Победил не Сталин, а народ!? Почему Сталин победил Гитлера

ПОЧЕМУ ПОБЕДИЛ СТАЛИН?

(ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)

Вапреле 1929 года из состава ленинского политбюро, сформировавшегося в начале 1920-х годов, в данном высшем органе власти правящей партии остался лишь Сталин. Почему же Сталину удалось одержать верх над всеми другими обитателями советского политического Олимпа?

С точки зрения некоторых побежденных получалось, что их поражение было случайным, так как у Сталина не было никаких достоинств. Один из видных троцкистов, И. Смирнов, в беседе с Троцким сказал, что Сталин - ϶то ʼʼсовсем серый и ничтожный человекʼʼ, Л.Б. Каменев считал Сталина ʼʼвождем уездного масштабаʼʼ, а Троцкий называл Сталина ʼʼсамой выдающейся посредственностьюʼʼ.

В своей незавершеннои̌ книге о Сталине Троцкий писал: ʼʼНи теоретического воображения, ни исторической дальнозоркости, ни дара предвосхищения у нᴇᴦο нет... В области познания, особенно лингвистики, малоподвижный ум Сталина всегда искал линии наименьшᴇᴦο сопротивления... Сила воли Сталина не уступает, пожалуй, силе воле Ленина. Но ᴇᴦο умственные способности будут измеряться какими-нибудь десятью-двенадцатью процентами, в случае если принять Ленина за единицу измерения. В свою очередь, в сфере интеллекта у Сталина новая диспропорция: чрезвычайное развитие практической проницательности и хитрости за счёт способности обобщения и творческого воображенияʼʼ. Троцкий уверял, что ʼʼпримитивность умаʼʼ Сталина соединялась и с множеством душевных недостатков, проявлявшихся в ᴇᴦο поведении: ʼʼОн чувствует себя провинциалом, продвигается вперед медленно, ступает тяжело и завистливо озирается по сторонамʼʼ. ʼʼГрубость представляет органическое свойство Сталинаʼʼ. Из рассуждений Троцкого, который весьма высоко оценивал себя, довольно нелогично получалось, что он потерпел поражение от человека, отличавшегося множеством умственных и душевных изъянов.

Чтобы каким-то образом объяснить свое поражение, ᴇᴦο противники часто повторяли, что Сталин добился побед над ними благодаря тай-

ным закулисным интригам. Бухарин говорил об ʼʼинтриганствеʼʼ Сталина. Троцкий уверял: ʼʼАппарат создал Сталинаʼʼ. Нет сомнения в том, что, усвоив ещё в духовных училищах завет ʼʼбудьте мудры, как змииʼʼ, Сталин проявлял исключительную изобретательность, когда ему нужно было изолировать своих политических оппонентов и лишить их рычагов управления. Однако вряд ли можно объяснить ᴇᴦο успех исключительно аппаратными играми.

Такое объяснение отвергал и Стивен Коэн: ʼʼТриумф Сталина был обеспечен не только политической машинои̌. В том, что касается ЦК, то он мог рассчитывать на преданность или благожелательный нейтралитет делегатов низшᴇᴦο и среднᴇᴦο ранга, выдвинувшихся благодаря сталинской протекции... Однако, несмотря на то, что эти младшие партработники состояли членами ЦК, в 1928-1929 годах их роль была второстепеннои̌. По сути дела, они лишь утверждали решения, принятые более узкой, неофициальнои̌ группой старших членов ЦК - олигархией из двадцати - тридцати влиятельных лиц, таких как высшие партийные руководители и главы важнейших делегаций в ЦК (представляющих, в первую очередь, Москву, Ленинград, Сибирь, Северный Кавказ, Урал и Украину)... Как администраторы и политические деятели они были часто связаны с генеральным секретарем, однако в большинстве своем не были бездумными политическими креатурами, а сами являлись крупными, независимо мыслящими руководителями... К апрелю 1929 года эти влиятельные люди предпочли Сталина и обеспечили ему большинство в высшем руководствеʼʼ.

Не в последнюю очередь выбор в пользу Сталина был сделан потому, что он гораздо ответственнее относился к работе и гораздо лучше с ней справлялся, чем ᴇᴦο оппоненты. Пока они отдыхали на курортах и писали статьи об искусстве, он был вынужден в одиночку заниматься трудными вопросами народного хозяйства. Оппоненты Сталина часто уходили от решения сложных вопросов, предпочитая им яркие декларации с трибун.

Люди, привыкшие видеть Троцкого, Зиновьева, Бухарина и других не только на трибунах, а там, где принимались важнейшие для Советского государства решения, не имели иллюзий относительно их деловых качеств. Им было известно, что шумная репутация Троцкого была в значительнои̌ степени преувеличена, а ᴇᴦο организационные ʼʼталантыʼʼ проявлялись главным образом в приказах с угрозами расстрелов. Рой Медведев привел отрывок из письма армейского работника В. Трифонова, который в разгар Гражданской войны называл Троцкого ʼʼбездарнейшим организаторомʼʼ и подчеркивал: ʼʼАрмию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась путаница. Путанику не место в организме, а военное дело именно такой организм и естьʼʼ.

Зиновьев аналогичным образом характеризовался как слабый работник. Троцкий не сильно преувеличивал, когда говорил: ʼʼВ благоприятные периоды... Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился на диван, не в метафорическом, а в подлинном смыслеʼʼ. Эту характеристику Троцкий подтверждал словами Свердлова: ʼʼЗиновьев - ϶то паникаʼʼ. Суммируя эти и другие оценки Зиновьева, Рой Медведев, отнюдь не склонный к очернительству противников Сталина, писал: ʼʼМногие люди, хорошо знавшие Зиновьева, не без основания отмечали не только ᴇᴦο большую активность, но и отсутствие выдержки, неразборчивость в средствах, склонность к демагогии, а аналогичным образом исключительное честолюбие и тщеславие. Это был человек, который мало у кого вызывал искреннюю симпатиюʼʼ.

Низко оценив деловые качества Зиновьева, Медведев ещё ниже оценивал способности Каменева, замечая, что тот ʼʼуступал им (Зиновьеву и Сталину) как администраторʼʼ. Хоть и Ленин полагался на ᴇᴦο исполнительность, Каменев не отличался деловым рвением и не раз заявлял в кругу друзей о том, что было бы гораздо лучше, в случае если бы большевики не брали власть, а ограничились пребыванием в парламентской оппозиции. Склонный к сибаритству, Каменев считал, что для нᴇᴦο было бы легче произнести обличительную речь в Думе и затем отдыхать от трудов праведных, чем решать нескончаемые дела по управлению странои̌, не дававшие ни минуты покоя.

По поводу того, почему члены партийного руководства предпочли Сталина Бухарину, С. Коэн писал: ʼʼВ какой-то степени их выбор безусловно определялся тем, что они ощущали родство с генсеком, как с волевым ʼʼпрактическим политикомʼʼ, тогда как мягкий, погруженный в теорию Бухарин по сравнению с ним мог, возможно, показаться ʼʼпросто мальчикомʼʼ. Сталин имел огромное преимущество перед Бухариным, который характеризовал себя как ʼʼхудшᴇᴦο организатора в Россииʼʼ. Комментируя ϶то замечание Бухарина о себе, Коэн писал: ʼʼХоть и ϶то, вне сомнения, преувеличение, Бухарин, по всей видимости, сильно манкировал своими организационными обязанностямиʼʼ.

Люди, постоянно наблюдавшие высших советских руководителей, не могли не замечать, что в отличие от своих соперников, Сталин брал на себя огромный груз поручений, исполнение которых было зачастую сопряжено с напряженнои̌ и нередко неблагодарнои̌ работой. Именно за эти качества ценил Сталина Ленин.

Увлеченность Сталина работой органично соединялась с ᴇᴦο деловитостью и готовностью обсуждать сложные государственные вопросы с людьми разного положения. Дейчер писал: ʼʼЕго облик и поведение олицетворяли скромность. Он был более доступен для среднᴇᴦο служащᴇᴦο или партийного работника, чем другие лидеры... Будучи замкнутым, он был непревзойденным мастером в умении терпеливо слушать других.

Иногда можно было видеть, как он сидит в углу, попыхивая трубкой и не шелохнувшись, слушает взволнованного рассказчика час, а то и два часа, лишь порой прерывая свое молчание парой вопросов. Это одно из ᴇᴦο качеств, которое демонстрировало отсутствие эгоизмаʼʼ.

О высокой требовательности Сталина к себе и в личнои̌ жизни свидетельствовали многие. Дейчер отмечал, что ʼʼличная жизнь Сталина была безупречнои̌ и не вызывала подозренийʼʼ. Его личный секретарь, сбежавший за границу, Бажанов писал: ʼʼУ ϶того страстного политика нет других пороков. Он не любит ни денег, ни удовольствий, ни спорт, ни женщин. Женщины, кроме ᴇᴦο жены, не существуютʼʼ.

Хоть и положение Сталина не позволяло ему уделять много времени семье и воспитанию детей, как ϶то почти всегда случалось у крупных государственных деятелей, он был примерным семьянином и как умел старался выполнять родительские обязанности и после самоубийства Надежды Аллилуевой в 1932 году. Доброе и нежное отношение Сталина к детям не мешало ему проявлять строгость в отношении своих чад, особенно когда он видел, что они как должное воспринимают блага, положенные их семье. В июне 1938 года он направил письмо В.В. Мартышину, преподавателю летнои̌ школы, в которой обучался ᴇᴦο сын Василий. Сталин сожалел, что ᴇᴦο сына ʼʼизбаловали всякие ʼʼкумыʼʼ и ʼʼкумушкиʼʼ, то и дело подчеркивающие, что он ʼʼсын Сталинаʼʼ. Он дал преподавателю ʼʼсовет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника насчет ʼʼсамоубийстваʼʼ. Будете иметь в данном мою поддержкуʼʼ.

