Как распознать и предупредить слабое сердце? Фёдор Достоевский «Слабое сердце

Федор Михайлович Достоевский

Слабое сердце

Под одной кровлей, в одной квартире, в одном четвертом этаже жили два молодые сослуживца, Аркадий Иванович Нефедевич и Вася Шумков… Автор, конечно, чувствует необходимость объяснить читателю, почему один герой назван полным, а другой уменьшительным именем, хоть бы, например, для того только, чтоб не сочли такой способ выражения неприличным и отчасти фамильярным. Но для этого было бы необходимо предварительно объяснить и описать и чин, и лета, и звание, и должность, и, наконец, даже характеры действующих лиц; а так как много таких писателей, которые именно так начинают, то автор предлагаемой повести, единственно для того, чтоб не походить на них (то есть, как скажут, может быть, некоторые, вследствие неограниченного своего самолюбия), решается начать прямо с действия. Кончив такое предисловие, он начинает.

Вечером, накануне Нового года, часу в шестом, Шумков воротился домой. Аркадий Иванович, который лежал на кровати, проснулся и вполглаза посмотрел на своего приятеля. Он увидал, что тот был в своей превосходнейшей партикулярной паре и в чистейшей манишке. Это, разумеется, его поразило. «Куда бы ходить таким образом Васе? да и не обедал он дома!» Шумков между тем зажег свечку, и Аркадий Иванович немедленно догадался, что приятель собирается разбудить его нечаянным образом. Действительно, Вася два раза кашлянул, два раза прошелся по комнате и, наконец, совершенно нечаянно выпустил из рук трубку, которую было стал набивать в уголку, возле печки. Аркадия Ивановича взял смех про себя.

– Вася, полно хитрить! – сказал он.

– Аркаша, не спишь?

– Право, наверно не могу сказать; кажется мне, что не сплю.

– Ах, Аркаша! здравствуй, голубчик! Ну, брат! ну, брат!.. Ты не знаешь, что я скажу тебе!

– Решительно не знаю; подойди-ка сюда.

Вася, как будто ждал того, немедленно подошел, никак не ожидая, впрочем, коварства от Аркадия Ивановича. Тот как-то преловко схватил его за руки, повернул, подвернул под себя и начал, как говорится, «душить» жертвочку, что, казалось, доставляло неимоверное удовольствие веселому Аркадию Ивановичу.

– Попался! – закричал он. – Попался!

– Аркаша, Аркаша, что ты делаешь? Пусти, ради бога, пусти, я фрак замараю!..

– Нужды нет; зачем тебе фрак? зачем ты такой легковерный, что сам в руки даешься? Говори, куда ты ходил, где обедал?

– Аркаша, ради бога, пусти!

– Где обедал?

– Да про это-то я и хочу рассказать.

– Так рассказывай.

– Да ты прежде пусти.

– Так вот нет же, не пущу, пока не расскажешь!

– Аркаша, Аркаша! да понимаешь ли ты, что ведь нельзя, никак невозможно! – кричал слабосильный Вася, выбиваясь из крепких лап своего неприятеля. – Ведь есть такие материи!..

– Какие материи?..

– Да такие, что вот о которых начнешь рассказывать в таком положении, так теряешь достоинство; никак нельзя; выйдет смешно – а тут дело совсем не смешное, а важное.

– И ну его, к важному! вот еще выдумал! Ты мне рассказывай так, чтоб я смеяться хотел, вот как рассказывай; а важного я не хочу; а то какой же ты будешь приятель? вот ты мне скажи, какой же ты будешь приятель! а?

– Аркаша, ей-богу, нельзя!

– И слышать не хочу…

– Ну, Аркаша! – начал Вася, лежа поперек кровати и стараясь всеми силами придать как можно более важности словам своим. – Аркаша! я, пожалуй, скажу; только…

– Ну что!..

– Ну, я помолвил жениться!

Аркадий Иванович, не говоря более праздного слова, взял молча Васю на руки, как ребенка, несмотря на то что Вася был не совсем коротенький, но довольно длинный, только худой, и преловко начал его носить из угла в угол по комнате, показывая вид, что его убаюкивает.

– А вот я тебя, жених, спеленаю, – приговаривал он. Но, увидя, что Вася лежит на его руках, не шелохнется и не говорит более ни слова, тотчас одумался и взял в соображение, что шутки, видно, далеко зашли; он поставил его среди комнаты и самым искренним, дружеским образом облобызал его в щеку.

– Вася, не сердишься?..

– Аркаша, послушай…

– Ну, для Нового года.

– Да я-то ничего; да зачем же ты сам такой сумасшедший, повеса такой? Сколько я раз тебе говорил: Аркаша, ей-богу не остро, совсем не остро!

– Ну, да не сердишься?

– Да я ничего; на кого я сержусь когда! Да ты меня огорчил, понимаешь ли ты!

– Да как огорчил? каким образом?

– Я шел к тебе как к другу, с полным сердцем, излить перед тобой свою душу, рассказать тебе мое счастие…

– Да какое же счастие? что ж ты не говоришь?

– Ну, да я женюсь-то! – отвечал с досадою Вася, потому что действительно немного был взбешен.

– Ты! ты женишься! так и вправду? – закричал благим матом Аркаша. – Нет, нет… да что ж это? и говорит так, и слезы текут!.. Вася, Васюк ты мой, сыночек мой, полно! Да вправду, что ль? – И Аркадий Иванович бросился к нему снова с объятиями.

