить, что Мария Игнатьевна с русским языком «не дружила»: говорила с сильным акцентом, а фразу строила так, будто дословно переводила с английского - ее зачастую принимали за иностранку. Такая особенность была скорее искусственно выработанной («для шарма»), чем естественно приобретенной, и, видимо, Чуковский обратил на нее внимание, так как переводов не дал, но нашел кое-какую конторскую работу, выхлопотал новые документы (в них она фигурировала под девичьей фамилией), а летом повел к Горькому.

Алексей Максимович жил в большой многокомнатной квартире, плотно заселенной разнообразным народом. Наверное, каждый мог обитать здесь сколь угодно долго, если приходился «ко двору». Мура пришлась. Но даже после «официального» предложения переехать в квартиру не спешила, понимая, что ждет ее не простая перемена места жительства, но переход к новой жизни: ночевала то здесь, то у Мосолова. Немаловажным обстоятельством было и то, что место подле великого пролетарского писателя в то время занимала М. Ф. Андреева, его друг, помощник, секретарь и неофициальная жена. Только после разрыва Горького с ней Мура решилась на переезд. Зато уже через неделю после окончательного переселения она стала в доме совершенно необходимой: взяла на себя работу секретаря писателя, переводчика его писем, машинистки. Постепенно в ее руках оказались и все домашние дела. У плиты она, конечно, не стояла - Алексей Максимович держал прислугу, - но вполне могла считаться хозяйкой. Вхождение Марии Игнатьевны в мир Горького было связано для нее со многими приобретениями, но прежде всего, конечно, с открывшейся возможностью ощутить, благодаря поддержке писателя, не только почву под ногами, но и войти в среду группировавшейся вокруг него творческой интеллигенции (Ф. И. Шаляпин, А. А. Блок, В. Ф. Ходасевич, А. А. Белый, Е. И. Замятин, А. Н. Толстой и др.), приобщиться к ее ценностям, творческому труду, расширить круг знакомств и впечатлений. Она умела внимательно слушать Горького, слушать молча, смотреть на него умными, задумчивыми глазами, отвечать, когда он спрашивал, что она думает о том и об этом. Поэт В. Ф. Ходасевич, частый гость в доме, так описывал Марию Игнатьевну: «Личной особенностью Муры надо признать исключительный дар достигать поставленных целей. При этом она всегда умела казаться почти беззаботной, что надо приписать незаурядному умению притворяться и замечательной выдержке. Образование она получила „домашнее“, но благодаря большому такту ей удавалось казаться осведомленной в любом предмете, о котором шла речь».

Надо ли удивляться, что отношения между Закревской и Горьким вскоре стали максимально близкими, впрочем, их интимный союз никогда не афишировался. Не так давно опубликованная переписка писателя с Марией Игнатьевной дает возможность понять труднопостижимую линию ее поведения в длительной истории общения с Горьким, имеющей начало, кульминацию и спад, осознать как незаурядную индивидуальность с сильным характером, со своим складом ума, правилами жизни, привычками, увидеть за маской «железной женщины» человека, который в полной мере сумел оценить дружбу с Алексеем Максимовичем и ответить на его глубокую привязанность многолетней, выдержавшей проверку временем, преданностью. Уже на склоне лет, подводя итоги прожитому, на вопрос английского телевидения «Была ли встреча с Горьким большим событием в вашей жизни?» она ответила: «Да, это было поворотным пунктом. Он был подобен крепости в те дни. Люди обращались к нему за помощью и утешением».

