Глинский старец митрополит зиновий. Тбилисские старцы из Глинской пустыни. Митрополит Зиновий (Мажуга)

Сегодня, 19 июня, исполнилось 69 лет митрополиту Саранскому и Мордовскому Зиновию. Как сообщили «ИМ» в информационно-издательском отделе Саранской епархии, клирики и прихожане поздравили владыку с Днем рождения накануне

Сегодня, 19 июня, исполнилось 69 лет митрополиту Саранскому и Мордовскому Зиновию. Как сообщили «ИМ» в информационно-издательском отделе Саранской епархии, клирики и прихожане поздравили владыку с Днем рождения накануне - на божественной литургии в Свято-Феодоровском кафедральном соборе. Как заметил в ответ на поздравления сам митрополит Зиновий, человеку в земной жизни надлежит родиться дважды: телом и духом, - и в Церкви принято праздновать рождение духом - день Ангела, но архипастырь рад принять поздравления уже ради того, что все присутствующие собрались у единой Чаши для причастия Святых Христовых Тайн.

Будущий владыка Зиновий - Анатолий Алексеевич Корзинкин - родился 19 июня 1948 г. в городе Славянске Донецкой области, в семье художника-реставратора. После окончания общеобразовательной школы и Донецкого музыкального училища в 1967-1972 гг. обучался по классу скрипки в Донецком государственном музыкально-педагогическом институте и параллельно стажировался в Московской государственной консерватории, по окончании которых стал преподавателем в музыкальном училище Запорожья. В 1972-1973 гг. служил в рядах Советской армии.

В 1978 г. будущий владыка переехал в Курск с переходом на работу в Сергиево-Казанский кафедральный собор. В Курской области началось его церковное служение в сане диакона, а затем священника (пресвитера). В 1984 г. он был пострижен в монашество с именем Зиновий в честь священномученика Зиновия, епископа Егейского. В 1988 г. был возведен в сан игумена, в 1999 г. - в сан архимандрита.

Служение пастыря владыка всегда совмещал работой ученого. С сентября 1998 г. он занимал должность декана факультета теологии и религиоведения Курского государственного университета, участвовал в разработке целевых региональных программ по духовно-нравственному воспитанию детей и молодежи, в разработке комплекта учебно-методических пособий по основам православной культуры. Владыка защитил диссертацию «Духовно-нравственная концепция воспитания личности и современное образование» на соискание ученой степени кандидата педагогических наук, имеет ученые звания доцента по кафедре религиоведения, звание члена-корреспондента Международной академии наук педагогического образования.

Решением Священного Синода от 22 марта 2011 г. владыка был избран епископом Элистинским и Калмыцким. В 2014 г. возведен в сан архиепископа. С 2014 г. владыка Зиновий - глава Мордовской митрополии.

От редакции. 8 марта — 25-летие со дня преставления преподобного Зиновия (Мажуги), митрополита Тетрицкаройского, в схиме Серафима († 1985) 25 марта 2009 года Священный Синод Украинской Православной Церкви прославил схимитрополита Серафима в лике святых, причтя его к Собору преподобных отцов Глинских (память 9/22 сентября).

Еще в 20-е годы, после первого разгрома Глинской пустыни, по Промыслу Божию, в Грузию приехал один из глинских монахов — Зиновий (Мажуга). Он получил рукоположение в иеромонахи в Драндском монастыре, который тогда не был закрыт, затем жил в пустыне за Сухуми, около греческого села Георгиевка, и стяжал большую любовь и уважение местных жителей. Я несколько отступлю в сторону, чтобы рассказать об одном эпизоде.

В 70-х годах этот глинский монах, в то время уже митрополит, Зиновий приехал из Тбилиси на несколько дней в Сухуми. О его приезде стало известно жителям Георгиевки. Некоторые из стариков знали его лично, а другие слышали о нем по рассказам. Они пришли к владыке Зиновию и просили его посетить Георгиевку. Владыка Зиновий согласился. По случаю его приезда в селе устроили праздник. На улицу вынесли столы и скамьи для трапезы. Греки приводили к нему своих детей, чтобы он благословлял их. Владыка Зиновий побывал на том месте, где раньше была его пустынька. Он вспоминал, что некоторое время жил в лесу в шалаше, а один раз ему даже пришлось ночевать в дупле огромного дерева. Был такой случай. Однажды председатель сельсовета Георгиевки вызвал монаха Зиновия и сказал: «На мое имя из центра поступило распоряжение арестовать тебя». Тот ответил: «Я не прописан в селе, поэтому вы не отвечаете за мое местонахождение». Председатель сказал: «Я знаю об этом. И вызвал тебя, чтобы предупредить. Наверно, за тобой придут сегодня ночью. А теперь поступай как знаешь. Но помни, что я тебе ничего не говорил». Надо было скрываться. Зиновий рассказал, что его ищут, одной греческой семье, особенно близкой к нему. Отец этого семейства решился проводить его в уединенное место в глухом лесу, где он должен будет скрываться несколько недель, до тех пор пока не минует опасность. Обычно аресты производились кампаниями: набирали по плану определенное число людей, а затем наступала пауза до следующей кампании, вернее, охоты за людьми, как за зверями. Монах Зиновий быстро собрался. Этот человек помог ему нести несколько верст теплую одежду, войлок и другие нужные вещи. Он оставил Зиновия одного и вернулся в деревню, пообещав навестить его на следующий день. Ночевать в лесу в горах даже в летнее время холодно. Зиновий долго искал место, где можно было бы устроить ночлег. Наступали сумерки: он утомился, сел у большого дуба и решил отдохнуть, но от пережитого волнения и тягот долгого пути погрузился в глубокий сон, похожий на беспамятство. Вдруг он слышит, что его окликают по имени. Просыпается и видит: уже день, около него стоит сын грека, проводившего его в лес, бледный от страха. «Тебя Бог спас,— сказал юноша,— ты заснул около берлоги медведя, посмотри, вот свежие следы. Зверь несколько раз обошел дерево, у которого ты спал; как он не набросился на тебя, что его испугало — не знаю. Должно быть, святой Георгий помог тебе». (В этом селе был храм святого Георгия, и само село называлось Георгиевкой в честь святого великомученика.) «Через несколько часов,— рассказывал владыка Зиновий,— пришел мой хозяин-грек со своими родственниками. Они сделали мне шалаш из веток и нескольких досок, где я мог спать и прятаться от непогоды. Тайком, по очереди они приносили мне пищу. У меня не было ничего, кроме четок, и я целый день ходил по лесу и читал Иисусову молитву. Наконец мне сказали, что я могу вернуться. Эти люди рисковали не только своим положением, но и жизнью: им грозили тюрьма и ссылка, если бы власти узнали, что они прячут монаха, скрывающегося от ареста».