– Ну, понимаешь, из-за чего теперь вышло? – сказал Вася. – Ведь ты добрый, ты друг, я это знаю. Я иду к тебе с такою радостью, с восторгом душевным, и вдруг всю радость сердца, весь этот восторг я должен был открыть, барахтаясь поперек кровати, теряя достоинство… Ты понимаешь, Аркаша, – продолжал Вася, полусмеясь, – ведь это было в комическом виде: ну, а я некоторым образом не принадлежал себе в эту минуту. Я же не мог унижать этого дела… Вот еще б ты спросил меня: как зовут? Вот, клянусь, скорей убил бы меня, а я бы тебе не ответил.

– Да, Вася, что же ты молчал! да ты бы мне все раньше сказал, я бы и не стал шалить, – закричал Аркадий Иванович в истинном отчаянии.

– Ну, полно же, полно! я ведь так это… Ведь ты знаешь, отчего это все, – оттого, что у меня доброе сердце. Вот мне и досадно, что я не мог сказать тебе, как хотел, обрадовать, принесть удовольствие, рассказать хорошо, прилично посвятить тебя… Право, Аркаша, я тебя так люблю, что, не будь тебя, я бы, мне кажется, и не женился, да и не жил бы на свете совсем!

Аркадий Иванович, который необыкновенно был чувствителен, и смеялся, и плакал, слушая Васю. Вася тоже. Оба снова бросились в объятия и позабыли о бывшем.

– Как же, как же это? расскажи мне все, Вася! Я, брат, извини меня, я поражен, совсем поражен; вот точно громом сразило, ей-богу! Да нет же, брат, нет, ты выдумал, ей-богу выдумал, ты наврал! – закричал Аркадий Иванович и даже с неподдельным сомнением взглянул в лицо Васи, но, видя в нем блестящее подтверждение непременного намерения жениться как можно скорее, бросился в постель и начал кувыркаться в ней от восторга, так что стены дрожали.

– Вася, садись сюда! – закричал он, усевшись, наконец, на кровати.

– Уж я, братец, право, не знаю, как и начать, с чего!

Оба в радостном волнении смотрели друг на друга.

Впервые повесть Федора Михайловича Достоевского «Слабое сердце» была опубликована в 1848 году в журнале «Отечественные записки», а в 1865 – выпущена отдельным изданием. В чем же суть этого произведения, заставляющего сердце сжиматься от боли за героя Васю Шумкова, жизнь которого была перечеркнута страшным словом «безумие»? Чтобы разобраться, почему так произошло, нужно проанализировать сюжет и описать характер каждого из героев.

Аркадий, видя все происходящее, пытается отвлечь друга, просит его отдохнуть, но Вася не прислушивается к мудрым словам.

Однажды они решают посетить Лизу. По дороге заходят в магазин и покупают очень красивый чепчик. Визит Васи и Аркадия в гости оказывается удавшимся. Все, включая старушку из семьи Лизоньки Артемьевой, очень рады, подарок понравился, но чрезмерные похвалы приводят Василия в возбуждение. Он, не привыкший к такому неожиданному счастью, испытывает смятение. Такое неуравновешенное состояние, близкое к нервному срыву, замечает Аркадий и очень переживает за друга. К тому же, он узнает, что переписать Шумкову осталось еще целых шесть тетрадей, и Вася явно не успевает сделать работу в срок.

Чувство вины Василия перед начальником усиливается, и он решает во что бы то ни стало «ускорить перо». Увы, такое перенапряжение дает о себе знать: одна из бессонных ночей оказалась роковой – проснувшись, Аркадий видит, что его лучший друг, вместо того, чтобы переписывать текст, просто водит сухим пером по бумаге, и в ужасе понимает, что он сошел с ума. Оставленный без присмотра Василий, пока Аркадий бросился на поиски врачей, уходит в департамент, чтобы объясниться со своим благодетелем Юлианом Мастаковичем. Увидев обезумевшего подчинённого и узнав причину несчастья, начальник сокрушённо восклицает: «Боже, как жаль! И дело-то, порученное ему, было неважное и вовсе не спешное. Так-таки, не из-за чего, погиб человек! Что ж, отвести его!…»

Конец повести плачевный – Васю увозят в сумасшедший дом, а Лиза выходит замуж за другого, но в душе горько плачет о невосполнимой потере.

Вася Шумков: погибший из «благодарности»

Что двигает этим героем произведения, когда он приходит в восторг от любой, даже незначительной мелочи? Вася, привыкший к унижению и подчинению сильным, не может принять факт простого человеческого счастья, которого он, по ложному убеждению, недостоин. С одной стороны любовь к девушке окрыляет его, заставляя трепетать и восторгаться, с другой – мучает необъяснимое чувство вины перед «благодетелем»: он должен сделать срочную работу, но не успевает, хотя тот заплатил ему наперед. Этот комплекс неполноценности, выработанный годами, сковывает действия Васи, не давая поверить в то, что он имеет право на хорошую жизнь без каких-либо условий, ведь он не виноват, что судьба, наконец, повернулась лицом, подарив неожиданные радости. Заниженная самооценка приводит к страшным последствиям: герой лишается рассудка вследствие психологического разлада. На вопрос Юлиана Мастаковича, отчего же он с ума сошел, Аркадий Иванович отвечает «Из благодарности». Казалось бы, парадокс, но увы, Васе не удалось справиться с собственными чувствами, бушевавшими в нем.