Его племянник Владимир Аллилуев вспоминал, как возмущался Сталин, когда, навещая своих родственников, обнаружил, что шоколадные конфеты в коробке покрыты плесенью. ʼʼТогда досталось всем - детям за то, что ʼʼзажралисьʼʼ и не едят даже такие конфеты, взрослым - за то, что плохо занимаются детьми и гноят продукты, которых в стране ещё не изобилиеʼʼ. Сталин считал, что ᴇᴦο дети и дети ᴇᴦο родственников не должны осознавать себя ʼʼособымиʼʼ в силу положения своих родителей.

Образ жизни Сталина отвечал расхожим представлениям о пролетарском вожде, в отличие, например, от Троцкого, любившᴇᴦο устраивать в Кремле шумные вечеринки, которые венчались коллективными выездами на охоту в Подмосковье. Дейчер писал, что Сталин и Аллилуева ʼʼжили в небольшой квартире в доме, который был предназначен для прислуги в Кремле... Печать обыденности и даже аскетизма лежала на личнои̌ жизни генерального секретаря, и ϶то обстоятельство производило благоприятное впечатление на партию, члены которой руководствовались пуританскими нравами и по϶тому были озабочены первыми признаками коррупции и распущенности в Кремлеʼʼ.

То, что такой стиль поведения супругов сохранился и после того, как Сталин стал первым вождем партии и страны, подтверждает пере-

писка между Надеждой Аллилуевой и Сталиным. Так, в сентябре 1929 года Аллилуева, которая в ϶то время обучалась в Промакадемии, писала из Кремля: ʼʼИосиф, пришли мне, в случае если можешь, руб. 50, мне выдадут деньги только 15/IX в Промакадемии, а сейчас я сижу без копейки. Если пришлешь, будет хорошо. Надяʼʼ. Через десять дней Сталин отвечает ей из Сочи: ʼʼЗабыл прислать тебе деньги. Посылаю их (120 р.) с отъезжающим сегодня товарищем, не дожидаясь очередного фельдъегеря. Целую. Твой Иосифʼʼ. Поскольку речь идет о сумме, составлявшей около месячнои̌ заработнои̌ платы квалифицированного рабочего, совершенно ясно, что у супругов не было никаких денежных накоплений. И судя по всему, супруга Сталина даже не помышляла о том, чтобы приобретать что-либо в ʼʼкредитʼʼ.

Из переписки понятно, что во многих случаях супруги привыкли обходиться без посторонней помощи. Так, находясь в Сочи, Сталин просил не обслуживающих ᴇᴦο секретарей, а Аллилуеву, чтобы та подыскала ему самоучитель английского языка, учебник по металлургии и учебник по электротехнике, а та, не обращаясь ни к кому за помощью, сама искала эти книги. При ϶том Сталин посылал свои письма жене обычнои̌ почтой. Однажды письмо Сталина из Сочи пропало, и розыск ᴇᴦο ни к чему не привел.

Разумеется, материальное положение супругов было несравнимо лучше, чем рядовых советских граждан. И все же многие стороны жизни семьи не отличались от жизни большинства москвичей. Из писем Аллилуевой следует, что члены семьи Сталина пользовались общественным транспортом, а не персональными машинами для перемещения по Москве, как и остальные жители столицы. Аллилуева делилась со Сталиным впечатлениями от своих поездок в московском трамвае. Она сообщала Сталину и о возникших в конце 1929 года очередях за молоком, и о настроениях людей осенью 1930 года, о строительстве в Москве и состоянии московских улиц. Писала она Сталину в Сочи и о том, что, несмотря на минусовую температуру в начале октября 1930 года, московские власти распорядились не топить дома до 15 октября и ей, как и остальным студентам Промакадемии, приходилось сидеть на занятиях в пальто.

После гибели Аллилуевой Сталин не изменил образ жизни. Он, как и прежде, обходился минимумом обслуги. Охранник М. Старостин вспоминал: ʼʼЯ работал при Сталине с 1937 по 1953 год... Заявляю, что у Сталина никогда не было денщикаʼʼ. А. Рыбин свидетельствует: ʼʼСталин обычно не утруждал других, обслуживая себя сам. Брился безопаснои̌ бритвой, усы подстригал ножницамиʼʼ. Он упомянул лишь Матрену Бутузову, которая ʼʼведала на ближней даче посудой в шкафу, следила за обувью Сталина, гладила ᴇᴦο китель и убирала кабинет. Сталин очень уважал её за трудолюбие и даже подарил ей свой портрет с надписьюʼʼ.

Маршал Жуков вспоминал: ʼʼКак известно, Й.В. Сталин вел весьма скромный образ жизни. Питание было простое - из русской кухни, иногда готовились грузинские блюда. Никаких излишеств в обстановке, одежде и быту у И.В. Сталина не былоʼʼ. Подобное же впечатление сложилось и у главного маршала авиации Голованова: ʼʼМне довелось наблюдать Сталина и в быту. Быт ϶тот был поразительно скромен. Сталин владел лишь тем, что было на нем надето. Никаких гардеробов у нᴇᴦο не существовалоʼʼ.

Сталин был совершенно непритязателен в своей одежде. В своем дневнике М.А. Сванидзе записала 4 ноября 1934 года о Сталине: ʼʼОн с трудом всегда меняет по сезонам одежду, долго носит летнее, к которому, очевидно, привыкает, и та же история весною и аналогичным образом с костюмами, когда они снашиваются и надо одеть новыйʼʼ. А. Рыбин рассказал, на какие хитрости приходилось идти обслуживавшему персоналу сталинской дачи, чтобы сменить развалившуюся мебель или хотя бы заставить генералиссимуса надеть новые полуботинки. В ответ Сталин сурово требовал вернуть ему старую, изношенную обувь, и горничным с трудом ʼʼудавалось блеском крема скрыть ветхость обувиʼʼ.

Ссылаясь на воспоминания начальника правительственнои̌ охраны генерала B.C. Рясного, Феликс Чуев писал, что после ᴇᴦο смерти ʼʼвыяснилось, что хоронить Сталина не в чем. Ряснои̌ открыл шкаф, а там всᴇᴦο четыре костюма - два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин ᴇᴦο так ни разу и не надел. Да ещё бекеша висела - старинная, облезлая, выцветшая. ʼʼЛет сто ей, наверно, было, ей-богу, - говорит Ряснои̌. - Бекеша или архалук вроде шубейки - наденет, бывало, и по саду гуляет. (Видимо, Ряснои̌ имел в виду знаменитую туруханскую доху. - Прим. авт.) Один генералиссимусский китель был весь замазанный, засаленный, а другой - обштрипанный... Новый костюм не шили. Сталин лежал в гробу в своем стареньком, но сносном: рукава подшили, китель вычистилиʼʼ.

Вряд ли такую непритязательность в одежде можно было объяснить стремлением культивировать аскетизм напоказ, хотя бы потому, что личная жизнь руководителей в советское время была скрыта от общественности. Сталин вел тот образ жизни, который в основном отвечал потребностям человека, воспитанного в бедности и приученного в духовных училищах к умеренности и скромности, чем очень отличался от многих руководителей, получивших возможность в силу своᴇᴦο положения удовлетворять любые желания. Считая самым главным в своей жизни свою работу, Сталин не придавал большого значения тому, как он выглядит со стороны и соответствует ли ᴇᴦο наряд представлениям о моде или нет. Так, например, ᴇᴦο нежелание приобретать новую обувь объяснялось ᴇᴦο хроническими болями в ногах. По϶тому он, вероятно,

предпочитал разношенные ботинки. Он даже проделывал сам дырки в сапогах, чтобы не травмировать больные ноги.

Он предпочитал дешевое и простое удобство. Рыбин писал о ʼʼближнейʼʼ даче Сталина: ʼʼНикаких бассейнов или массажных на даче не имелось. Никакой роскоши - тожеʼʼ. Хоть и Сталин пользовался государственными автомашинами и жил на различных дачах, они не были ᴇᴦο личнои̌ собственностью. Ни один из дорогих подарков, преподнесенных ему как руководителю страны, ни один из предметов домашнᴇᴦο быта кремлевской квартиры или дач не остался в собственности ᴇᴦο детей. Небольшими оказались и денежные накопления Сталина, доставшиеся в наследство ᴇᴦο детям. А. Рыбин рассказывал, что после смерти Сталина сотрудник ᴇᴦο личнои̌ охраны Старостин ʼʼобнаружил сберегательную книжку. Там скопилось всᴇᴦο девятьсот рублей - все богатство вождя (тогда подобная сумма составляла примерно около полумесячнои̌ заработнои̌ платы квалифицированного рабочего. - Прим. авт.). Старостин передал сберкнижку Светланеʼʼ.

Суммируя свои впечатления о быте и личнои̌ жизни Сталина, главный маршал авиации Голованов замечал: ʼʼВ ᴇᴦο личнои̌ жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалась серой, бесцветнои̌. Видимо, потому, что в привычном нашем понимании её у нᴇᴦο просто не былоʼʼ.

Однако Сталина ценили не только как скромного и добросовестного труженика, отдававшᴇᴦο всᴇᴦο себя без остатка работе. Видные руководители СССР видели в нем автора оригинальных и нужных государственных решений. С. Коэн писал: ʼʼПредставляется очевидным, что они поступили так не из-за ᴇᴦο бюрократической власти, которой он обладал, сколько потому, что они предпочитали ᴇᴦο руководство и ᴇᴦο политикуʼʼ.