Вообще, владыка Зиновий был человек во всех отношениях замечательный. Семнадцатилетним юношей он поступил в Глинскую пустынь, где исполнял различные послушания, в том числе — в портняжной мастерской. Это ремесло ему впоследствии пригодилось. Он даром шил одежду для бедных жителей Георгиевки, и они запомнили это. У одного грека хранился плащ, который сшил для его отца монах Зиновий. Но люди любили его прежде всего за безукоризненную монашескую жизнь. Он был делателем непрестанной Иисусовой молитвы, и какой-то особенный внутренний свет озарял его лицо.

Владыка неоднократно подвергался арестам и ссылкам, но даже там, как бы в преддверии ада, он своим смирением и терпением завоевывал уважение как у преступников, так и у надзирателей тюрем, следователей и судей, которые большей частью были в то время попросту садистами, наслаждавшимися болью своих жертв и своей звериной властью. Владыка Зиновий говорил, что в ссылке получил разрешение уединяться в лес для молитвы, что было неслыханным доверием к заключенному, поскольку уход в лес считался бегством и человека, который решился бы на такое самовольно, охрана могла убить на месте. В воскресные и праздничные дни он пользовался этим разрешением: уходил на берег небольшого пустынного озера и молился. Владыка говорил, что однажды в праздник Божией Матери получил там некое знамение о своем освобождении, но не рассказывал, что это было за знамение.

Владыка имел особенное молитвенное усердие к Божией Матери. На вопрос одного иеромонаха о том, что надо делать, чтобы остаться верным Христу и перенести все испытания, если вновь начнутся кровавые гонения на Церковь, митрополит ответил: «Молись Божией Матери и как можно чаще читай “Богородице Дево, радуйся”. Кто читает эту молитву, того хранит Пресвятая Богородица. Я был в ссылке с одним епископом. От него требовали, чтобы он подписал бумагу о том, что он участвовал в заговоре против властей; там было указано еще несколько лиц. Его пытали во время допросов, но он выдержал пытки и не предал своих собратьев. Этот епископ рассказывал мне, что он непрестанно читал молитву “Богородице Дево, радуйся”, а по ночам — канон Одигитрии, который знал наизусть. Он говорил, что чувствовал боль, но как бы приглушенно, а затем терял сознание. Наконец, не добившись ничего, его оставили в покое».

В 1950 году Патриарх Калистрат назначил отца Зиновия настоятелем Александро-Невской церкви в Тбилиси и возвел его в сан архимандрита. Тогда для жилья ему было отведено помещение около храма, состоявшее из двух маленьких комнаток. Впоследствии, когда он стал епископом, эти две комнатки так и остались его архиерейскими апартаментами.

Владыка Зиновий был аскетом в миру. Молитвенное правило он большей частью совершал ночью, а день его с утра до вечера принадлежал храму и людям. Главным молитвенным деланием владыки была, как уже говорилось выше, внутренняя Иисусова молитва, не прерывавшаяся у него даже во время бесед. Редко можно встретить человека, жизнь которого была бы так неразрывно связана с храмом, как жизнь митрополита Зиновия. Он собрал вокруг церкви монашествующих, которые исполняли различные должности, в основном клиросное послушание. После вторичного закрытия Глинской пустыни многие ее монахи нашли себе приют у владыки Зиновия. Он как бы заменил собой игумена для глинской братии. Одни держались около владыки в Тбилиси, при Александро-Невской церкви, другие ушли в горные скиты, третьи подвизались на приходах,— и всем он помогал духовно и материально, заботился о них, как отец о детях. Где бы ни находились монахи Глинского монастыря, они знали, что у епископа Зиновия всегда найдут помощь и поддержку. Некоторые из них так и остались в Грузии на всю жизнь. Свой домик владыка предоставил схиархимандриту Андронику (Лукашу)9, а сам жил в двух уже упоминавшихся маленьких комнатках около храма, похожих на монашескую келию.