Предлагаем вашему вниманию где можно найти описание самых известных книг легендарного классика.

Аркадий Иванович Нефедевич

Этот действующий персонаж на протяжении повести выступает в образе увещевателя и покровителя лучшего друга, которого любит всем сердцем. Недаром в начале он, услышав о предстоящей женитьбе, принимает это как бы не серьезно, берет Васю на руки и делает вид, что убаюкивает. Но потом разбирается в ситуации, и всем сердцем радуется за друга, которому, наконец, улыбнулось счастье.

Аркадий – необыкновенно чувствителен, но вместе с тем и практичен: переживает за Васю, разделяет с ним восторг, но предлагает рассмотреть и другую сторону дела. «Чем же ты жить-то будешь?» – спрашивает он.

У Аркадия доброе сердце. Он сострадает другу, утешает, старается направить его мысли в правильное русло, понимает радость первой любви и волнуется, когда тот терпит неудачи. Стремление уберечь товарища от несчастья (Нефедевич чувствует, что работа ночами без отдыха может обернуться бедой) заканчивается провалом: последствия волнений, недосыпания и нервного перенапряжения оказываются для Василия намного хуже, чем Аркадий Иванович мог предположить.

Благодетель Юлиан Мастакович

Это важный чиновник, который является героем нескольких ранних повестей Федора Михайловича Достоевского. На первый взгляд, кажется, что он хороший человек, помогающий другим, но присмотревшись внимательнее, можно понять, что за внешней добродетелью прячется стремление к выгоде.

Юлиан Мастакович – пресыщенный, богатый сластолюбец, однако, его уважает и боится Вася Шумков. Бедный подчиненный безмерно благодарен судьбе за такого доброго человека и не понимает, что «благодетель» безжалостно его использует.

Отчество Мастакович несет смысловую нагрузку (одно из значений слова «мастак», по В.И. Далю, - дошлый делец).

Лиза Артемьева

Лизонька – объект воздыхания Васи. После того, как её бросил жених, Лиза обратила внимание на влюбленного в нее Шумкова и ответила взаимностью, согласившись выйти замуж. Это добрая девушка, которой, к сожалению, пришлось пережить немало горя: сначала предательство одного мужчины, затем сумасшествие другого. Увы, надеждам на счастливую жизнь с любимым Васей не суждено было сбыться. Артемьева вышла замуж, но тоска по прошлому вызывала слезы: героиня произведения говорит окружающим, что счастлива, однако последнее предложение повести открывает ее истинное настроение: «…Но вдруг, среди речи, глаза ее наполнились слезами, голос упал, она отвернулась и склонилась на церковный помост, чтоб скрыть от людей свое горе…»

«Слабое сердце» - это повесть Федора Михайловича Достоевского, которая была опубликована в 1848 г. в журнале "Отечественные записки". В 1865 году она была выпущена отдельным изданием.

«Слабое сердце» (Достоевский): краткое содержание

Герой «Слабого сердца» Вася Шумков — молодой и незначительный чиновник в каком-то правительственном департаменте в Петербурге. Он рос в бедной семье, к тому же он еще и кривобок, сознание того, что он хуже других, глубоко укоренилось в нем.

Однако в недавнее время на Васю обратил благосклонное внимание Юлиан Мастакович, его начальник. Василий и не знает даже, как отблагодарить за оказанную ему незаслуженную честь. Кроме того, бедная, но добрая девушка Лиза тоже вдруг отнеслась к нему с благосклонностью, и молодые люди должны вскоре сыграть свадьбу.

Но добрых вестей чересчур много, и за ними скрывается западня. Вася, не обладающий никакими достоинствами и вдобавок кривобокий, до сих пор знал только презрение, а теперь вдруг приближается к настоящему счастью — женитьбе. Свалившееся на него счастье и участливое отношение вызывают в нем угрызения совести и ужас. Его чувствительная натура такова, что в его робком сердце эти угрызения становятся все острее и острее.

Беспокойство Васи, обусловленное нежданным счастьем, к которому он «не привык», достигает немыслимых пределов, работа по перебеливанию документов, порученная Юлианом Мастаковичем, валится у него из рук. Его мучает чувство страшной вины, оттого что он не сможет закончить в срок работу, порученную ему его благодетелем. Васино сердце истерзано, он не может спокойно усидеть ни минуты. Он с беспокойством думает: я не заслужил этого счастья, я чувствую это, я знаю это каждой клеточкой своего тела, отчего случилось так, что я сделал для этого... Словом, Вася совершенно теряется и, в конце концов, трогается умом—от благодарности за свалившееся на него счастье.

Анализ повести «Слабое сердце»

В этой повести Достоевский еще раз пытается разобраться в сердце безответного человека — как это он уже проделал с Голядкиным из «Двойника». На службе Голядкин подвергается остракизму, никто не считается с ним, он страдает от комплекса неполноценности, ему кажется, что враги преследуют его, страхи одолевают и заставляют страдать, и в результате наступает помешательство. То есть в причинах безумия Голядкина лежат вполне резонные основания.

Что до Васи Шумкова, то к нему по-доброму относится начальник, он любим хорошей девушкой, но он все равно сходит с ума — потому, что считает себя недостойным такого счастья. То есть причины безумия Голядкина и Шумкова — разные, но в них есть и общее: оба героя не могут справиться с неожиданной для них ситуацией.