Это мнение разделяли и другие советологи. Не сбрасывая со счетов значимости поста генерального секретаря для успеха Сталина, Роберт Таккер указывал, что лишь этим обстоятельством ʼʼнельзя объяснить события того времени. Претенденту на роль руководителя понадобилось бы предложить привлекательную программу и сделать её убедительнои̌ для высших партийных круговʼʼ. Соглашаясь с ним, Джерри Хаф обращал внимание на то, ʼʼвсᴇᴦο лишь 45 процентов из членов Центрального комитета были партийными функционерами, в то время как программа индустриализации, предложенная Сталиным, была привлекательна для растущᴇᴦο числа хозяйственных руководителей в составе Центрального комитета. (Их было 20 процентов от общᴇᴦο числа членов ЦК в 1927 году.)ʼʼ

Следует учесть, что борьба на советском политическом Олимпе требовала немалых познаний в марксистской теории и хорошᴇᴦο владения текущей информацией по различным внутри- и внешнеполитическим вопросам. К тому же ориентиры во внутрипартийнои̌ борьбе постоянно менялись. Сначала Зиновьев, Каменев и Сталин клеймили Троцкого за

измену ленинизму, а Троцкий обвинял в той же крамоле членов триумвирата, но вскоре Зиновьев, Каменев и Троцкий отреклись от своих обвинений в отношении друг друга. Сначала Бухарин обвинял Каменева и Зиновьева в отступничестве от ленинизма, а те видели в Бухарине опасного ʼʼуклонистаʼʼ от ленинского курса, но потом эти бывшие оппоненты создали общий блок против Сталина.

В ходе внутрипартийнои̌ борьбы Сталин аналогичным образом не раз менял свою позицию. То он осуждал Троцкого за ᴇᴦο нападки на Зиновьева и Каменева накануне октябрьского восстания, то говорил о справедливости ленинских обвинений Зиновьева и Каменева в ʼʼштрейкбрехерствеʼʼ. То Сталин защищал Бухарина от обвинений Зиновьева и Каменева в ʼʼкулацком уклонеʼʼ и говорил, что не даст им ʼʼкрови Бухаринаʼʼ, то сам обвинял Бухарина в поощрении кулачества и требовал ᴇᴦο отставки с видных постов. То Сталин осуждал Преображенского за ᴇᴦο призывы к ограблению деревни, то объявлял о необходимости обложить крестьянство ʼʼданьюʼʼ. Чтобы разобраться в этих спорах, надо было не только обладать большими обще культурны ми знаниями и быть хорошо информированным, но и понимать подлинную подоплеку позиций политических руководителей. А для ϶того надо было быть членом ЦК, как считал Д. Хаф, или входить в узкий круг наиболее влиятельных лиц в партийном руководстве, как полагал С. Коэн.

И все же были вопросы, которые одинаково остро стояли и для партийнои̌ элиты, и для рядовых членов партии. С самого её начала история большевистской партии была отмечена непрекращавшейся внутрипартийнои̌ борьбой, чреватой расколом.
Понятие и виды, 2018.
Перспектива раскола партии, преодолевшей огромные трудности подпольнои̌ жизни, а после прихода к власти оказавшейся в окружении подавляющᴇᴦο беспартийного большинства страны, вызывала тревогу всех её членов, а потому ʼʼраскольникиʼʼ решительно осуждались её большинством.
Понятие и виды, 2018.
ʼʼРаскольникамиʼʼ считались меньшевики, отзовисты, ликвидаторы, ультиматисты, левые коммунисты, военная оппозиция, рабочая оппозиция, децисты, всевозможные ʼʼнациональные уклонистыʼʼ, авторы различных ʼʼписемʼʼ и ʼʼплатформʼʼ, то есть все, кто на протяжении нескольких десятилетий выступал против ʼʼгенеральнои̌ линииʼʼ партии.

С начала 1920-х годов таким возмутителем спокойствия был Троцкий, и неудивительно, что подавляющее большинство членов партии на разных уровнях выступило против нᴇᴦο и ᴇᴦο сторонников. Зиновьев и Каменев первыми выступили против Сталина, Бухарина и других членов политбюро и организовали ʼʼбунтʼʼ ленинградской организации против большинства делегатов съезда. Их объединение с Троцким, этим вечным бунтарем против Ленина, а затем против Сталина, отречение от решений, за которые они голосовали, отказ от своей же яростнои̌ критики Троцкого лишь укрепили впечатление о них как о раскольни-

ках партии и беспринципных политиканах, стремящихся узурпировать власть, не считаясь с волей большинства.

Аналогичным образом Бухарин, Рыков и Томский выступили первыми против решений политбюро о чрезвычайных мерах, за которые они недавно голосовали. Создавалось впечатление, что они саботируют слаженную работу, направленную на решение государственных вопросов, втягивая партию в неконструктивную дискуссию. Переговоры же с Каменевым показали беспринципность Бухарина и ᴇᴦο сторонников в ᴇᴦο борьбе за личную власть. Нарушение оппонентами Сталина согласованных решений, противопоставление ими своих ʼʼплатформʼʼ ʼʼгенеральнои̌ линииʼʼ партии, их союзы с бывшими политическими противниками препятствовали привлечению на их сторону колеблющихся членов политбюро и Центрального комитета, а затем и остальных членов партии.

В противовес своим противникам Сталин для подавляющей части руководства партии и рядовых её членов олицетворял единство в партии. Такая позиция органично вытекала из всей ᴇᴦο партийнои̌ деятельности. Он твердо стоял на позиции ленинского большинства с 1903 года. В 1909 году в Баку он забил тревогу в связи с угрозой раскола партии ʼʼна отдельные организацииʼʼ. Далее он постоянно поддерживал ленинское большинство, даже в тех случаях, когда явно не был согласен с восторжествовавшим мнением.

Чтобы обеспечить единство партии в ходе дискуссий 1920-х годов, Сталин не раз демонстрировал готовность к преодолению разногласий, поиску компромисса и способность забыть былые острые споры во имя общᴇᴦο дела. Дейчер писал, что ʼʼв то время многим людям казалось, что, по сравнению с другими большевистскими лидерами, Сталин не обладал наибольшей нетерпимостью. Он был менее злобен в своих атаках на противников, по сравнению с другими триумвирами. В ᴇᴦο речах всегда звучали нотки добродушного и немного бодряческого оптимизма, что отвечало преобладавшим благодушным настроениям. В Политбюро, когда обсуждались важные политические вопросы, он никогда не навязывал коллегам свои взгляды. Он внимательно следил за ходом дискуссии, чтобы увидеть, куда ветер дует, и неизменно голосовал с большинством, в случае если он только не добивался заранее того, чтобы большинство действовало так, как он считал нужным. По϶тому он всегда был приемлем для большинства. Для партийнои̌ аудитории он не казался человеком, имевшим личную корысть или затаившим личную обиду. Он казался преданным ленинцем, хранителем доктрины, который критиковал других исключительно во имя дела. Он производил такое впечатление даже в тех случаях, когда он говорил за закрытыми дверями Политбюроʼʼ.

Проявляя активность в борьбе против Троцкого, Сталин в то же время возражал против жестких мер, которые могли бы спровоцировать

ненужные волнения среди членов партии, и, вопреки позиции Зиновьева и Каменева, настаивал на том, чтобы оставить Троцкого в политбюро. С первых же дней возникновения ʼʼновойʼʼ оппозиции Сталин старался остановить развитие конфликта, предлагая компромисс до начала XIV съезда. В своем отчетном докладе на ϶том съезде он игнорировал возникшие разногласия и обращал внимание на то общее, что объединяло партию. Хоть и Сталин был резок в своих оценках и обвинениях, на протяжении двух лет полемики с ʼʼновойʼʼ, а затем ʼʼобъединеннои̌ʼʼ оппозицией он не раз выступал за компромиссные решения, возражая против немедленного исключения Троцкого, Зиновьева, Каменева из партии.

Члены партии видели, что Сталин поступал со своими противниками примерно так же, как всегда поступали с ʼʼуклонистамиʼʼ в прошлой истории партии. После сурового осуждения и признания ими своих ошибок лидеры оппозиции могли рассчитывать на то, что их оставят на прежних постах. На первых порах Сталин воздерживался от ʼʼотсеченияʼʼ видных деятелей, и лишь затяжная борьба с Троцким, Зиновьевым и их сторонниками привела к изменению способов их наказания. Кроме того, было очевидно, что какие бы обвинения ни бросали ему в лицо, Сталин готов был закрыть на ϶то глаза, в случае если дискуссия носила келейный характер и ʼʼсор не был вынесен из избыʼʼ. По ϶той причине он был готов простить Бухарину и ʼʼЧингисханаʼʼ, и ʼʼинтриганаʼʼ и предложить ему компромисс.

Позже эти действия Сталина были расценены как проявление иезуитского коварства, направленного на то, чтобы разбить своих соперников по частям, а затем уничтожить. Однако в противовес ϶тому утверждению можно привести примеры того, что Сталин был готов проигнорировать былое участие в оппозиции, колебания, закулисные интриги и резкие слова в свой адрес и оставить людей на высоких постах, в случае если они прекращали внутрипартийную борьбу. Несмотря на то, что Н.С. Хрущев был троцкистом, а А.А. Андреев играл видную роль в троцкистской оппозиции, Сталин способствовал избранию их в политбюро. И хотя Андреев обещал поддержку ʼʼправымʼʼ, как следовало из беседы Бухарина с Каменевым, он оставался в политбюро до 1952 года, пока не утратил трудоспособности. И Калинин, считавшийся ʼʼправымʼʼ, и ʼʼколебавшийсяʼʼ между Сталиным и ʼʼправымиʼʼ Куйбышев оставались руководителями страны до самой смерти. Не стремился Сталин избавиться ни от Орджоникидзе, который не раз ʼʼругательски ругалʼʼ ᴇᴦο и настаивал на смещении Сталина с поста генсека, ни от Ворошилова, имевшᴇᴦο репутацию то ʼʼправогоʼʼ, то ʼʼколеблющегосяʼʼ (а Троцкий даже видел в нем потенциального Бонапарта, который свергнет Советскую власть). Только иезуитским коварством нельзя объяснить, почему Рыков, который вместе с Бухариным участвовал в оппозиционных выступлениях 1928-

1929 годов, остался на посту председателя Совета народных комиссаров до конца 1930 года. Разумеется, ϶тот пост могли уже в начале 1929 года занять многие из последовательных сторонников Сталина.