Нередко владыка оказывал людям милость тайно, о чем узнавали уже потом и случайно. Некоторые монахи рассказывали мне, что когда они стояли в храме, то владыка Зиновий, проходя мимо них и благословляя, незаметно давал им деньги. Он ежедневно присутствовал на всех службах, совершавшихся в храме, и на Литургии вынимал множество частиц за живых и усопших, за тех, кого он знал и о ком его просили молиться. В алтаре вместо епископского кресла у него стояла стасидия (специальное деревянное седалище для монахов, которое ставилось у стены). В своей личной жизни владыка отличался простотой и невзыскательностью, но церковные службы проводил с особым торжеством и благолепием.

Многие опытные священники и духовники специально приезжали в Тбилиси, чтобы увидеться с митрополитом Зиновием. Несколько раз посещал владыку и отец Савва, когда ездил в Сигнахи к мощам святой Нины и к другим святыням. Он указывал на него как на пример архиерея-аскета, который, пребывая с утра до вечера в храме и с людьми, среди многочисленных обязанностей, не оставляет Иисусовой молитвы. Он говорил, что митрополит Зиновий — пример того, что можно в миру хранить Иисусову молитву, что оправдания тому, кто не занимается Иисусовой молитвой, ссылаясь на занятость,— нет. Однажды я задал ему казуальный вопрос: «А если владыка Зиновий скажет о чем-либо иначе, чем Вы, что мне делать?». Тот быстро ответил: «Послушай владыку Зиновия».

После кончины митрополита Зиновия Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II (Шиолашвили) благословил похоронить его в храме. «Хорошо, что владыка не только духом, но и телом будет пребывать с нами»,— сказал при этом Патриарх.

На гробнице владыки Зиновия всегда лежат цветы как знак благодарной памяти паствы о своем наставнике и отце.

Из святых покойный митрополит особенно любил святителя Николая и советовал во всех скорбях и нуждах обращаться к нему, а если есть возможность, то как можно чаще читать акафист этому великому чудотворцу. Также любил он молиться мученику Иоанну Воину и преподобному Серафиму Саровскому. В последние годы своей жизни он принял тайный схимнический постриг с именем Серафим. О нем, как и о преподобном Серафиме, можно сказать словами тропаря: «От юности Христа возлюбил еси».

После смерти митрополита Зиновия я дважды видел его во сне. Первый сон. После погребения он лежит во гробе, как живой. Ночь. Храм закрыт. Кто-то стучится со стороны двора в двери храма и просит у митрополита благословить его. Тот встает, протягивает руку для благословения, и вдруг рука его удлиняется и достигает двери храма; он благословляет и снова ложится в гроб. Я думаю, смысл сна был таков: владыка быстро откликается на молитвы людей; даже те, кто по своим грехам находится за дверями храма (как в древности — несущие епитимью), не лишаются его помощи и благословения, и о них возносится к Престолу Божию его молитва.

Второй сон. Также ночь. Храм освещен, и владыка ходит по храму, внимательно осматривая каждый уголок. Значит, он не ушел от нас, он здесь, он как живой с нами, он незримо посещает храм, в котором был настоятелем тридцать пять лет.

Когда еще при жизни владыки Зиновия я спрашивал его об Иисусовой молитве, то он говорил, что не следует стремиться к каким-либо высоким степеням и к особой концентрации мысли, а нужно в простоте сердца говорить молитву живому Богу, Который близок нам, как наша душа. Он советовал пользоваться минутами одиночества и отгонять помыслы Иисусовой молитвой. Такое делание владыка считал выше чтения книг. Он повторял, что Иисусова молитва прививается к смиренному сердцу. Своим близким владыка Зиновий рассказывал, что Иисусову молитву он приобрел в молодости, когда жил в пустыни, а в миру старается сохранить ее. До архиерейской хиротонии владыка иногда вспоминал свои монашеские послушания: то сошьет рясу, то сделает из камней четки. По молитвам Божией Матери перед ним не раз открывались ворота тюрем и лагерей, из которых обычно выносили трупы. А теперь мы верим, что также по молитвам Божией Матери и преподобного Серафима он получит на Небесах истинную свободу и вечную радость.

Еще один комментарий "паси овец пастыря" из Саранска:

«Разъяснения по поводу гомофобии митрополита Зиновия

Писал сюда пару дней назад, комментариев набежало так много, что успел уже потерять нить повествования. Увидел небезысвестную в городе историю с иеромонахом Александром Ионовым. Именно он был тем самым настоятелем "церкви у роддома". Не знаю точно, как архиерея настоятеля с гомосексуальной наклонностью называл, но свидетели утверждают, что очень грубо. Охотно верю, еще раз повторюсь, что митрополит Зиновий очень жесткий человек. Про "гомомафию". Неизвестно, была ли она "гомо", но отец Александр угрожал новому архиерею братвой из Нижегородской области. Кстати, он не исчез, а благополучно именно там и служит.
Угрожал настоятель митрополиту только лишь потому, что не успел изучить его биографию, слишком уж неожиданно архиерей к нему нагрянул. А изучить было что. В 90-ые годы еще будучи игуменом нынешний мордовский митрополит организовал одно из очень немногих жизнеспособных и преуспевающих предприятий в Курской области. Можно не верить, потому как передаю со слов жителей не Курска, а Саранска, но наездов на отца Зиновия было много, как и на всех предпринимателей того времени. Поиметь с него было что. По неясному стечению обстоятельств дважды "предлагать крышу" к скрипачу-интеллигентику никто не приходил. Что было тому причиной? Близость ли к региональной власти (в том числе и с Руцким), умение ли вовремя находить более сильного партнера нежели тот, кто приходит за данью? Это лучше спросить у самого нынешнего архиерея или у курян. Но угрожать в 2014 году братвой человеку, который плевал на нее в 90-ые очень глупо. Результат известен, иеромонах Александр из Саранск исчез. Словно уничтожая даже намек на гомосексуальность, новый архиерей поставил настоятелем старого мордвина с кучей детей и внуков, который когда-то до рукоположения работал бетонщиком. Рад бы назвать его фамилию, но не вспомню.