Достоевский считает, что есть такие люди, для которых счастье может трансформироваться в ужас и боль. И в «Хозяйке» Достоевский говорит, имея в виду Катерину: «Дай ему волюшку, слабому человеку, — сам ее свяжет, назад принесет».

Иными словами, Достоевский делает такое открытие: у человека есть привычное и уютное положение, и если оно резко нарушается — к лучшему или худшему, —то душа человека разрушается. Это свое открытие Достоевский пытался приложить в своих произведениях к самым разным людям. Настасья Филипповна из «Идиота» — это повторный «выход» Катерины из «Хозяйки» (Достоевский любил притчу «Нового завета» о Христе, спасающем блудницу, но знал, что эта мечта заканчивается ничем).

Вот обладатель «слабого сердца», на которого обрушилось счастье — что с ним будет? Справится ли он? Проведем такой эксперимент! Именно из такого интереса Достоевский и приступил к написанию «Слабого сердца». Вася, на которого обрушивается счастье, полон самых серьезных сомнений: нельзя, чтобы был счастлив только я один, это преступление; когда я женюсь, не хочу, чтобы на свете оставался хоть один несчастливец; не хочу быть счастлив в одиночку.

«Хочу, чтобы все были счастливы» — такова молитва Достоевского, которую он почерпнул из лозунгов владевшего им «социализма». Достоевский заставляет Васю выговаривать свои мысли, но тот выговаривает их с болью. Лозунг загоняет Васю в угол и уничтожает. Отчего так? Зачем это было нужно Достоевскому?

Достоевскому был близок радикальный идеал «всеобщего счастья». Его желание было настолько всеобъемлющим и горячим, что он боялся сделать счастливым одного-единственного маленького человека. Сердце мечтателя Достоевского находилось во власти грандиозного идеала, и когда единственный экземпляр этого идеала был близок к осуществлению, Достоевский в нервическом порыве уничтожал возможность этого осуществления — вот такой странной психологией он обладал. И в «Белых ночах», и в «Записках из подполья» Достоевский настойчиво выводит на сцену мечтателя, стремящегося к прекрасной дружбе, но когда до идеала становится рукой подать, он внезапно скрывается и отнимает у себя возможность такой дружбы. Писатель говорит нам, что идеал, покуда он остается мечтой, — сладок, но когда он уже готовится к своему осуществлению, для мечтателя, который «не привык к действительности», он становится невыносим.

Вот пример поэта другой страны. Рильке верил в идеальную любовь к женщине, которая была от него далеко. Когда читаешь его «Записки Мальте Лауридса Бригге», понимаешь, что любящие друг друга люди только воображают встречу и соединение; вместе со страстным предчувствием счастья Рильке одолевают и предчувствия того, что он лишится свободы, что встреча окажется обманом. И Достоевский руководствовался такой же логикой.
Похоже, что при написании «Слабого сердца» Достоевский находился под влиянием гоголевской «Женитьбы». Главной темой этой пьесы выступают достижение счастья и страх. Когда близится время свадьбы, жениха Подколесина одолевает предвкушение счастья, но вместе с тем усиливается и его страх; и когда страх становится нестерпим, герой сбегает через окно с места свадебной церемонии. Васю Шумкова тоже преследует ужас от возможного счастья, и он «сбегает» в сумасшедший дом.

В «Слабом сердце» выведен еще один значимый персонаж — Аркадий Нефедевич. Когда мы рассуждаем о нем, следует непременно вспомнить тот петербургский пейзаж, который открывается перед его глазами после того, как он проводил своего друга Васю в психиатрическую лечебницу. В «Петербургских сновидениях...» Достоевский почти в тех же выражениях описывает открывающийся ему почти с того же самого места закатный Петербург, наблюдаемый им через реку. О чем же говорит нам этот призрачный вид?
В первой части описания город предстает в мистическом виде. За открывающимся реальным пейзажем писателю чудится другой свет, другое пространственное измерение. Перед Аркадием (Достоевским), стоящим на берегу Невы, находится огромный занавес, на котором изображено огромное пространство города. Но вот сгущаются сумерки, и за медленно поднимающимся занавесом тревожное воображение грозит не обнаружить ничего. Или же оно предчувствует, что пейзаж перед глазами — обман и морок. Или же этот занавес видится тонкой вуалью, за которой скрывается совсем другой мир... Таково уникальное видение Достоевского. Достоевский неоднократно обращался к «видению на Неве» не потому, что он много раз наблюдал этот пейзаж. Нет, дело в том, что в его тело было вмонтировано принимающее устройство с тонкой подстройкой, с помощью которого он постоянно ловил сигналы, исходящие от мира «за занавесом».

В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский рассказывает о посещении лондонской Всемирной выставки, он наблюдает за десятками тысяч людей, которых всасывает огромный дворец, и писатель замечает, что «Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, воочию совершающееся». И здесь мы тоже имеем дело с такой же зрительной галлюцинацией. В «видении на Неве» присутствует сильное ощущение иллюзорности происходящего. Видимо, это является отражением восприятия российской интеллигенцией бытия как явления призрачного.