Вряд ли готовность Сталина пойти на компромисс со вчерашними противниками или забыть былые колебания и резкие слова в свой адрес объяснялась ᴇᴦο добротой или мягкостью. Скорее всᴇᴦο ϶то был трезвый политический расчет. Во-первых, для Сталина было очевидно, что в случае провала ʼʼгенеральнои̌ линииʼʼ партии те, кто не был причастен к её проведению, получили бы в руки козыри. По϶тому было важно добиваться не низвержения своих противников с политического Олимпа, а их отречения от политических взглядов, добиваться, чтобы они поддерживали ʼʼгенеральную линиюʼʼ партии и даже активно участвовали в работе единои̌ ʼʼкомандыʼʼ. Во вторую очередь, Сталин отдавал себе отчет в том, что изгнание из руководства всех, кто когда-либо проявил колебания или высказывался против него, могло превратить нетвердых сторонников в яростных врагов не только ᴇᴦο лично, но и правительства, а затем и строя. Третий аспект заключается в том, что частые и широкомасштабные низвержения с политического Олимпа прославленных руководителей страны свидетельствовали бы о неустойчивости ʼʼгенеральнои̌ линииʼʼ и дискредитировали бы партию. Положение партии в стране никогда не было абсолютно незыблемым, и разлад в руководстве мог бы стать поводом для выступлений против строя. По϶тому даже в тех случаях, когда расставание с бывшими коллегами по политбюро было неизбежным, Сталин старался сделать ᴇᴦο постепенным и не превращать в групповое изгнание.

В-четвертых - как бы ϶то ни противоречило наиболее устойчивым представлениям о Сталине, - он не был заинтересован в том, чтобы оказаться окруженным теми, кто во всем с ним соглашался. Вопреки расхожим представлениям, Сталин не только не подавлял инакомыслие в процессе обсуждения различных вопросов, но активно ᴇᴦο поощрял. Это признавали даже такие ᴇᴦο противники, какими стали после ᴇᴦο смерти Микоян и Хрущев. Описывая ход заседаний политбюро при Сталине, А.И. Микоян свидетельствовал: ʼʼВажно заметить, что каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об ϶том с полнои̌ ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе. Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда,

убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросуʼʼ.

Даже такой нерасположенный к Сталину мемуарист, как Хрущев, признавал: ʼʼИ вот что интересно (что тоже было характерно для Сталина): ϶тот человек при гневнои̌ вспышке мог причинить большое зло. Но когда доказываешь свою правоту и в случае если при ϶том дашь ему здоровые факты, он в конце концов поймет, что человек отстаивает полезное дело, и поддержит... Бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и в случае если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качествоʼʼ.

Забота Сталина о единстве партии обеспечивала ему широкую поддержку у рядовых коммунистов. Джерри Хаф имел основания признать Сталина ʼʼвыразителем могучих тенденций в большевизме (особенно националистического направления и стремления к индустриализации)ʼʼ.

Поражение же лидеров оппозиции объяснялось тем, что они не поняли этих тенденций и настроений в партии, противопоставив им теоретические схемы мировой революции и сугубо личные политиканские интересы. Объясняя поражение Троцкого, Сталин, в отличие от своᴇᴦο оппонента, прежде всᴇᴦο говорил о ᴇᴦο достоинствах: ʼʼРазве у Троцкого нет воли, желания к руководству?.. Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что Троцкий, несмотря на ᴇᴦο ораторское искусство, несмотря на ᴇᴦο волю к руководству, несмотря на ᴇᴦο способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП(б)?ʼʼ Сталин полагал, что все достоинства Троцкого перечеркивались ᴇᴦο отрывом от рядовых членов партии. Оценивая надменные высказывания Троцкого о партийных массах, Сталин говорил: ʼʼТак могут говорить о нашей партии только люди, презирающие её и считающие её чернью. Это взгляд захудалого партийного аристократа на партию, как на голосующую барантуʼʼ.

Сталину же всегда были чужды ʼʼаристократыʼʼ, оторванные от жизни, но мнящие себя ʼʼверховными жрецамиʼʼ. Будучи выходцем из народа, Сталин со времен своей подпольнои̌ революционнои̌ деятельности старался учитывать чаяния трудящихся людей, откликаться на них. (Троцкий с презрением замечал: ʼʼТолько в кругу людей первобытных, решительных и не связанных предрассудками он становился ровнее и приветливееʼʼ.)

Разумеется, оппоненты Сталина, которых он клеймил за ʼʼуклонʼʼ от пролетарских позиций, а позже - за измену делу рабочᴇᴦο класса, аналогичным образом считали себя выразителями интересов пролетариата. Однако в отличие от Сталина, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин восприни-

мали пролетариат во многом по-книжному, в отрыве от российской реальности. Этому в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что они подолгу жили за рубежом и сформировались как видные деятели партии в заграничнои̌ эмиграции, где они были аналогичным образом оторваны от реальнои̌ жизни рабочих. В соответствии с их чисто теоретическими представлениями лишь пролетариат высоко развитой капиталистической страны, составлявший большинство её населения и накопивший многовековой опыт классовой борьбы, мог совершить социалистическую революцию и, опираясь на помощь пролетариев таких же развитых стран, построить социализм. Российский пролетариат не отвечал этим представлениям.

Зная теоретические положения марксизма и обладая книжнои̌ информацией о рабочем движении стран Запада, наиболее видные оппоненты Сталина не имели опыта борьбы за права российских трудящихся. Они плохо знали проблемы российских рабочих, более абстрактно представляли себе особенности российского пролетариата, а потому недооценивали ᴇᴦο возможности. В значительнои̌ степени по ϶той причине Троцкий и Бухарин в период переговоров в Бресте исходили из того, что судьба российской революции будет решаться международным пролетариатом.
Понятие и виды, 2018.
Неверие в способность трудящихся Советской страны построить развитое социалистическое общество лежало в базе платформ объединеннои̌ оппозиции Троцкого, Каменева, Зиновьева.

Троцкий писал, что российский пролетариат ʼʼсформировался в варварских условиях царизма и отсталого капитализма, а потому никоим образом не соответствовал задачам социалистической революцииʼʼ. ʼʼОтсталыйʼʼ пролетариат России, по утверждению Троцкого, исчерпал свой потенциал в Октябрьской революции, после которой наступил ʼʼдолгий период усталости, упадка и разочарования в результатах революцииʼʼ.

В отличие от Троцкого и других оппозиционеров, Сталин видел в рабочем классе страны огромный созидательный потенциал. Он объявлял ʼʼвопрос о культурных силах рабочᴇᴦο класса... одним из решающих вопросовʼʼ, а ʼʼпо϶тому всякое средство, могущее поднять уровень развития культурных сил рабочᴇᴦο класса, всякое средство, могущее облегчить дело выработки навыков и уменья в рабочем классе управлять странои̌, промышленностью, - всякое такое средство должно быть использовано нами до днаʼʼ. Рабочий класс страны, на который старался опираться Сталин, представлял собой меньшинство населения, но быстро растущее меньшинство. Как отмечал Сталин в отчетном докладе на XV съезде, только за два года (с 1924/25 хозяйственного года по 1926/27 хозяйственный год) число наемных тружеников выросло с 8 215 000 до 10 346 000. ʼʼПрирост в 25 процентовʼʼ, - резюмировал Сталин. За ϶тот же период число занятых физическим трудом, включая сельскохозяйственных и сезонных рабочих, выросло с 5 448 000 до 7 060 000 - ʼʼприрост в 29,6 про-

центаʼʼ. За эти же годы количество рабочих крупнои̌ промышленности возросло с 1 794 000 до 2 388 000, и Сталин суммировал: ʼʼПрирост в 33 процентаʼʼ.

В быстро растущие города и новые предприятия страны приходили миллионы недавних обитателей крестьянских общин. Они приносили с собой в города и на заводы многие отжившие и ошибочные представления о мире, нелепые предрассудки в отношении ʼʼчужаковʼʼ. Вместе с тем они были носителями могучих ʼʼкультурных силʼʼ, о которых говорил Сталин. В новую советскую жизнь они вступали, обладая огромным потенциалом физического и душевного здоровья, обладая мощнои̌ силой духа. Сталин способствовал развитию ʼʼкультурных силʼʼ рабочᴇᴦο класса, поощряя ʼʼленинский призывʼʼ, учебу партийцев ϶того призыва, выдвигая наиболее талантливых выходцев из народа на ответственные посты. Новые начальники, так же как и новые служащие и рабочие, были свободны от многих косных и консерва

ПОЧЕМУ ПОБЕДИЛ СТАЛИН? - понятие и виды. Классификация и особенности категории "ПОЧЕМУ ПОБЕДИЛ СТАЛИН?"2017-2018.

Сталин. Путь к власти Емельянов Юрий Васильевич

ПОЧЕМУ ПОБЕДИЛ СТАЛИН? (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)

В апреле 1929 года из состава ленинского политбюро, сформировавшегося в начале 1920-х годов, в этом высшем органе власти правящей партии остался лишь Сталин. Почему же Сталину удалось одержать верх над всеми другими обитателями советского политического Олимпа?

С точки зрения некоторых побежденных получалось, что их поражение было случайным, так как у Сталина не было никаких достоинств. Один из видных троцкистов, И. Смирнов, в беседе с Троцким сказал, что Сталин – это «совсем серый и ничтожный человек», Л.Б. Каменев считал Сталина «вождем уездного масштаба», а Троцкий называл Сталина «самой выдающейся посредственностью».