Да, отцы в епархии (особенно в Саранске) напряглись сразу. Вовсе не из-за солидарности с близким им по духу отцом Александром, а из-за выкриков свирепого архиерея про содомию, которую он не приемлет. Но чистки ожидались в тот момент намного большие, чем произошли в реальности. Народ ждал большего. Ожидания эти были предсказуемо наивны, но чистка все же была. Ее широкая публика не видела. Немного была пощипана братия Макаровского монастыря. Можно было и больше. Болезненно и громко уезжал разве что иеромонах Даниил Буров, который тогда был иеродиаконом. Уехал он в атеистическую Эстонию к епископу Лазарю (тот все поймет. Во-первых, сам был наместником в Макаровке, а во-вторых знает, что значит попасть под пресс настоятеля: он сильно натерпелся от епископа Варнавы Павлодарского, когда тот служил настоятелем в Санаксарском монастыре). Но об отце Данииле здесь уже писали, нового ничего не скажу. А вот о духовном училище почему-то не вспомнили. Там, конечно, был просто полный кошмар. Причем очевидно, что даже владыка Варсонофий сделать с ним ничего не мог, но не очень этому радовался. Косвенным образом это подтверждается неожиданным публичным обличительным выкриком его брата - Рузаевского благочинного отца Геннадия Позорова. Эта история недавняя, её помнят и пересказывают вообще все, кто как-то знает что такое епархия, духовное училище и с чем связана фамилия Позоров. Архиереем был уже Зиновий. Шло епархиальное собрание, кто-то агитировал с трибуны вести в училище абитуру. Это требование распространялось на благочинных, у них был своебразный по абитуре план (всё как у глав районов, такая же разнарядка на все мероприятия). Отец Геннадий Позоров дождался окончания речи и попросил слова. Лучше бы ему слова не давали, потому что сказал что-то вроде следующего: "Вы вообще знаете, что в вашем училище творилось? Народ до сих пор в шоке. Мне приходилось отговаривать парней туда поступать, а вы хотите, чтобы я сейчас наоборот их стал туда агитировать?!"

Имел отец Геннадий ввиду, вероятно, монашествующих проректоров-игуменов, которые окопались еще при Пелине. Про отца Силуана Туманова даже открыто писали газеты, обвиняя его в домогательствах к студенту. Про отца Спиридона Баландина газеты не писали, студенты как бы его ни в чем не обвиняли. О нем если и смеялись, то добродушно, называя его человеком-невидимкой: во-первых, его почти никогда не видели в монастыре, во-вторых, его почти никогда не видели трезвым.
Реакция председательствовавшего на собрании митрополита не заставила себя ждать, при любом намеке на гомосексуальный след он сразу выходит из себя. Отцу Геннадию самому стало страшно, он поспешил сказать, что имел ввиду дело прошлое.
Митрополит планомерно превращал училище в семинарию, для него это было делом №1, и такое прошлое ему было не нужно. Это в Татарстане люди бросали шапки и чепчики после слов новоприбывшего митрополита Феофана, что "те, кто говорят с кафедры одно, а в жизни делают другое" должны немедленно уходить. В Мордовии все потише, поспокойнее, здесь глубины нет, а в тине и гниль не так заметна.

Митрополит слова рузаевского благочинного запомнил. Он, во-первых, действительно люто ненавидит гомосексуалов, а во-вторых планировал собирать для училища попечительский совет, а крутым бизнесменам финансировать "голубых" как-то совсем не хотелось. В бурсе начались репрессии. Очень тяжко, с кровью, вылетел тучный ученый иеромонах, тоже, простите имя не вспомню. Если кому нужно, могу уточнить. Игумен Спиридон понял, что наступают для него времена "пира во время чумы" и стал своего настоятеля-митрополита откровенно задирать. Всем известно, что удары исподтишка митрополит Зиновий пропускает всегда. Баландин искуснейшим образом спровоцировал его публично, прямо во время какой-то конференции, которых в последнее время в Мордовской епархии проходит много. Архиерей откликнулся на хамство и пообещал снять с отца Спиридона крест. После этого митрополиту стали поступать звонки от начальников всех рангов с требованиями игумена Спиридона не трогать. Что именно, сколько человек, с какой частотой говорили митрополиту неизвестно, но тот реально слег чуть ли не с сердечным приступом. Спиридон Баландин числится в епархии до сих пор.
От одного руководителя компании я слышал, как митрополит что-то обещал со всеми ними сделать. Короче, всех за 101-ый саранский километр. Собеседник архиерею посочувствовал, вздохнул, и в шутку сказал, что ведь священноначалие часто страдало в истории, далеко ходить не надо, вон, в Санаксарском монастыре настоятеля игумена Александра сто лет назад из обители выгнали. "Пусть уж лучше меня выгонят", - выдохнул митрополит и покачал головой.