И сам Достоевский, и его друзья и знакомые получили высшее образование, их головы были полны идеями, порожденными Западом, но сами они были бедными интеллигентами, у которых не было никаких возможностей для осуществления этих идей на практике. Герои «Петербургской летописи», «Хозяйки», «Белых ночей», «Записок из подполья» и других произведений говорят нам: у нас нет ни материальных средств, ни связей, и потому у нас нет возможности обеспечить себе достойное существование; мы можем стать лишь мелкими чиновниками, низшими военными чинами, учителями или же литературными поденщиками, заискивающими перед издателем; мы — люди бедные и бессильные. Словом, эти люди обладают пораженческим сознанием.

В том же ряду и герои «Слабого сердца». Когда Аркадий наблюдает за вечерней Невой, ему открывается причина, по которой бедный Вася сошел с ума и не смог выдержать груз своего счастья. И эта причина открылась ему потому, что и Вася, и сам Аркадий ясно понимали свое бессилие.

Все эти люди ощущают себя порождением Петербурга, фантастического морока этого города, воздвигнутого по своевольному приказу на болотах в устье Невы. Они мечтают действовать и приносить пользу этой ныне процветающей столице, но их мечты и есть морок, они сами — фрагмент фантазии, они живут в призрачном городе, словно бесплотные тени, и в то же время они отдают себе отчет в своей житейской тяжкой доле и страдают.

В эпизоде, когда Аркадий смотрит на призрачную Неву, есть еще один момент, который требует истолкования. Аркадий как будто бы слышит какое-то страшное предсказание и вдруг становится другим человеком — утрачивая всю свою веселость. Казалось бы: что тут могло такого случиться? Человек смотрит на вечерний Петербург, который он видел много раз, и вдруг весь характер его переменяется. Нет ли здесь излишней литературщины? Что странного увидел Аркадий, что он сумел прозреть? Почему «он сделался скучен и угрюм и потерял всю свою веселость»? Казалось бы, это требует объяснения. Но Достоевскому объяснения не нужно. Сказанного ему достаточно — повествование закончено.

Достоевский говорит нам: одно созерцание пейзажа способно потрясти человека и нанести ему удар; внезапное ощущение может заставить его почувствовать, что и он сам, и весь его мир вдруг стали другими. Именно это произошло с Аркадием.

Вот человек узнал что-то неприятное — и настроение у него испортилось; вот ему сообщили что-то радостное — и он просветлел... То же самое и с пейзажем. Внутренняя жизнь Достоевского была чрезвычайно интенсивна и тонка, она управляла им; его преследовали галлюцинации, и перемены в настроении влекли за собой решительные изменения в самом мировосприятии. Поэтому Достоевскому не требуются никакие объяснения, он просто сообщает нам о своем обыденном опыте.

Раскольников и Свидригайлов из «Преступления и наказания», Аркадий Долгорукий из «Подростка», Мышкин из «Идиота», Вельчанинов из «Вечного мужа» — все они похожи на Аркадия из «Слабого сердца». Они точно так же прозревают рождение нового мира и имеют опыт резких перемен в своем характере. Для этого не нужно, чтобы случилось что-то ужасное, вполне достаточно спокойно смотреть на закатное солнце, находясь в его косых лучах, и вдруг ощутить переход от радости к депрессии, от смутного состояния души к просветленности.

Повесть, продолжающая и развивающая одну из главных существенных тем раннего творчества Достоевского — судьбы Мечтателя в обществе. По ограниченности сюжетного пространства, небольшому числу персонажей и экспрессии событийного ряда повесть тяготеет к драматическому роду искусства.

Согласно комментарию Н.М. Перлиной, прототипом главного героя является , выкупленный из рекрутской повинности и тем самым закабаленный им в «литературное рабство», скромный и застенчивый молодой человек. Менее убедительной представляется версия О.Г. Дилакторской об А.И. Полежаеве как возможном прототипе Васи. Критические выступления современников были направлены против излишней экзальтации в описании дружбы Аркаши и Васи, но в целом носили позитивный характер (М.М. Достоевский, Н.А. Добролюбов, О.Ф. Миллер, Ф.А. Кони, С.С. Дудышкин). Общее мнение критиков о смысле повести и причинах трагедии Васи разделилось: большая часть пришла к выводу, что гибель Васи обусловлена психологическими особенностями его развития, когда любая радость жизни воспринимается как беззаконное счастье, а до помешательства героя доводит «избыток нравственной мнительности»; Добролюбов полагал, что причина трагедии кроется в несправедливом устройстве общества, и гибель Васи обусловлена жестокой эксплуатацией неумолимого начальника.