К сожалению, в коротком очерке невозможно далеко углубиться в исследование взаимоотношений Марии Игнатьевны со столь крупными личностями, какими были А. М. Горький или, скажем, Герберт Уэллс, посетивший Россию вместе со старшим сыном в конце сентября 1920 г. Он остановился у своего давнего друга Горького, все в той же большой и густонаселенной квартире, потому что приличных гостиниц в то время было не найти. Каково же было его удивление, когда он застал там Марию Бенкендорф, которую встречал еще перед войной, в Лондоне. Сейчас Уэллс увидел ее не в открытом вечернем туалете с бриллиантами, а в скромном платье, и тем не менее должен был признать, что Мура не утратила ни своего очарования, ни жизнерадостности - в сочетании с ее природным умом они делали ее поистине неотразимой. Собратья по перу проводили долгие вечера в откровенных беседах. Переводчицей, разумеется, была Мура. Днем она водила английского писателя по Петрограду, показывая достопримечательности северной столицы. Некоторые западные биографы Уэллса полагают, что впервые они тесно сблизились именно в это время.

В декабре 1920 г. Мура предприняла попытку нелегально пробраться в Эстонию, чтобы узнать о детях, но была задержана, и Горький сразу же поехал в петроградскую ЧК. Благодаря его хлопотам Муру выпустили и даже дали разрешение уехать, чем она и воспользовалась месяц спустя. Собирался за границу и Алексей Максимович с домочадцами - ему уже неоднократно и очень настойчиво советовали отправиться на лечение.

В конце января 1921 г. Мария Закревская вышла из поезда в Таллинне и тотчас была арестована. На первом же допросе она узнала о себе многое: она работала на ВЧК, жила с Петерсом, с большевиком Горьким, ее прислали в Эстонию как советскую шпионку. Тут же выяснилось, что едва до Таллинна дошло известие, что она собирается приехать, родственники ее покойного мужа И. А. Бенкендорфа обратились в Эстонский Верховный суд с прошением о немедленной ее высылке обратно в Россию и о запрещении свидания с детьми. Лишь невероятная удача в выборе адвоката - а Мария просто ткнула пальцем в предоставленный список - спасла ее от нежданных проблем. В считанные дни адвокат добился ее освобождения, отмены запрета видеться с детьми, изгнание ей тоже больше не грозило. Попутно он дал Муре дельный совет, который она поначалу совершенно не приняла во внимание: выйти замуж за эстонского подданного, разом решив вопросы гражданства, а вместе с тем и беспрепятственного перемещения по Европе. Много позже этот адвокат, имя которого остается неизвестным, признался Муре: «Я все это делаю для моего любимого писателя. Для мирового автора „На дне“ и „Челкаша“». Но в тот день, когда Мария покинула место заключения, она была бесконечно далека от мысли о новом замужестве - Мура спешила к детям. Старая верная гувернантка Мисси, воспитывавшая еще дочерей Игнатия Платоновича Закревского, жила в том самом бенкендорфском особняке, который наполовину выгорел в ночь гибели Ивана Александровича. Дети были здоровые, как пишет Н. Берберова, «выросшие на свежем масле, куриных котлетах и белой булке», и Мура с удовольствием общалась с ними.

Тем временем Горький был уже в Германии и энергично хлопотал за Муру, которую предложил властям назначить за границей его агентом по сбору помощи голодающим России. Позже Мария Игнатьевна стала литературным агентом Алексея Максимовича. Писатель дал ей доверенность на заграничное издание своих книг и уполномочил договариваться об условиях их перевода. Вместе с ним Будберг была занята выпуском литературного журнала «Беседа» и разделяла с ним все волнения и огорчения, связанные с выходом в свет, к сожалению, всего нескольких его номеров. В июне 1922 г. Мура вновь взяла хозяйство в доме Горького в свои руки. Вернее, не в доме, а в пансионе или гостинице, поскольку писатель переезжал с одного курорта на другой в надежде справиться с болезнью - застарелым туберкулезом. Но здоровье упорно не желало возвращаться, и к марту 1924 г. были выхлопотаны визы в Италию - к теплому морю, в мягкий средиземноморский климат, в страну, которую Алексей Максимович очень любил. Надо сказать, что все биографы Горького единодушно утверждают, что 1921–1927 гг. были одними из счастливейших в жизни писателя. Лучшие вещи его были написаны именно в это время, и, несмотря на болезни и денежные заботы, была Италия, и была рядом Мура - подруга, вдохновительница и просто любимая женщина. Это ей Горький посвятил свое последнее и самое значительное произведение - 4-томный роман-завещание «Жизнь Клима Самгина», и ее портрет стоял у него на столе до последних дней.