От многих людей я слышу язвительные сравнения: типа, митрополит как авторитет на зоне, считает любого гомосексуалиста зашкваренным. Но скорее всего, он под содомией понимает более широкие явления - алкоголизм, разврат (и гетеросексуальный тоже) и все тому подобное. Опять же главным обвинением в адрес отца Григория Чабина было то, что кто-то из его клириков (причем родственник, то ли сын, то ли племянник) запойно пьет и не шифруется. Ходила известная история, как протоиерей Василий Антипов пошел его искать, пришел к нему домой, зашел в открытую дверь, а дома вповалку лежала куча голых женщин и мужиков.
И еще всех напрягает его фраза "я не собираюсь ничего не скрывать", которая сказана была именно про гомосексуализм в среде клириков. Вроде, у них "не скрывать" не принято».

У Владыки Зиновия, главы Саранской и Мордовской митрополии, богатый жизненный опыт, ему есть о чем и о ком рассказать. Непростой путь молодого музыканта к монашескому постригу, десять лет служения при советской власти, общение с людьми, сохранившими духовное наследие Церкви… А затем — максимальное использование возможностей, полученных Церковью в постсоветские годы. Для Митрополита Зиновия характерна решимость начать, сделать первый шаг в новом, только что открывшемся направлении; начать и не отступиться, продолжить, развить. Обо всем этом мы беседовали с ним в столице Мордовии Саранске, в Макаровском Иоанно--Богословском монастыре.

— Владыка, Вы росли в верующей семье или, может быть, пришли к вере и Церкви позднее? Если последнее, то когда и как, какими судьбами это произошло?

— И бабушки мои, и родители были верующими, православными людьми. Меня с раннего детства окружали иконы, меня водили в церковь, хотя и нечасто; и я знал, что в школе об этом распространяться нельзя, это ведь были хрущевские времена… И всё же, оглядываясь на то время, прихожу к мысли, что мое настоящее воцерковление — естественный результат соприкосновения с миром классической музыки. Композиторы классической эпохи, как правило, были людьми религиозными, и их произведения оказывали сильное воздействие на эмоциональный строй моей души. Музыка дала мне возможность испытать возвышенные чувства; чувства, порожденные соприкосновением с идеальным миром красоты и гармонии. Войдя в мир настоящей, высокой музыки еще в детстве, продолжая углубляться в него в юности, я постигал его красоту, от него я получал огромное наслаждение, удовлетворение. Я всегда знал, что это особый язык, который, может быть, выше языка слов; что это возвышенный мир, пробуждающий душу от косности, от спячки… Но вместе с тем уже в консерваторские годы, в 18-19 лет, у меня стали возникать вопросы: для чего я развиваю свои способности, стремлюсь достичь мастерства? Я работаю систематически, ежедневно прилагаю для этого много усилий, а что потом?.. Куда я потом со всем этим? Что выше музыки? Я искал высший смысл своей жизни. Именно тогда я встретился с церковной музыкой. И был до основания потрясен. Помню, я облился слезами… Причем меня никогда не волновали и теперь не волнуют теоретические споры вокруг ее так называемой строгой церковности: партесная, не партесная, концертная, обиходная… Духовная музыка — это особый феномен, и ее глубина не вписывается ни в какие рамки.

Вот так я осознал, что без понятия о Боге у меня в жизни не сойдется ничего.

— Стало быть, одного только церковного воспитания в детстве оказалось недостаточно?

— Думаю, что нет. Человек, помимо того, что он слышит от других, должен еще и сам, лично для себя осознать бытие Божие. У него должна родиться какая-то собственная аргументация. Я ее искал и каждый день находил какие-то новые подтверждения или обоснования для зародившейся у меня осознанной веры. Я радовался каждой своей новой мысли, укреплявшей эту мою веру. В то время у меня произошел случай, который, как мне думается, в тот период оказался поворотным в поиске Бога. В один из вечеров, возвращаясь после занятий из консерватории домой, я усиленно размышлял о глубинах всего сущего, и моя душа очень сильно страдала от того, что у меня нет ясности в ответе на вопрос о бытии Бога. Я нашел пустынное место в каком-то парке и всей силой своей души начал молиться о том, чтобы Он — если Он действительно есть — помог мне Его найти. Никогда не забуду этот вопль души: «Господи, Ты же всё можешь, помоги мне Тебя найти!».

С этого момента в моей жизни многое изменилось. Возникло ощущение не просто интуиции или веры, а радостного осознания Божиего бытия. Это не было фантазией, не было следствием эмоционального разогрева, это было живым, непосредственным ощущением поддержки свыше. Многие события того периода обладали такой силой достоверности Божественного присутствия, что воспринимались как живой диалог с Ним: как только возникал у меня вопрос, касающийся веры, тут же возникали обстоятельства, напрямую отвечающие именно на этот вопрос. Этого было так много, и это было обращено и к разуму, и к сердцу.

К примеру, один из таких эпизодов. Окруженный атеистическим миром, я нуждался в живом религиозном общении, в человеке, которому я мог бы задавать вопросы, связанные с осмыслением веры. И вот совершенно невероятным образом происходит мое знакомство с иноком, бывшим насельником закрытой уже в то время Глинской пустыни. Вы спросите, а что же в этом невероятного? Ну, во-первых, в то время глинские монахи были объявлены оппозицией советской власти (хотя это было совсем не так), и поэтому они были укрыты в православной среде, а во‑вторых, их было очень мало. И эта встреча — одно из величайших чудес моей жизни. Потому что, оглядываясь сейчас на прошлое, я вижу, как Господь Бог с самого начала моего духовного пути окружил меня живыми святыми. Это не метафора, потому что некоторые из них уже канонизированы.