Образ Васи Шумкова связан с идеями утопического социализма, так занимавшими Достоевского в тот период. Характерно стремление героев жить втроем, «коммуной». Васе необходимо именно всеобщее счастье, рай на земле: «ты бы желал, чтоб не было даже и несчастных на земле, когда ты женишься...». Если В.С. Нечаева называет эти мечты Васи «маниловскими», то К.В. Мочульский полагает, что это отражение «самой светлой и великой» мечты самого Достоевского: «мука о всех» сводит с ума героя повести: «"слабый человек" Вася Шумков от "беззаконного" счастья прячется в безумие. Сильный человек Иван Карамазов гордо отказывается от него и "возвращает билет". Но и тот и другой не принимают блаженства, если оно не для всех». В образе главного героя повести воплощается тип «шиллеровского мечтателя», противопоставляемого Достоевским характеру (см.: Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. Свердловск, 1987. С. 34). Это герой-альтруист. Слабое сердце, по словам Мочульского, оказывается и горячим сердцем. Душевная экзальтация дружбы Аркаши и Васи имеет автобиографическую основу: так же трепетны были отношения Достоевского с , чувствительность заставляла молодого писателя рыдать над строками Шиллера и Карамзина. Повесть оказывается своеобразным воспоминанием о поре юных восторгов; тем неожиданнее ее печальный финал. Раздраженный И.С. Тургенев, по воспоминаниям С.Л. Толстого, в 1881 г. назвал эту сторону творческой манеры Достоевского «обратным общим местом»: обязательно все сделать прямо противоположно жизненной правде (не «побледнеть и убежать» от льва, а «покраснеть и остаться на месте») (И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1969. Т. 2. С. 374). В самом деле — герой пользуется покровительством начальства, расположением любимой девушки, у него есть искренне любящий его друг, Вася трудолюбив и старателен. И на этом «розовом» фоне и случается катастрофа — сумасшествие «от счастья». Такой «поворот» нарушает горизонт читательских ожиданий, оказывается тем , который ранит читателя, мучает его, не дает возможности прочитать текст «бесследно» для себя. «Несчастливость счастья» оказывается подлинной сутью трагедии героя. Дело здесь, возможно, не только в высокой альтруистичности характера Васи, не способного «в одиночестве» наслаждаться радостями жизни, когда не все счастливы вокруг, но и в глубинном слое психологии человека, всегда готового к саморазрушению, самоуничтожению без каких бы то ни было внешних причин. Наличие в человеческой природе каких-то не познаваемых самим человеком потребностей, стремлений, никак не укладывающихся в «рациональные» схемы счастья: любовь, достаток, любимое дело, пусть даже «общественная деятельность» — было чутко угадано Достоевским. «Слабые сердца» — это прежде всего сердца более тонкие, чувствительные, чуткие к этим глубинным потребностям, не осознаваемым «сердцами сильными». Такая чуткость и ведет к саморазрушению, вот почему чуткое сердце оказывается слабым. Образ Васи в определенном смысле предвещает «тип », и в сюжете «Слабого сердца» можно усмотреть переклички с будущим романом : внешность героя (слабосильность, бледность, физический недостаток — кривобокость), его поведение, наивность, правдивость; любовь к «брошенной» «бедной Лизе», наконец, сумасшествие. Концепция трагедии добра в мире закладывалась у Достоевского еще в сороковых годах, но тогда он не мог противопоставить этой концепции позитивного начала, которое будет обретено писателем в годы каторги. В этой связи вряд ли можно согласиться с В.Я. Кирпотиным, полагающим, что образ Васи Шумкова — это «отрицательное обоснование тезиса о равенстве людей между собой», его главная черта — комплекс неполноценности, а всю повесть в целом можно рассматривать как «психологический этюд на тему о чрезмерном смирении».

Образы других персонажей повести менее значимы; они скорее оказываются «обстоятельственными» по отношению к образу Васи. Это тот «фон», на котором разворачивается драма «слабого сердца». Особое внимание исследователей привлекал образ Юлиана Мастаковича, дублирующий некоторые черты Быкова в и развивающийся далее вплоть до образа Лужина. Юлиан Мастакович, по некоторым версиям, был облагорожен Достоевским из-за цензурных условий (В.Я. Кирпотин полагал, что здесь дан «образ "доброго генерала"»); тем не менее «хищная» сущность этого персонажа вполне очевидна. «Добродушный эксплуататор» тонко играет на чувствительности героя: «Чувствуй, Вася, чувствуй всегда так, как теперь это чувствуешь...». Эта эксплуатация вполне искренна: Юлиан Мастакович проливает слезы, созерцая сумасшествие «любимчика», и, видимо, уверен, что всегда был истинным благодетелем Шумкова. Поэтому и Нефедевич, более «приземленный» персонаж повести, чем Вася, видит в Юлиане Мастаковиче не просто начальника, а «высшее существо»: «А он, Юлиан Мастакович, великодушен и милосерд <...>. Он, брат Вася, нас с тобою выслушает и из беды вывезет».

Женский персонаж повести — Лиза — оказывается в родстве с героиней . В ее жизни тоже была «грустная история»: жених, уехавший прочь, не писавший ни слова и вдруг воротившийся с женой. Влюбленный Вася оказывается спасителем «репутации» и «выходом». В то же время Лизанька достаточно искренна в своем чувстве к герою. В ее характере также есть решительность, как и у Настеньки или Вареньки Доброселовой. Но, разумеется, это не тип «русской героини» — не пройдет и года после трагедии с Васей, как Лизанька выйдет замуж, хотя и сохранит трогательные воспоминания о Шумкове.

Нефедевич — «прозаический» герой повести, хотя и заражается сентиментальностью своего друга. Его радужные мечты не идут дальше «столового серебра» и «шарфа», однако он способен глубоко понять трагедию своего друга. Аркадий Иванович в повести является «повествовательным ракурсом», той точкой зрения, которая определяет оценку событий и доставляет информацию читателям. Его «третье лицо» — фактически лицо рассказчика повести. Именно в его «зоне» оказывается знаменитое отступление о городе, который вот-вот «искурится паром к темно-синему небу» — мотив «фантастического Петербурга», повторяющийся в и . <...>.