В конце двадцатых годов Горький принял решение вернуться в СССР. Мария Игнатьевна не только не отговаривала его, но и всячески поддерживала эту мысль. Она рассуждала здраво: тираж его книг на иностранных языках катастрофически падал. А в России его стали забывать, и, если он не вернется в ближайшее время, его перестанут читать и издавать и на Родине тоже. Перед отъездом Алексей Максимович передал Муре часть своего итальянского архива, ту, что составляла переписка с литераторами, приезжавшими из Союза в Европу с жалобами на советские порядки, - ее нельзя было везти в СССР. Мура не последовала за Горьким в Москву из опасения, что ее присутствие может «поставить его в неловкое положение». Это официальная версия. Возможно, у нее были и другие, более веские основания не возвращаться. Итак, в апреле 1933 г. их пути разошлись: Мура с чемоданом бумаг убыла из Сорренто в Лондон, а Горький отправился в Россию. Однако разъезд не означал разрыва отношений. Продолжалась переписка, и последовали новые встречи, последняя из которых состоялась в 1938 г., когда по просьбе умирающего писателя ее вызвали в Москву - попрощаться. Долгое время бытовавшее мнение о причастности Марии Будберг к якобы насильственной смерти Горького сегодня кажется безосновательным, так же как и утверждение, что, будучи сотрудницей НКВД, Мура тогда же привезла из Лондона ту часть секретного горьковского архива, которую он ей оставлял на хранение. Некоторые исследователи уверены, что упомянутый архив так и не попал в руки Сталина. Сама Будберг настаивала на том, что чемодан с рукописями и письмами Горького пропал в Эстонии, где она его оставила перед войной. Кстати, последние архивные открытия доказали, что Мура никогда не была агентом НКВД.

Важнейшим правилом жизни Марии Игнатьевны было не выпускать из рук отвоеванные у жизни радости комфорта и общения с людьми своего уровня. Она никогда не теряла приобретенных друзей, не прекращала общения с возлюбленными. В свое время Мура приложила немало усилий к тому, чтобы разыскать Локкарта, и наконец ей это удалось. Они встретились в Вене. И хотя прежней близости не возникло, их приятельские и деловые отношения с тех пор не прерывались.

Еще живя в Италии, втайне от Горького она бывала в Лондоне и встречалась с Гербертом Уэллсом. С 1933 г. Мура окончательно перебралась в английскую столицу (еще раньше, в 1929 г. она перевезла туда из Эстонии детей и Мисси). К тому времени Уэллс не только овдовел, но и рассорился с последней возлюбленной. Он оставил дом на юге Франции, снял квартиру в Лондоне и переехал туда на постоянное жительство. Его роман с Мурой, начавшийся, возможно, еще в 1920 г. в России, стремительно набирал обороты. Надо сказать, что знаменитый фантаст и женолюбцем был фантастическим. Его многочисленные романы и любовные связи были в Лондоне притчей во языцех. Уэллс вообще был очень чувственным человеком. Он постоянно нуждался в новых источниках творческой энергии, стимулах и впечатлениях. Одним из таких источников становились для него новые любовные увлечения. Недостатка в женщинах, желающих разделить с ним досуг, он не испытывал никогда. Мура при желании легко могла бы стать очередной миссис Уэллс, если бы к этому времени не научилась превыше всего ценить независимость. «Она проводит со мной время, ест со мной, спит со мной, но не хочет выходить за меня замуж», - жаловался писатель. Тем не менее Мария Игнатьевна была очень привязана к Уэллсу, хотя, возможно, и не так сильно, как он к ней. Во всяком случае, она всеми силами старалась отвлечь друга от мрачных мыслей, посещавших его все чаще. Припадки бешенства разрушали его прежнюю репутацию великолепного, остроумного рассказчика. Он еще полыхал и кипятился, но физически и духовно превратился в раздражительного больного старика. Сказывалась копившаяся годами усталость от чересчур бурной жизни, к тому же вторая половина литературной биографии Уэллса сложилась неудачно - его дарование начало угасать, слабые книги выходили одна за другой. Автор все более погружался в раздумья о необходимости отказаться от беллетристики и сочинять только социологическую прозу и трактаты о будущем едином мироустройстве. Но сильным философом и социологом он никогда не был, и теперь над ним смеялись, а он выходил из себя… Когда в 1934 г. близкий друг Уэллса, английский писатель Сомерсет Моэм спросил Муру, как она может любить этого толстого и очень вспыльчивого человека, она со свойственным ей остроумием ответила: «Его невозможно не любить - он пахнет медом».