Этот инок был очень образованным человеком. Он мне рассказывал о духовной жизни, и мы с ним вместе искали ответы на многие мои вопросы. Конечно, это особое время поисков было. Один из основных моих вопросов в то время — как согласовать наш естественный разум с разумом религиозным. Тогда как раз стали издаваться научно-популярные книги по молекулярной биологии, генетике, бионике; я всё это читал, по ходу дела разбираясь в терминологии. Я был поражен тем, как всё в этом мире свидетельствует о наличии надмирного, высочайшего Разума! Все наполнено мыслью, смыслом, а наука лишь открывает эту мысль и пытается эти открытия поставить себе на службу. Многое становилось на свои места. Тезисы о том, что материя порождает сознание, о том, что миром правят законы материи, порождали вопросы о природе самих законов материи: что это за силы в природе, которые мы называем «законами» и которые объемлют всю Вселенную? Ответ формировался естественным образом: некая величайшая, глубочайшая надкосмическая Мысль лежит в основании этой материи и всего, что есть в этом мире. Корни, причины всего — это идеи, смыслы, а материя и всё, что с ней происходит, — следствие, результат. Бог есть Первопричина всего сущего, Он открывает нам Самого Себя, и нужно учиться жить соответственно тому, что Он нам открывает.

— Будучи уже профессиональным музыкантом и при этом, как я понимаю, уже вполне осознанно верующим человеком, Вы оказались в рядах вооруженных сил. Не было у Вас в армии проблем в связи с верой?

— Нет. В армию я пошел сознательно — чтобы служить; родители меня воспитали так, что я никогда не гнушался никакого труда. К тому же спортом занимался с детства. Служил во внутренних войсках, они были боевые. Там в солдате воспитывали понятие, что он не просто служит срочную службу, а именно защищает Родину. А потом меня взяли в Киев, в ансамбль песни и пляски внутренних войск МВД Украины. Меня назначили концертмейстером оркестра. В этом коллективе были собраны лучшие музыканты, вокалисты, танцоры, которым таким образом была предоставлена возможность сохранить профессиональные навыки во время армейской службы. Ансамбль разъезжал с концертами по всей Украине, Молдавии, дислоцируясь в воинских частях, выступал в самых крупных концертных залах. Будучи в увольнениях, я по возможности заходил помолиться в храмы. Веру и молитву я не афишировал, и поэтому никаких проблем в связи с этим у меня не возникало.

— Ваш путь к монашескому постригу оказался неблизким: расскажите о людях, которые стали духовными маяками на этом пути, поддержали Вас.

— После увольнения из армии и до тридцати лет это был уже серьезный путь общения с духовными отцами, прежде всего с архимандритом Глинской пустыни Модестом (Гамовым), который после закрытия монастыря вернулся к себе на родину, в город Щигры Курской области, и служил настоятелем Свято-Троицкого храма. Мне сказали, что это великий старец. А коль так, то я решил его найти. Ну а к великому человеку, понятно, нужно получше одеться. И вот сошел я с поезда в Щиграх в лучшем своем концертном костюме. Десять вечера. На перроне единственная лампочка на проводе болтается. Куда идти? Какой-то человек идет. Я спрашиваю: «Не знаете, как найти старца Модеста?» — «Не знаю я никакого Модеста». Выхожу на привокзальную площадь, а там лужа. Несколько шагов в темноте — и моя концертная туфля увязла в грязи. После этого я долго блуждал по темным улицам в поисках старца. Дни, проведенные у него, запомнились надолго. Очень мне было у него интересно. Он сказал мне много полезных слов, в частности: «Ну, ты еще здесь послужишь». Я удивился: как это я здесь послужу? Ну разве что в местной музыкальной школе буду преподавать. А в 1987 году я был назначен настоятелем того самого Свято-Троицкого храма в Щиграх, в котором служил отец Модест. Такова была прозорливость старца.

Когда отец Модест был уже очень болен и лежал в постели, он попросил меня съездить к отцу Тавриону (Батозскому), жившему в Рижской пустыньке, и передать ему письмо. А по дороге благословил заехать в Троице-Сергиеву Лавру: «Поживи там, а потом — куда тебя Господь определит». И я поехал в Лавру. И первым, к кому я там попал, был архимандрит Кирилл (Павлов), которого мы хоронили недавно. И он задал мне вопрос: «Чего ты хочешь?» — «Я хочу быть поближе к Церкви». — «А как ты это понимаешь — быть ближе к Церкви?» Он ничего конкретного мне не предлагал, но помог определиться.

Меня очень радушно приняли в Лавре. Я потом многие годы приезжал туда время от времени, и меня всегда ласково и тепло принимали.

Неделю в Лавре пожил, и батюшка Кирилл благословил меня по дороге к отцу Тавриону заехать в Псково‑Печерский монастырь. Там я встретился с отцом Иоанном Крестьянкиным, это тоже была очень значимая для меня встреча.

Но главное — я доехал, наконец, в пустыньку к отцу Тавриону и передал письмо. И отец Таврион уделил мне много внимания, много рассказывал, долго мы с ним разговаривали.

Эти встречи очень помогли мне, сформировали у меня целостное отношение к моим собственным духовным устремлениям и желание полностью посвятить свою жизнь Богу. Только тогда я пришел в Церковь по-настоящему, до конца — в 29 лет.

— Но ведь начинался-то Ваш путь с того, что Вы стали сторожем собора в Курске. Как это получилось?

— В то время все церковные старосты, которые полностью управляли хозяйственной и административной жизнью Церкви, подчинялись уполномоченным по делам религии, и действовал всеобщий строгий запрет принимать в храм молодежь, да еще и с высшим светским образованием. Когда я попытался устроиться в какой-нибудь храм, оказалось, что это невозможно.