В своей незавершенной книге о Сталине Троцкий писал: «Ни теоретического воображения, ни исторической дальнозоркости, ни дара предвосхищения у него нет… В области познания, особенно лингвистики, малоподвижный ум Сталина всегда искал линии наименьшего сопротивления… Сила воли Сталина не уступает, пожалуй, силе воле Ленина. Но его умственные способности будут измеряться какими-нибудь десятью-двенадцатью процентами, если принять Ленина за единицу измерения. В свою очередь, в области интеллекта у Сталина новая диспропорция: чрезвычайное развитие практической проницательности и хитрости за счет способности обобщения и творческого воображения». Троцкий уверял, что «примитивность ума» Сталина соединялась и с множеством душевных недостатков, проявлявшихся в его поведении: «Он чувствует себя провинциалом, продвигается вперед медленно, ступает тяжело и завистливо озирается по сторонам». «Грубость представляет органическое свойство Сталина». Из рассуждений Троцкого, который весьма высоко оценивал себя, довольно нелогично получалось, что он потерпел поражение от человека, отличавшегося множеством умственных и душевных изъянов.

Чтобы каким-то образом объяснить свое поражение, его противники часто повторяли, что Сталин добился побед над ними благодаря тайным закулисным интригам. Бухарин говорил об «интриганстве» Сталина. Троцкий уверял: «Аппарат создал Сталина». Нет сомнения в том, что, усвоив еще в духовных училищах завет «будьте мудры, как змии», Сталин проявлял исключительную изобретательность, когда ему нужно было изолировать своих политических оппонентов и лишить их рычагов управления. Однако вряд ли можно объяснить его успех исключительно аппаратными играми.

Такое объяснение отвергал и Стивен Коэн: «Триумф Сталина был обеспечен не только политической машиной. В том, что касается ЦК, то он мог рассчитывать на преданность или благожелательный нейтралитет делегатов низшего и среднего ранга, выдвинувшихся благодаря сталинской протекции… Однако, несмотря на то, что эти младшие партработники состояли членами ЦК, в 1928-1929 годах их роль была второстепенной. По сути дела, они лишь утверждали решения, принятые более узкой, неофициальной группой старших членов ЦК – олигархией из двадцати – тридцати влиятельных лиц, таких как высшие партийные руководители и главы важнейших делегаций в ЦК (представляющих, в первую очередь, Москву, Ленинград, Сибирь, Северный Кавказ, Урал и Украину)… Как администраторы и политические деятели они были часто связаны с генеральным секретарем, однако в большинстве своем не были бездумными политическими креатурами, а сами являлись крупными, независимо мыслящими руководителями… К апрелю 1929 года эти влиятельные люди предпочли Сталина и обеспечили ему большинство в высшем руководстве».

Не в последнюю очередь выбор в пользу Сталина был сделан потому, что он гораздо ответственнее относился к работе и гораздо лучше с ней справлялся, чем его оппоненты. Пока они отдыхали на курортах и писали статьи об искусстве, он был вынужден в одиночку заниматься трудными вопросами народного хозяйства. Оппоненты Сталина часто уходили от решения сложных вопросов, предпочитая им яркие декларации с трибун.

Люди, привыкшие видеть Троцкого, Зиновьева, Бухарина и других не только на трибунах, а там, где принимались важнейшие для Советского государства решения, не имели иллюзий относительно их деловых качеств. Им было известно, что шумная репутация Троцкого была в значительной степени преувеличена, а его организационные «таланты» проявлялись главным образом в приказах с угрозами расстрелов. Рой Медведев привел отрывок из письма армейского работника В. Трифонова, который в разгар Гражданской войны называл Троцкого «бездарнейшим организатором» и подчеркивал: «Армию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась путаница. Путанику не место в организме, а военное дело именно такой организм и есть».

Зиновьев также характеризовался как слабый работник. Троцкий не сильно преувеличивал, когда говорил: «В благоприятные периоды… Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле». Эту характеристику Троцкий подтверждал словами Свердлова: «Зиновьев – это паника». Суммируя эти и другие оценки Зиновьева, Рой Медведев, отнюдь не склонный к очернительству противников Сталина, писал: «Многие люди, хорошо знавшие Зиновьева, не без основания отмечали не только его большую активность, но и отсутствие выдержки, неразборчивость в средствах, склонность к демагогии, а также исключительное честолюбие и тщеславие. Это был человек, который мало у кого вызывал искреннюю симпатию».

Низко оценив деловые качества Зиновьева, Медведев еще ниже оценивал способности Каменева, замечая, что тот «уступал им (Зиновьеву и Сталину) как администратор». Хотя Ленин полагался на его исполнительность, Каменев не отличался деловым рвением и не раз заявлял в кругу друзей о том, что было бы гораздо лучше, если бы большевики не брали власть, а ограничились пребыванием в парламентской оппозиции. Склонный к сибаритству, Каменев считал, что для него было бы легче произнести обличительную речь в Думе и затем отдыхать от трудов праведных, чем решать нескончаемые дела по управлению страной, не дававшие ни минуты покоя.

По поводу того, почему члены партийного руководства предпочли Сталина Бухарину, С. Коэн писал: «В какой-то степени их выбор безусловно определялся тем, что они ощущали родство с генсеком, как с волевым «практическим политиком», тогда как мягкий, погруженный в теорию Бухарин по сравнению с ним мог, возможно, показаться «просто мальчиком». Сталин имел огромное преимущество перед Бухариным, который характеризовал себя как «худшего организатора в России». Комментируя это замечание Бухарина о себе, Коэн писал: «Хотя это, вне сомнения, преувеличение, Бухарин, по всей видимости, сильно манкировал своими организационными обязанностями».

Люди, постоянно наблюдавшие высших советских руководителей, не могли не замечать, что в отличие от своих соперников, Сталин брал на себя огромный груз поручений, исполнение которых было зачастую сопряжено с напряженной и нередко неблагодарной работой. Именно за эти качества ценил Сталина Ленин.

Увлеченность Сталина работой органично соединялась с его деловитостью и готовностью обсуждать сложные государственные вопросы с людьми разного положения. Дейчер писал: «Его облик и поведение олицетворяли скромность. Он был более доступен для среднего служащего или партийного работника, чем другие лидеры… Будучи замкнутым, он был непревзойденным мастером в умении терпеливо слушать других.

Иногда можно было видеть, как он сидит в углу, попыхивая трубкой и не шелохнувшись, слушает взволнованного рассказчика час, а то и два часа, лишь порой прерывая свое молчание парой вопросов. Это одно из его качеств, которое демонстрировало отсутствие эгоизма».

О высокой требовательности Сталина к себе и в личной жизни свидетельствовали многие. Дейчер отмечал, что «личная жизнь Сталина была безупречной и не вызывала подозрений». Его личный секретарь, сбежавший за границу, Бажанов писал: «У этого страстного политика нет других пороков. Он не любит ни денег, ни удовольствий, ни спорт, ни женщин. Женщины, кроме его жены, не существуют».

Хотя положение Сталина не позволяло ему уделять много времени семье и воспитанию детей, как это почти всегда случалось у крупных государственных деятелей, он был примерным семьянином и как умел старался выполнять родительские обязанности и после самоубийства Надежды Аллилуевой в 1932 году. Доброе и нежное отношение Сталина к детям не мешало ему проявлять строгость в отношении своих чад, особенно когда он видел, что они как должное воспринимают блага, положенные их семье. В июне 1938 года он направил письмо В.В. Мартышину, преподавателю летной школы, в которой обучался его сын Василий. Сталин сожалел, что его сына «избаловали всякие «кумы» и «кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина». Он дал преподавателю «совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника насчет «самоубийства». Будете иметь в этом мою поддержку».

Его племянник Владимир Аллилуев вспоминал, как возмущался Сталин, когда, навещая своих родственников, обнаружил, что шоколадные конфеты в коробке покрыты плесенью. «Тогда досталось всем – детям за то, что «зажрались» и не едят даже такие конфеты, взрослым – за то, что плохо занимаются детьми и гноят продукты, которых в стране еще не изобилие». Сталин считал, что его дети и дети его родственников не должны осознавать себя «особыми» в силу положения своих родителей.

Образ жизни Сталина отвечал расхожим представлениям о пролетарском вожде, в отличие, например, от Троцкого, любившего устраивать в Кремле шумные вечеринки, которые венчались коллективными выездами на охоту в Подмосковье. Дейчер писал, что Сталин и Аллилуева «жили в небольшой квартире в доме, который был предназначен для прислуги в Кремле… Печать обыденности и даже аскетизма лежала на личной жизни генерального секретаря, и это обстоятельство производило благоприятное впечатление на партию, члены которой руководствовались пуританскими нравами и поэтому были озабочены первыми признаками коррупции и распущенности в Кремле».

То, что такой стиль поведения супругов сохранился и после того, как Сталин стал первым вождем партии и страны, подтверждает переписка между Надеждой Аллилуевой и Сталиным. Так, в сентябре 1929 года Аллилуева, которая в это время обучалась в Промакадемии, писала из Кремля: «Иосиф, пришли мне, если можешь, руб. 50, мне выдадут деньги только 15/ IX в Промакадемии, а сейчас я сижу без копейки. Если пришлешь, будет хорошо. Надя». Через десять дней Сталин отвечает ей из Сочи: «Забыл прислать тебе деньги. Посылаю их (120 р.) с отъезжающим сегодня товарищем, не дожидаясь очередного фельдъегеря. Целую. Твой Иосиф». Поскольку речь идет о сумме, составлявшей около месячной заработной платы квалифицированного рабочего, совершенно ясно, что у супругов не было никаких денежных накоплений. И судя по всему, супруга Сталина даже не помышляла о том, чтобы приобретать что-либо в «кредит».

Из переписки понятно, что во многих случаях супруги привыкли обходиться без посторонней помощи. Так, находясь в Сочи, Сталин просил не обслуживающих его секретарей, а Аллилуеву, чтобы та подыскала ему самоучитель английского языка, учебник по металлургии и учебник по электротехнике, а та, не обращаясь ни к кому за помощью, сама искала эти книги. При этом Сталин посылал свои письма жене обычной почтой. Однажды письмо Сталина из Сочи пропало, и розыск его ни к чему не привел.