Мура и Уэллс жили раздельно, но очень много времени проводили вместе, посещая друзей, выставки, театры. Престарелый ловелас, а ему было уже под семьдесят, утешал себя тем, что Мура не выходит за него из-за сложностей с разводом, поскольку ее муж, барон Будберг, был еще жив. Впрочем, символическую свадьбу они все-таки сыграли. На торжестве в одном из ресторанов лондонского Сохо присутствовали сыновья Уэллса с женами и близкие друзья - всего было разослано около 30 приглашений. Когда гости собрались и выпили за здоровье и благополучие новой семьи, Мура встала и сказала, что это всего лишь розыгрыш.

Уэллс умер 13 августа 1946 г. (в сентябре ему должно было исполниться 80 лет). После кремации оба сына - Энтони Уэст и Джип - отбыли на южное побережье Англии, на остров Уайт. Там они наняли двухвесельную шлюпку, вышли в море и развеяли прах отца над водами Ла-Манша. Все было сделано так, как он хотел. По завещанию, составленному незадолго перед смертью, деньги, литературные права, дом были поделены между ближайшими родственниками - детьми и внуками; прислуга и близкие не были забыты. Муре Будберг он оставил 100 ООО долларов.

После войны она жила в Лондоне совершенно свободно, без денежных затруднений. Сын держал ферму, дочь вышла замуж. Мария Игнатьевна несколько раз ездила в СССР как британская подданная. Шли годы, десятилетия. Теперь Мура выглядела стареющей аристократкой: увешанная тяжелыми бусами, в длинных широких юбках, она говорила басом, курила сигареты и пересыпала речь непечатными английскими словами. Любила соленые анекдоты и по-прежнему имела многочисленный круг знакомых. В конце жизни она очень растолстела, общалась больше по телефону, много пила и не скрывала, что для того, чтобы нормально «функционировать», ей нужен алкоголь.

За два месяца до смерти сын, бывший уже на пенсии, взял Марию Игнатьевну к себе в Италию. 2 ноября 1974 г. в лондонской «Таймс» было напечатано известие о ее кончине и длинный некролог, в котором воздавалось должное женщине, в течение сорока лет находившейся в центре английской аристократической и интеллектуальной жизни: Мура была писательницей, переводчицей, консультантом кинорежиссеров, чтецом рукописей для издательств на пяти языках и т. д. «Она могла перепить любого матроса… - говорилось в некрологе, - среди ее гостей были и кинозвезды, и литературные знаменитости, но бывали и скучнейшие ничтожества. Она была одинаково добра ко всем… Ее близким друзьям никто и никогда не сможет заменить ее». Тело было перевезено в Лондон. В православной церкви на отпевании в первом ряду стояли французский посол в Лондоне господин Бомарше и его жена, за ними многочисленная английская знать, кое-кто из знати русской, а также дети и внуки Муры.

Так закончилась жизнь «русской миледи», «красной Мата Хари», как ее называли на Западе, вдохновительницы таких непохожих друг на друга писателей, «железной женщины» Марии Закревской-Бенкендорф-Будберг. По словам нашего современника, писателя-фантаста Кира Булычева, она принадлежала к типу женщин, «судьба которых укладывалась в рамки понятия „он избрал меня, и нет в том моей вины“», и потому они были совершенно беззащитны перед будущим и перед судом потомков.