Но я положился на благой Промысл Божий. И всё произошло чудесным образом благодаря Владыке Хризостому (Мартишкину), тогда епископу Курскому и Белгородскому. Он в то время был заместителем председателя ОВЦС, помощником митрополита Никодима (Ротова). Основное время Владыка Хризостом проводил на послушании в Москве. Приезжал в Курск на субботу-воскресенье, и то не каждую неделю. Естественно, приема у него всегда ожидало очень много людей, по всей длине двора всё было заполнено народом. Попасть к Владыке было совершенно невозможно. И всё же я решил приехать к Кафедральному собору и посмотреть, не получится ли у меня с Владыкой поговорить. Я стоял во дворе в толпе, помню, возникло движение, и люди заговорили: «Сейчас Владыка приедет». И вот толпа расступилась, въезжает машина, из нее выходит Владыка Хризостом — и я оказываюсь прямо перед ним. Он с доброй улыбкой обращается ко мне: «Вы к кому?». Я машинально ответил: «К Вам». Владыка говорит секретарю: «Так, этого молодого человека ко мне первым». Я какое-то время продвигался за ним, но потом меня оттеснили, и я думал: «Ну вот и всё закончилось». Но нет, меня тут же разыскали: «Владыка сказал: “Вы первый”, значит, заходите». Захожу, он спрашивает: «Чего Вы хотите?» — «Я хочу послужить всецело Богу. Хочу быть в Церкви». — «Ну так что ж, будьте: ходите в храм, молитесь, как все». — «Мне этого мало». Он на меня посмотрел, призадумался и говорит: «Ну, коль так, то давайте служить. Сторожем у нас в соборе хотите быть?». Я был счастлив!

Я сторожил, и у меня было время книги читать, молиться. Для меня это был какой-то райский период, несколько месяцев сплошного счастья. В собор (хотя это были советские, «застойные» времена) часто приходили профессора какие-то, интеллигенты… Мы с ними беседовали, обменивались мнениями. В общем, всё это было замечательно. И вот на Страстной седмице, в Чистый Четверг, Владыка мне говорит: «Анатолий, у тебя подрясник есть?» — «Нет, а почему он должен у меня быть?» И Владыка Хризостом позвал своего иподьякона, сейчас этот иподьякон — Митрополит Иркутский Вадим, и велел ему архиерейский подрясник взять и для меня подшить, поскольку сам выше меня ростом. А мне сказал: «Послезавтра, в Великую Субботу, буду тебя рукополагать во диаконы. Ты хочешь?» — «Конечно!». И в Великую Субботу это совершилось.

— Служа в тех условиях, в которых находилась тогда Церковь, Вы не испытывали протеста, возмущения, когда-то, может быть, даже и отчаяния?

— Мы, конечно, не знали, что нас ждет ослабление того прессинга, который испытывала тогда Церковь. Но какая жизнь у нас была, такая и была, другой мы не искали. У меня вообще никогда не возникало ощущения, что нам чего-то не хватает, что нам тяжело, трудно. Служил я в восьмидесятые годы в поселке Касторное в 160 км от Курска. Это железнодорожный узел. Туда ко мне приезжала масса народа со всей округи: в Великий пост и по 500, и по 700 человек в воскресенье бывало. И всех их нужно было исповедать, причастить, записок много, за всех нужно вынуть частички, и все просят отслужить молебен, панихиду… и хотят еще успеть на поезд, который уходит в час дня. А делать всё должен был я один, поскольку в нашем храме не всегда был второй священник. Я знал, что эти люди скорее опоздают на поезд, чем не достоят службу до конца, и ради них старался все успеть. Я благодарил Бога, что у меня есть возможность молиться за этих людей и что они молятся за меня. Это совершенно особый период для меня был — девять с половиной лет… Храмов вокруг мало, дорог нет, зимой — на санях, летом просто пешком, но я старался максимальное количество деревень обойти и как можно больше народу исповедать и причастить. В деревнях меня уже все знали. Советская власть не позволяла больше чем двум людям на молитву собираться, она в этом видела несанкционированное религиозное собрание. И вот прихожу я бабушку причащать, а в комнатенку набьется человек пятнадцать, не шевельнешься там.

— Но большинство‑то советского народа оставалось чуждым Церкви…

— Нет, это не так! Совсем не так. Народ был верующий. Мало того, по-настоящему, глубоко верующий. В то время, с 1978 по 1988 год, я испил этой глубокой всенародной веры. Я в ней, среди нее жил. Я очень много этих людей проводил в путь вечной жизни, и у меня такое чувство, что это неповторимый народ, он ушел, и такого уже не будет.

Вот эта матушка, монахиня, которая нам сейчас чай принесла, она сама родом из Касторного, в свое время закончила институт пищевой промышленности и была директором элитного колбасного цеха в Воронеже — все начальники у нее кормились. Она была коммунисткой. Веры особенно не скрывала, и в конце концов парторг ее спрашивает: «Ты верующая?» — «Да, верующая». — «Ты хоть молчи об этом, ты ведь коммунистка, а то придется у тебя партбилет отбирать». — «Да возьмите». Ну, когда она сказала «возьмите», да еще в чьем-то присутствии, тут ей начали угрожать, что на нее всё украденное в этом цехе повесят. Но она не отступилась от веры. Помню, как до этого я их тайком с мужем обвенчал. Это был комичный эпизод. Для того чтобы никто об этом не узнал, пришлось это делать в шесть часов утра, а в это время в полусотне метров от храма на автобусной остановке стояла целая группа сотрудников райисполкома, ожидавших автобус. И вдруг они видят, как на фоне церковной стены в белом платье и фате украдкой пробирается невеста, и как она, озираясь, юркнула в церковную дверь. Меня потом к районному уполномоченному вызывали, потому что им нужно было отреагировать на действия «местного попа». Заодно они рассказали мне, как смеялись над этим случаем.