В повести есть и конкретный автор-рассказчик, периодически прерывающий ход повествования эмоциональными вставками: «Ну что? ну что, я спрашиваю, было делать Аркадию Ивановичу? <...> Право, мне даже иногда совестно за излишнюю восторженность Васи; она, конечно, означает доброе сердце, но... неловко, нехорошо!» Характерно и начало повести, где автор слишком явно «выдает» себя: «...а так как много таких писателей, которые именно так начинают, то автор предлагаемой повести, единственно для того, чтоб не походить на них (то есть, как скажут, может быть, некоторые, вследствие неограниченного своего самолюбия), решается начать прямо с действия». Известно, что Достоевский много страдал из-за насмешек в кругах петербургских литераторов, не умея «не обижаться» на уколы и тем самым провоцируя их вновь. «Заносчиво» начиная «Слабое сердце» с «самоаттестации», он тем самым подчеркивает, что не боится этих обвинений и нападок. На протяжении повести «площадка» авторской зоны, удаленной от героев и событий, созерцаемых героями со стороны, не подчиняет повествование «монологическому кругозору». Анонимный рассказчик оказывается «очевидцем» событий одновременно с героями и читателями, он так же не знает, что будет дальше, как и они. Поэтому повесть лишена новеллистического «пуанта», эффектного поворота-развязки. Томительность предчувствий Аркадия, суета его «по спасению друга» предвещают мрачную развязку. Какова она будет — неизвестно, но будет неотвратимо: «Действительно, приготовлялась беда; но где? но какая?». В этом произведении Достоевский продолжает разработку форм несобственно-прямой речи, примененных им в более ранних повестях: «Он чувствовал, что он до сих пор так мало сделал для Васи! Ему даже стыдно стало за себя, когда Вася начал благодарить его за такую малость! Но еще целая жизнь была впереди, и Аркадий Иванович вздохнул свободнее...».

Под одной кровлей, в одной квартире, в одном четвертом этаже жили два молодые сослуживца, Аркадий Иванович Нефедевич и Вася Шумков… Автор, конечно, чувствует необходимость объяснить читателю, почему один герой назван полным, а другой уменьшительным именем, хоть бы, например, для того только, чтоб не сочли такой способ выражения неприличным и отчасти фамильярным. Но для этого было бы необходимо предварительно объяснить и описать и чин, и лета, и звание, и должность, и, наконец, даже характеры действующих лиц; а так как много таких писателей, которые именно так начинают, то автор предлагаемой повести, единственно для того, чтоб не походить на них (то есть, как скажут, может быть, некоторые, вследствие неограниченного своего самолюбия), решается начать прямо с действия. Кончив такое предисловие, он начинает.

Вечером, накануне Нового года, часу в шестом, Шумков воротился домой. Аркадий Иванович, который лежал на кровати, проснулся и вполглаза посмотрел на своего приятеля. Он увидал, что тот был в своей превосходнейшей партикулярной паре и в чистейшей манишке. Это, разумеется, его поразило. «Куда бы ходить таким образом Васе? да и не обедал он дома!» Шумков между тем зажег свечку, и Аркадий Иванович немедленно догадался, что приятель собирается разбудить его нечаянным образом. Действительно, Вася два раза кашлянул, два раза прошелся по комнате и, наконец, совершенно нечаянно выпустил из рук трубку, которую было стал набивать в уголку, возле печки. Аркадия Ивановича взял смех про себя.

– Вася, полно хитрить! – сказал он.

– Аркаша, не спишь?

– Право, наверно не могу сказать; кажется мне, что не сплю.

– Ах, Аркаша! здравствуй, голубчик! Ну, брат! ну, брат!.. Ты не знаешь, что я скажу тебе!

– Решительно не знаю; подойди-ка сюда.

Вася, как будто ждал того, немедленно подошел, никак не ожидая, впрочем, коварства от Аркадия Ивановича. Тот как-то преловко схватил его за руки, повернул, подвернул под себя и начал, как говорится, «душить» жертвочку, что, казалось, доставляло неимоверное удовольствие веселому Аркадию Ивановичу.

– Попался! – закричал он. – Попался!

– Аркаша, Аркаша, что ты делаешь? Пусти, ради бога, пусти, я фрак замараю!..

– Нужды нет; зачем тебе фрак? зачем ты такой легковерный, что сам в руки даешься? Говори, куда ты ходил, где обедал?

– Аркаша, ради бога, пусти!

– Где обедал?

– Да про это-то я и хочу рассказать.

– Так рассказывай.

– Да ты прежде пусти.

– Так вот нет же, не пущу, пока не расскажешь!

– Аркаша, Аркаша! да понимаешь ли ты, что ведь нельзя, никак невозможно! – кричал слабосильный Вася, выбиваясь из крепких лап своего неприятеля. – Ведь есть такие материи!..

– Какие материи?..

– Да такие, что вот о которых начнешь рассказывать в таком положении, так теряешь достоинство; никак нельзя; выйдет смешно – а тут дело совсем не смешное, а важное.

– И ну его, к важному! вот еще выдумал! Ты мне рассказывай так, чтоб я смеяться хотел, вот как рассказывай; а важного я не хочу; а то какой же ты будешь приятель? вот ты мне скажи, какой же ты будешь приятель! а?

– Аркаша, ей-богу, нельзя!

– И слышать не хочу…

– Ну, Аркаша! – начал Вася, лежа поперек кровати и стараясь всеми силами придать как можно более важности словам своим. – Аркаша! я, пожалуй, скажу; только…

– Ну что!..

– Ну, я помолвил жениться!

Аркадий Иванович, не говоря более праздного слова, взял молча Васю на руки, как ребенка, несмотря на то что Вася был не совсем коротенький, но довольно длинный, только худой, и преловко начал его носить из угла в угол по комнате, показывая вид, что его убаюкивает.