Разумеется, материальное положение супругов было несравнимо лучше, чем рядовых советских граждан. И все же многие стороны жизни семьи не отличались от жизни большинства москвичей. Из писем Аллилуевой следует, что члены семьи Сталина пользовались общественным транспортом, а не персональными машинами для перемещения по Москве, как и остальные жители столицы. Аллилуева делилась со Сталиным впечатлениями от своих поездок в московском трамвае. Она сообщала Сталину и о возникших в конце 1929 года очередях за молоком, и о настроениях людей осенью 1930 года, о строительстве в Москве и состоянии московских улиц. Писала она Сталину в Сочи и о том, что, несмотря на минусовую температуру в начале октября 1930 года, московские власти распорядились не топить дома до 15 октября и ей, как и остальным студентам Промакадемии, приходилось сидеть на занятиях в пальто.

После гибели Аллилуевой Сталин не изменил образ жизни. Он, как и прежде, обходился минимумом обслуги. Охранник М. Старостин вспоминал: «Я работал при Сталине с 1937 по 1953 год… Заявляю, что у Сталина никогда не было денщика». А. Рыбин свидетельствует: «Сталин обычно не утруждал других, обслуживая себя сам. Брился безопасной бритвой, усы подстригал ножницами». Он упомянул лишь Матрену Бутузову, которая «ведала на ближней даче посудой в шкафу, следила за обувью Сталина, гладила его китель и убирала кабинет. Сталин очень уважал ее за трудолюбие и даже подарил ей свой портрет с надписью».

Маршал Жуков вспоминал: «Как известно, Й.В. Сталин вел весьма скромный образ жизни. Питание было простое – из русской кухни, иногда готовились грузинские блюда. Никаких излишеств в обстановке, одежде и быту у И.В. Сталина не было». Подобное же впечатление сложилось и у главного маршала авиации Голованова: «Мне довелось наблюдать Сталина и в быту. Быт этот был поразительно скромен. Сталин владел лишь тем, что было на нем надето. Никаких гардеробов у него не существовало».

Сталин был совершенно непритязателен в своей одежде. В своем дневнике М.А. Сванидзе записала 4 ноября 1934 года о Сталине: «Он с трудом всегда меняет по сезонам одежду, долго носит летнее, к которому, очевидно, привыкает, и та же история весною и также с костюмами, когда они снашиваются и надо одеть новый». А. Рыбин рассказал, на какие хитрости приходилось идти обслуживавшему персоналу сталинской дачи, чтобы сменить развалившуюся мебель или хотя бы заставить генералиссимуса надеть новые полуботинки. В ответ Сталин сурово требовал вернуть ему старую, изношенную обувь, и горничным с трудом «удавалось блеском крема скрыть ветхость обуви».

Ссылаясь на воспоминания начальника правительственной охраны генерала B.C. Рясного, Феликс Чуев писал, что после его смерти «выяснилось, что хоронить Сталина не в чем. Рясной открыл шкаф, а там всего четыре костюма – два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин его так ни разу и не надел. Да еще бекеша висела – старинная, облезлая, выцветшая. «Лет сто ей, наверно, было, ей-богу, – говорит Рясной. – Бекеша или архалук вроде шубейки – наденет, бывало, и по саду гуляет. (Видимо, Рясной имел в виду знаменитую туруханскую доху. – Прим. авт.) Один генералиссимусский китель был весь замазанный, засаленный, а другой – обштрипанный… Новый костюм не шили. Сталин лежал в гробу в своем стареньком, но сносном: рукава подшили, китель вычистили».

Вряд ли такую непритязательность в одежде можно было объяснить стремлением культивировать аскетизм напоказ, хотя бы потому, что личная жизнь руководителей в советское время была скрыта от общественности. Сталин вел тот образ жизни, который в основном отвечал потребностям человека, воспитанного в бедности и приученного в духовных училищах к умеренности и скромности, чем очень отличался от многих руководителей, получивших возможность в силу своего положения удовлетворять любые желания. Считая самым главным в своей жизни свою работу, Сталин не придавал большого значения тому, как он выглядит со стороны и соответствует ли его наряд представлениям о моде или нет. Так, например, его нежелание приобретать новую обувь объяснялось его хроническими болями в ногах. Поэтому он, вероятно, предпочитал разношенные ботинки. Он даже проделывал сам дырки в сапогах, чтобы не травмировать больные ноги.

Он предпочитал дешевое и простое удобство. Рыбин писал о «ближней» даче Сталина: «Никаких бассейнов или массажных на даче не имелось. Никакой роскоши – тоже». Хотя Сталин пользовался государственными автомашинами и жил на различных дачах, они не были его личной собственностью. Ни один из дорогих подарков, преподнесенных ему как руководителю страны, ни один из предметов домашнего быта кремлевской квартиры или дач не остался в собственности его детей. Небольшими оказались и денежные накопления Сталина, доставшиеся в наследство его детям. А. Рыбин рассказывал, что после смерти Сталина сотрудник его личной охраны Старостин «обнаружил сберегательную книжку. Там скопилось всего девятьсот рублей – все богатство вождя (тогда подобная сумма составляла примерно около полумесячной заработной платы квалифицированного рабочего. – Прим. авт.). Старостин передал сберкнижку Светлане».

Суммируя свои впечатления о быте и личной жизни Сталина, главный маршал авиации Голованов замечал: «В его личной жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалась серой, бесцветной. Видимо, потому, что в привычном нашем понимании ее у него просто не было».

Однако Сталина ценили не только как скромного и добросовестного труженика, отдававшего всего себя без остатка работе. Видные руководители СССР видели в нем автора оригинальных и нужных государственных решений. С. Коэн писал: «Представляется очевидным, что они поступили так не из-за его бюрократической власти, которой он обладал, сколько потому, что они предпочитали его руководство и его политику».

Это мнение разделяли и другие советологи. Не сбрасывая со счетов значимости поста генерального секретаря для успеха Сталина, Роберт Таккер указывал, что лишь этим обстоятельством «нельзя объяснить события того времени. Претенденту на роль руководителя понадобилось бы предложить привлекательную программу и сделать ее убедительной для высших партийных кругов». Соглашаясь с ним, Джерри Хаф обращал внимание на то, «всего лишь 45 процентов из членов Центрального комитета были партийными функционерами, в то время как программа индустриализации, предложенная Сталиным, была привлекательна для растущего числа хозяйственных руководителей в составе Центрального комитета. (Их было 20 процентов от общего числа членов ЦК в 1927 году.)»

Следует учесть, что борьба на советском политическом Олимпе требовала немалых познаний в марксистской теории и хорошего владения текущей информацией по различным внутри– и внешнеполитическим вопросам. К тому же ориентиры во внутрипартийной борьбе постоянно менялись. Сначала Зиновьев, Каменев и Сталин клеймили Троцкого за измену ленинизму, а Троцкий обвинял в той же крамоле членов триумвирата, но вскоре Зиновьев, Каменев и Троцкий отреклись от своих обвинений в отношении друг друга. Сначала Бухарин обвинял Каменева и Зиновьева в отступничестве от ленинизма, а те видели в Бухарине опасного «уклониста» от ленинского курса, но потом эти бывшие оппоненты создали общий блок против Сталина.

В ходе внутрипартийной борьбы Сталин также не раз менял свою позицию. То он осуждал Троцкого за его нападки на Зиновьева и Каменева накануне октябрьского восстания, то говорил о справедливости ленинских обвинений Зиновьева и Каменева в «штрейкбрехерстве». То Сталин защищал Бухарина от обвинений Зиновьева и Каменева в «кулацком уклоне» и говорил, что не даст им «крови Бухарина», то сам обвинял Бухарина в поощрении кулачества и требовал его отставки с видных постов. То Сталин осуждал Преображенского за его призывы к ограблению деревни, то объявлял о необходимости обложить крестьянство «данью». Чтобы разобраться в этих спорах, надо было не только обладать большими обще культурны ми знаниями и быть хорошо информированным, но и понимать подлинную подоплеку позиций политических руководителей. А для этого надо было быть членом ЦК, как считал Д. Хаф, или входить в узкий круг наиболее влиятельных лиц в партийном руководстве, как полагал С. Коэн.

И все же были вопросы, которые одинаково остро стояли и для партийной элиты, и для рядовых членов партии. С самого ее начала история большевистской партии была отмечена непрекращавшейся внутрипартийной борьбой, чреватой расколом. Перспектива раскола партии, преодолевшей огромные трудности подпольной жизни, а после прихода к власти оказавшейся в окружении подавляющего беспартийного большинства страны, вызывала тревогу всех ее членов, а потому «раскольники» решительно осуждались ее большинством. «Раскольниками» считались меньшевики, отзовисты, ликвидаторы, ультиматисты, левые коммунисты, военная оппозиция, рабочая оппозиция, децисты, всевозможные «национальные уклонисты», авторы различных «писем» и «платформ», то есть все, кто на протяжении нескольких десятилетий выступал против «генеральной линии» партии.

С начала 1920-х годов таким возмутителем спокойствия был Троцкий, и неудивительно, что подавляющее большинство членов партии на разных уровнях выступило против него и его сторонников. Зиновьев и Каменев первыми выступили против Сталина, Бухарина и других членов политбюро и организовали «бунт» ленинградской организации против большинства делегатов съезда. Их объединение с Троцким, этим вечным бунтарем против Ленина, а затем против Сталина, отречение от решений, за которые они голосовали, отказ от своей же яростной критики Троцкого лишь укрепили впечатление о них как о раскольниках партии и беспринципных политиканах, стремящихся узурпировать власть, не считаясь с волей большинства.

Аналогичным образом Бухарин, Рыков и Томский выступили первыми против решений политбюро о чрезвычайных мерах, за которые они недавно голосовали. Создавалось впечатление, что они саботируют слаженную работу, направленную на решение государственных вопросов, втягивая партию в неконструктивную дискуссию. Переговоры же с Каменевым показали беспринципность Бухарина и его сторонников в его борьбе за личную власть. Нарушение оппонентами Сталина согласованных решений, противопоставление ими своих «платформ» «генеральной линии» партии, их союзы с бывшими политическими противниками препятствовали привлечению на их сторону колеблющихся членов политбюро и Центрального комитета, а затем и остальных членов партии.