– А вот я тебя, жених, спеленаю, – приговаривал он. Но, увидя, что Вася лежит на его руках, не шелохнется и не говорит более ни слова, тотчас одумался и взял в соображение, что шутки, видно, далеко зашли; он поставил его среди комнаты и самым искренним, дружеским образом облобызал его в щеку.

– Вася, не сердишься?..

– Аркаша, послушай…

– Ну, для Нового года.

– Да я-то ничего; да зачем же ты сам такой сумасшедший, повеса такой? Сколько я раз тебе говорил: Аркаша, ей-богу не остро, совсем не остро!

– Ну, да не сердишься?

– Да я ничего; на кого я сержусь когда! Да ты меня огорчил, понимаешь ли ты!

– Да как огорчил? каким образом?

– Я шел к тебе как к другу, с полным сердцем, излить перед тобой свою душу, рассказать тебе мое счастие…

– Да какое же счастие? что ж ты не говоришь?

– Ну, да я женюсь-то! – отвечал с досадою Вася, потому что действительно немного был взбешен.

– Ты! ты женишься! так и вправду? – закричал благим матом Аркаша. – Нет, нет… да что ж это? и говорит так, и слезы текут!.. Вася, Васюк ты мой, сыночек мой, полно! Да вправду, что ль? – И Аркадий Иванович бросился к нему снова с объятиями.

– Ну, понимаешь, из-за чего теперь вышло? – сказал Вася. – Ведь ты добрый, ты друг, я это знаю. Я иду к тебе с такою радостью, с восторгом душевным, и вдруг всю радость сердца, весь этот восторг я должен был открыть, барахтаясь поперек кровати, теряя достоинство… Ты понимаешь, Аркаша, – продолжал Вася, полусмеясь, – ведь это было в комическом виде: ну, а я некоторым образом не принадлежал себе в эту минуту. Я же не мог унижать этого дела… Вот еще б ты спросил меня: как зовут? Вот, клянусь, скорей убил бы меня, а я бы тебе не ответил.

– Да, Вася, что же ты молчал! да ты бы мне все раньше сказал, я бы и не стал шалить, – закричал Аркадий Иванович в истинном отчаянии.

– Ну, полно же, полно! я ведь так это… Ведь ты знаешь, отчего это все, – оттого, что у меня доброе сердце. Вот мне и досадно, что я не мог сказать тебе, как хотел, обрадовать, принесть удовольствие, рассказать хорошо, прилично посвятить тебя… Право, Аркаша, я тебя так люблю, что, не будь тебя, я бы, мне кажется, и не женился, да и не жил бы на свете совсем!

Аркадий Иванович, который необыкновенно был чувствителен, и смеялся, и плакал, слушая Васю. Вася тоже. Оба снова бросились в объятия и позабыли о бывшем.

– Как же, как же это? расскажи мне все, Вася! Я, брат, извини меня, я поражен, совсем поражен; вот точно громом сразило, ей-богу! Да нет же, брат, нет, ты выдумал, ей-богу выдумал, ты наврал! – закричал Аркадий Иванович и даже с неподдельным сомнением взглянул в лицо Васи, но, видя в нем блестящее подтверждение непременного намерения жениться как можно скорее, бросился в постель и начал кувыркаться в ней от восторга, так что стены дрожали.

– Вася, садись сюда! – закричал он, усевшись, наконец, на кровати.

– Уж я, братец, право, не знаю, как и начать, с чего!

Оба в радостном волнении смотрели друг на друга.

– Кто она, Вася?

– Артемьевы!.. – произнес Вася расслабленным от счастия голосом.

– Ну, да я тебе уши прожужжал об них, потом замолк, а ты ничего и не приметил. Ах, Аркаша, чего стоило мне скрывать от тебя; да боялся, боялся говорить! Думал, что все расстроится, а я ведь влюблен, Аркаша! Боже мой, боже мой! Видишь ли, вот какая история, – начал он, беспрерывно останавливаясь от волнения, – у ней был жених, еще год назад, да вдруг его командировали куда-то; я и знал его – такой, право, бог с ним! Ну, вот, он и не пишет совсем, запал. Ждут, ждут; что бы это значило?.. Вдруг он, четыре месяца назад, приезжает женатый и к ним ни ногой. Грубо! подло! да за них заступиться некому. Плакала, плакала она, бедная, а я и влюбись в нее… да я и давно, всегда был влюблен! Вот стал утешать, ходил, ходил… ну, и я, право, не знаю, как это все произошло, только и она меня полюбила; неделю назад я не выдержал, заплакал, зарыдал и сказал ей все – ну! что люблю ее, – одним словом, все!.. «Я вас сама любить готова, Василий Петрович, да я бедная девушка, не насмейтесь надо мной; я и любить-то никого не смею». Ну, брат, понимаешь! понимаешь?.. Мы тут с ней на слове и помолвились; я думал-думал, думал-думал; говорю: как сказать маменьке? Она говорит: трудно, подождите немножко; она боится; теперь еще, пожалуй, не отдаст меня вам; сама плачет. Я, ей не сказавшись, бряк старухе сегодня. Лизанька перед ней на колени, я тоже… ну, и благословила. Аркаша, Аркаша! голубчик ты мой! будем жить вместе. Нет! я с тобой ни за что не расстанусь.