В противовес своим противникам Сталин для подавляющей части руководства партии и рядовых ее членов олицетворял единство в партии. Такая позиция органично вытекала из всей его партийной деятельности. Он твердо стоял на позиции ленинского большинства с 1903 года. В 1909 году в Баку он забил тревогу в связи с угрозой раскола партии «на отдельные организации». Затем он постоянно поддерживал ленинское большинство, даже в тех случаях, когда явно не был согласен с восторжествовавшим мнением.

Чтобы обеспечить единство партии в ходе дискуссий 1920-х годов, Сталин не раз демонстрировал готовность к преодолению разногласий, поиску компромисса и способность забыть былые острые споры во имя общего дела. Дейчер писал, что «в то время многим людям казалось, что, по сравнению с другими большевистскими лидерами, Сталин не обладал наибольшей нетерпимостью. Он был менее злобен в своих атаках на противников, по сравнению с другими триумвирами. В его речах всегда звучали нотки добродушного и немного бодряческого оптимизма, что отвечало преобладавшим благодушным настроениям. В Политбюро, когда обсуждались важные политические вопросы, он никогда не навязывал коллегам свои взгляды. Он внимательно следил за ходом дискуссии, чтобы увидеть, куда ветер дует, и неизменно голосовал с большинством, если он только не добивался заранее того, чтобы большинство действовало так, как он считал нужным. Поэтому он всегда был приемлем для большинства. Для партийной аудитории он не казался человеком, имевшим личную корысть или затаившим личную обиду. Он казался преданным ленинцем, хранителем доктрины, который критиковал других исключительно во имя дела. Он производил такое впечатление даже в тех случаях, когда он говорил за закрытыми дверями Политбюро».

Проявляя активность в борьбе против Троцкого, Сталин в то же время возражал против жестких мер, которые могли бы спровоцировать ненужные волнения среди членов партии, и, вопреки позиции Зиновьева и Каменева, настаивал на том, чтобы оставить Троцкого в политбюро. С первых же дней возникновения «новой» оппозиции Сталин старался остановить развитие конфликта, предлагая компромисс до начала XIV съезда. В своем отчетном докладе на этом съезде он игнорировал возникшие разногласия и обращал внимание на то общее, что объединяло партию. Хотя Сталин был резок в своих оценках и обвинениях, на протяжении двух лет полемики с «новой», а затем «объединенной» оппозицией он не раз выступал за компромиссные решения, возражая против немедленного исключения Троцкого, Зиновьева, Каменева из партии.

Члены партии видели, что Сталин поступал со своими противниками примерно так же, как всегда поступали с «уклонистами» в прошлой истории партии. После сурового осуждения и признания ими своих ошибок лидеры оппозиции могли рассчитывать на то, что их оставят на прежних постах. На первых порах Сталин воздерживался от «отсечения» видных деятелей, и лишь затяжная борьба с Троцким, Зиновьевым и их сторонниками привела к изменению способов их наказания. Кроме того, было очевидно, что какие бы обвинения ни бросали ему в лицо, Сталин готов был закрыть на это глаза, если дискуссия носила келейный характер и «сор не был вынесен из избы». По этой причине он был готов простить Бухарину и «Чингисхана», и «интригана» и предложить ему компромисс.

Позже эти действия Сталина были расценены как проявление иезуитского коварства, направленного на то, чтобы разбить своих соперников по частям, а затем уничтожить. Однако в противовес этому утверждению можно привести примеры того, что Сталин был готов проигнорировать былое участие в оппозиции, колебания, закулисные интриги и резкие слова в свой адрес и оставить людей на высоких постах, если они прекращали внутрипартийную борьбу. Несмотря на то, что Н.С. Хрущев был троцкистом, а А.А. Андреев играл видную роль в троцкистской оппозиции, Сталин способствовал избранию их в политбюро. И хотя Андреев обещал поддержку «правым», как следовало из беседы Бухарина с Каменевым, он оставался в политбюро до 1952 года, пока не утратил трудоспособности. И Калинин, считавшийся «правым», и «колебавшийся» между Сталиным и «правыми» Куйбышев оставались руководителями страны до самой смерти. Не стремился Сталин избавиться ни от Орджоникидзе, который не раз «ругательски ругал» его и настаивал на смещении Сталина с поста генсека, ни от Ворошилова, имевшего репутацию то «правого», то «колеблющегося» (а Троцкий даже видел в нем потенциального Бонапарта, который свергнет Советскую власть). Только иезуитским коварством нельзя объяснить, почему Рыков, который вместе с Бухариным участвовал в оппозиционных выступлениях 1928 – 1929 годов, остался на посту председателя Совета народных комиссаров до конца 1930 года. Разумеется, этот пост могли уже в начале 1929 года занять многие из последовательных сторонников Сталина.

Вряд ли готовность Сталина пойти на компромисс со вчерашними противниками или забыть былые колебания и резкие слова в свой адрес объяснялась его добротой или мягкостью. Скорее всего это был трезвый политический расчет. Во-первых, для Сталина было очевидно, что в случае провала «генеральной линии» партии те, кто не был причастен к ее проведению, получили бы в руки козыри. Поэтому было важно добиваться не низвержения своих противников с политического Олимпа, а их отречения от политических взглядов, добиваться, чтобы они поддерживали «генеральную линию» партии и даже активно участвовали в работе единой «команды». Во-вторых, Сталин отдавал себе отчет в том, что изгнание из руководства всех, кто когда-либо проявил колебания или высказывался против него, могло превратить нетвердых сторонников в яростных врагов не только его лично, но и правительства, а затем и строя. В-третьих, частые и широкомасштабные низвержения с политического Олимпа прославленных руководителей страны свидетельствовали бы о неустойчивости «генеральной линии» и дискредитировали бы партию. Положение партии в стране никогда не было абсолютно незыблемым, и разлад в руководстве мог бы стать поводом для выступлений против строя. Поэтому даже в тех случаях, когда расставание с бывшими коллегами по политбюро было неизбежным, Сталин старался сделать его постепенным и не превращать в групповое изгнание.

В-четвертых – как бы это ни противоречило наиболее устойчивым представлениям о Сталине, – он не был заинтересован в том, чтобы оказаться окруженным теми, кто во всем с ним соглашался. Вопреки расхожим представлениям, Сталин не только не подавлял инакомыслие в процессе обсуждения различных вопросов, но активно его поощрял. Это признавали даже такие его противники, какими стали после его смерти Микоян и Хрущев. Описывая ход заседаний политбюро при Сталине, А.И. Микоян свидетельствовал: «Каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об этом с полной ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе. Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда, убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу».

Даже такой нерасположенный к Сталину мемуарист, как Хрущев, признавал: «И вот что интересно (что тоже было характерно для Сталина): этот человек при гневной вспышке мог причинить большое зло. Но когда доказываешь свою правоту и если при этом дашь ему здоровые факты, он в конце концов поймет, что человек отстаивает полезное дело, и поддержит… Бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество».

Забота Сталина о единстве партии обеспечивала ему широкую поддержку у рядовых коммунистов. Джерри Хаф имел основания признать Сталина «выразителем могучих тенденций в большевизме (особенно националистического направления и стремления к индустриализации)».

Поражение же лидеров оппозиции объяснялось тем, что они не поняли этих тенденций и настроений в партии, противопоставив им теоретические схемы мировой революции и сугубо личные политиканские интересы. Объясняя поражение Троцкого, Сталин, в отличие от своего оппонента, прежде всего говорил о его достоинствах: «Разве у Троцкого нет воли, желания к руководству?… Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его волю к руководству, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП(б)?» Сталин полагал, что все достоинства Троцкого перечеркивались его отрывом от рядовых членов партии. Оценивая надменные высказывания Троцкого о партийных массах, Сталин говорил: «Так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью. Это взгляд захудалого партийного аристократа на партию, как на голосующую баранту».

Сталину же всегда были чужды «аристократы», оторванные от жизни, но мнящие себя «верховными жрецами». Будучи выходцем из народа, Сталин со времен своей подпольной революционной деятельности старался учитывать чаяния трудящихся людей, откликаться на них. (Троцкий с презрением замечал: «Только в кругу людей первобытных, решительных и не связанных предрассудками он становился ровнее и приветливее».)

Разумеется, оппоненты Сталина, которых он клеймил за «уклон» от пролетарских позиций, а позже – за измену делу рабочего класса, также считали себя выразителями интересов пролетариата. Однако в отличие от Сталина, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин воспринимали пролетариат во многом по-книжному, в отрыве от российской реальности. Этому в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что они подолгу жили за рубежом и сформировались как видные деятели партии в заграничной эмиграции, где они были также оторваны от реальной жизни рабочих. В соответствии с их чисто теоретическими представлениями лишь пролетариат высоко развитой капиталистической страны, составлявший большинство ее населения и накопивший многовековой опыт классовой борьбы, мог совершить социалистическую революцию и, опираясь на помощь пролетариев таких же развитых стран, построить социализм. Российский пролетариат не отвечал этим представлениям.

Зная теоретические положения марксизма и обладая книжной информацией о рабочем движении стран Запада, наиболее видные оппоненты Сталина не имели опыта борьбы за права российских трудящихся. Они плохо знали проблемы российских рабочих, более абстрактно представляли себе особенности российского пролетариата, а потому недооценивали его возможности. В значительной степени по этой причине Троцкий и Бухарин в период переговоров в Бресте исходили из того, что судьба российской революции будет решаться международным пролетариатом. Неверие в способность трудящихся Советской страны построить развитое социалистическое общество лежало в основе платформ объединенной оппозиции Троцкого, Каменева, Зиновьева.

Троцкий писал, что российский пролетариат «сформировался в варварских условиях царизма и отсталого капитализма, а потому никоим образом не соответствовал задачам социалистической революции». «Отсталый» пролетариат России, по утверждению Троцкого, исчерпал свой потенциал в Октябрьской революции, после которой наступил «долгий период усталости, упадка и разочарования в результатах революции».

В отличие от Троцкого и других оппозиционеров, Сталин видел в рабочем классе страны огромный созидательный потенциал. Он объявлял «вопрос о культурных силах рабочего класса… одним из решающих вопросов», а «поэтому всякое средство, могущее поднять уровень развития культурных сил рабочего класса, всякое средство, могущее облегчить дело выработки навыков и уменья в рабочем классе управлять страной, промышленностью, – всякое такое средство должно быть использовано нами до дна». Рабочий класс страны, на который старался опираться Сталин, представлял собой меньшинство населения, но быстро растущее меньшинство. Как отмечал Сталин в отчетном докладе на XV съезде, только за два года (с 1924/25 хозяйственного года по 1926/27 хозяйственный год) число наемных тружеников выросло с 8 215 000 до 10 346 000. «Прирост в 25 процентов», – резюмировал Сталин. За этот же период число занятых физическим трудом, включая сельскохозяйственных и сезонных рабочих, выросло с 5 448 000 до 7 060 000 – «прирост в 29,6 процента». За эти же годы количество рабочих крупной промышленности возросло с 1 794 000 до 2 388 000, и Сталин суммировал: «Прирост в 33 процента».

В быстро растущие города и новые предприятия страны приходили миллионы недавних обитателей крестьянских общин. Они приносили с собой в города и на заводы многие отжившие и ошибочные представления о мире, нелепые предрассудки в отношении «чужаков». Вместе с тем они были носителями могучих «культурных сил», о которых говорил Сталин. В новую советскую жизнь они вступали, обладая огромным потенциалом физического и душевного здоровья, обладая мощной силой духа. Сталин способствовал развитию «культурных сил» рабочего класса, поощряя «ленинский призыв», учебу партийцев этого призыва, выдвигая наиболее талантливых выходцев из народа на ответственные посты. Новые начальники, так же как и новые служащие и рабочие, были свободны от многих косных и консервативных привычек, но в то же время, будучи выходцами из народа, они приносили в городскую жизнь любовь к народной культуре, приверженность к традиционным моральным устоям, глубокий патриотизм.

Вряд ли можно считать, что АС. Ратиев, потомок русской ветви старинного грузинского рода Ратишвили, сильно исказил слова Л.Д. Троцкого в речи, с которой он выступил в декабре 1918 года в Курске: «Патриотизм, любовь к родине, к своему народу, к окружающим, далеким и близким, к живущим именно в этот момент, к жаждущим счастья малого, незаметного, самопожертвование, героизм – какую ценность представляют из себя все эти слова-пустышки!…»

Особую неприязнь вызывала у Троцкого гордость русских людей за достижения своей национальной культуры. Он писал, что Россия «приговорена самой природой на долгую отсталость», что дореволюционная культура России «являлась лишь поверхностной имитацией высших западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества». Хотя Бухарин выступал как противник Троцкого, он также был склонен принижать значение русского народа и его потенциала, что ярко проявилось и в его атаках на творчество Есенина, и в его тезисе о необходимости поставить русский народ, то есть большинство населения страны, в неравноправное положение на том основании, что до революции великороссы были «угнетающей нацией».

Будучи признанным специалистом партии по национальному вопросу, Сталин понимал роль и значение национального фактора и осуждал нигилистическое отношение к национальной культуре, патриотизму. Сталин отвергал пренебрежительное отношение к русскому историческому и культурному наследию, столь широко распространенное в стране после 1917 года, видя в этом унижение и оскорбление русского пролетариата. В письме к поэту Демьяну Бедному от 12 декабря 1930 года Сталин писал:

«Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию… Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу, и прежде всего русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю… А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя», стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения,…что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и – русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими». Ценность этих замечаний усиливалась тем, что их писал грузин, обращаясь к русскому интеллигенту.

Будучи носителем традиций народной культуры, Сталин прекрасно сознавал, что гордость за свой народ, за его культуру, за историю его страны является могучей движущей силой, более действенной, чем мечта о мировой революции. Такими же выходцами из народной среды были партийцы «ленинского призыва», сталинские выдвиженцы. Их мысли и настроения были созвучны настроениям Сталина, а потому они поддерживали курс на построение процветающего общества социальной справедливости в своей стране, не дожидаясь победы мировой революции.

Их крестьянское социальное происхождение и их нынешний социальный статус городских рабочих и служащих отражались в противоречиях и зигзагах политики партии в крестьянском вопросе. Как вчерашние крестьяне они поддерживали Сталина, когда он осуждал курс на эксплуатацию деревни, выступал за «смычку с деревней», за бережное отношение к крестьянскому хозяйству и внимательное отношение к крестьянам. В то же время, покидая деревню, они выходили из притяжения собственности и рыночных отношений. Становясь горожанами, они обретали чувство превосходства над крестьянами, оставшимися в замкнутом круге своих деревенских представлений и тягот крестьянского труда. Они охотно принимали советскую идеологию, убеждавшую их в превосходстве городского рабочего над сельским собственником, и быстро превращались в сторонников глубоких социалистических преобразований в деревне.

Зигзаги генеральной линии партии, которую проводил Сталин, а также противоречивые обоснования для ее проведения в конечном счете отражали переменчивую и противоречивую реальность тех лет. Политика «военного коммунизма», нэп, а затем переход от нэпа к построению социализма в одной стране воспринимались значительной частью населения страны как необходимые способы укрепления положения Советской власти и решения важных проблем общества в конкретной исторической обстановке.

Когда нэп помогал выйти из разрухи после Гражданской войны, он устраивал всех трудящихся страны. Однако в конце 1920-х годов для Сталина и его сторонников стало очевидным, что интересы быстро растущего рабочего класса вступили в противоречие с новой экономической политикой. Перебои с продовольствием во многих городах в 1927 году усилили недовольство нэпом со стороны рабочего класса. Вспоминая свою юность в 1920-е годы, член брежневского политбюро К.Т. Мазуров рассказывал: «Нэп принес процветание торговле и мелкому предпринимательству, получше стали жить крестьяне. А рабочим было по-прежнему очень тяжело. У них на столе часто не бывало хлеба. Росло их недовольство… Рабочие считали: пускай прижмут тех, кто прячет хлеб, и он у нас появится». Как отмечали историки Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов: «Рабочий класс не стал той социальной силой, которая за принципы нэпа держалась и боролась… Когда в 1927 году обострились социальные проблемы, возникли продовольственные трудности, когда в 1928 году были введены «заборные книжки» (карточная система снабжения продуктами), рабочих к нэпу уже ничто не привязывало». Впрочем, и значительная часть крестьянства не поддерживала нэп и рыночные отношения. Бордюгов и Козлов писали, что «35% крестьян, освобожденных от уплаты сельхозналога, пролетарские, полупролетарские и бедняцкие элементы деревни – были ли они заинтересованы в сохранении нэпа? Те льготы, классовые гарантии, которыми пользовалась деревенская беднота в 1920-е годы, гарантировалась ей непосредственным государственным вмешательством в экономику».

Переход руководства партии от защиты нэпа в борьбе против троцкистов, а затем и зиновьевцев, к отказу от нэпа был воспринят положительно большинством рабочего класса страны, когда начался кризис нэпа. Предложив радикальный выход: построить социализм в одной стране в кратчайшие сроки, Сталин получил поддержку наиболее динамичных и наименее обеспеченных слоев населения. Успехи Сталина в этой деятельности были успехами этих слоев, его неудачи и провалы – во многом были следствием классовой и социальной психологии тех, кто представлял его главную общественную опору.

Сталина поддерживали не только партия и пролетариат, но и патриотически настроенные представители крестьянства, научной и творческой интеллигенции, военные специалисты, гражданские служащие, которые видели в Сталине последовательного и решительного защитника национальных интересов страны.

В этом можно усомниться, сославшись на то, что в ту пору в СССР не существовало реальных возможностей для выражения общественных взглядов путем представительных выборов. Однако это сомнение опровергает мнение такого противника Советской власти, как Питирим Сорокин, который считал, что устойчивость любого строя служит лучшим свидетельством того, что он пользуется поддержкой наиболее политически активной части населения. Он писал: «Наивно полагать, что так называемый абсолютный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления – нонсенс». При этом Питирим Сорокин ссылался на Герберта Спенсера, который утверждал: «Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначительный, его авторитет пропорционален степени выражения воли остальных». Ссылался П. Сорокин и на Ренана, замечавшего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит, что более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым «да». Комментируя эти слова, П. Сорокин заявлял: «С тех пор это утверждение стало банальностью». Фактически Сталин был избран с молчаливого согласия «более сильной части» советского общества.

Следует учесть, что Сталин был выбран правящей партией и политически активными силами советского общества, когда возникла угроза нового мирового конфликта и в странах капитализма началась гонка вооружений. В этой обстановке на политическую авансцену стали выходить политические лидеры, поднявшиеся на волне Первой мировой войны.

Несмотря на свой частичный паралич, вернулся к активной политической жизни Ф.Д. Рузвельт, который в ноябре 1928 года, получив мощную финансовую поддержку миллиардера Б. Баруха, победил на выборах губернатора штата Нью-Йорк. Вскоре он стал самым вероятным претендентом на пост президента США, и это означало, что ведущие финансовые магнаты мира делают ставку на Рузвельта как на потенциального руководителя самой могучей страны мира. Как многие политики, рожденные Первой мировой войной, Ф.Д. Рузвельт видел свою цель в нанесении поражения коммунизму. В середине 1930 года он писал: «Нет никакого сомнения в том, что коммунистические идеи наберут силу в нашей стране, если мы не сумеем поддержать старые идеалы и первоначальные цели демократии».