Да ведь эти коммунисты — они такие же русские люди, и все они приносили ко мне тайком крестить своих детей, внуков. У нас было неписаное согласие — мы никогда никого не выдавали. Ну, а если староста случайно застанет, как говорится, с поличным, то, невзирая ни на что, мы что-нибудь придумывали и брали весь риск на себя.

— Когда настали, наконец, новые времена, Вы преподавали в Курском университете. Темой Вашей научно-исследовательской работы и Вашей диссертации стала, по сути, педагогика — вопросы духовного, нравственного воспитания личности. А почему Вы сделали именно такой выбор?

— Да нет, никакого выбора я не делал. Меня архиерей благословил в университет пойти, и я пошел преподавать. Меня назначили вначале руководителем отдела религиоведения. Потом отдел преобразовали в факультет. Я стал деканом факультета религиоведения, а потом уже и теологии. И поскольку это был один из первых в стране таких факультетов, то проблемы возникали. У меня были замечательные друзья, очень значимые в педагогической среде. Такие, например, как доктор наук, профессор педагогики Владимир Михайлович Меньшиков, его научный руководитель — вице-президент Российской академии образования Виталий Александрович Сластёнин и целая плеяда их научного сообщества. Это удивительные люди, они меня формировали в педагогическом и научном пространстве. Деятельность декана факультета в государственном университете — дело непростое, но Владимир Михайлович, будучи заведующим кафедрой на нашем факультете, очень мягко и профессионально меня вел, и поэтому все управленческие процессы осуществлялись легко. Мне было всё интересно. Складывалось такое впечатление, что я сам ко всему этому прихожу, а на самом деле это было его руководство. Виталий Александрович приехал из Москвы на мою защиту диссертации. Это 99‑й год был, в то время коммунисты у нас в Курске были очень активны, область входила в «красный пояс». А секретарем ученого совета у нас был Алексей Сергеевич Чернышев, академик, психолог, убежденный атеист, который говорил: «Бога нет и быть не может, есть только человек». Он должен был «завалить» мою защиту. На защите присутствовал архиепископ Курский и Рыльский Ювеналий (впоследствии схимитрополит Иувеналий), и это меня очень поддержало. Это была одна из первых диссертационных защит, где во главу научного подхода ставилась религиозная парадигма. Это был своего рода прорыв. Защита длилась три с половиной часа, а когда она закончилась, Чернышев говорит: «До этого я был убежденным атеистом, и никогда бы не поддался ни на какие компромиссы в этом вопросе, но в Ваших ответах я увидел не просто утверждения, а именно доказательность, аргументированность».

Курский госуниверситет был колыбелью всем известного сегодня школьного предмета — «Основы православной культуры» (ОПК). Мы участвовали в Международных образовательных Рождественских чтениях с первого года их возникновения; Курская школа в области разработок ОПК была первопроходцем, и мы делились своим опытом со всеми, кому это было интересно и необходимо. Участвовали во множестве различных конференций разного уровня. И даже сам термин «основы православной культуры» был в моем присутствии рожден, именно в Курской области. В то время курским губернатором был Александр Владимирович Руцкой, генерал, летчик, афганец, он так по-командному всё это и решил. Владыка Ювеналий, Владимир Михайлович Меньшиков, я и еще несколько человек собрались у губернатора в кабинете, и он говорит: «Ну что, братцы, надо с атеизмом-то кончать». И мы решили: первое, что нужно сделать, — в школе детям рассказывать о вере. «А как же мы этот предмет назовем?» И мы сорок минут думали, как нам назвать новый школьный предмет. Мы понимали, что Закон Божий, как до революции, мы преподавать сейчас не можем. Хотели назвать предмет просто — Православие. Наконец, сошлись на термине «Основы православной культуры». А потом это распространилось по всей стране. Мы писали программы, заключали договоры с органами власти, с управлениями образования. Владимир Михайлович рассылал эти программы своим друзьям. В те годы это так и называлось — Курский опыт.

— Давно уже говорят, что наша школа перестала воспитывать, она только обучает. Ваши усилия направлены на преодоление этого обстоятельства?

— Я не совсем понимаю, о чем эти слова — «школа перестала воспитывать». Это ведь зависит от учителя, прежде всего от педагога, ведь «педагог» в переводе — «детоводитель». И когда из школы убрали воспитательную программу, то воспитательный процесс в 90‑е годы продолжили учителя-подвижники, они ведь всё равно в ней остались. Они как любили детей, так и продолжали любить. Как подавали всё детям в свете добра, нравственности, так и продолжали подавать. Конечно, учителя тоже всякие бывают. Но в нашем детстве они ведь как вторые родители для нас для всех были. И я не помню ни одного учителя-злодея. Строгие учителя были, да. Но эта строгость учила нас собранности. Я полагаю, что наша школа как раз и спасла нашу традиционную духовность в годы атеизма. Мы ведь всё равно «Капитанскую дочку» учили. А ее невозможно было вне контекста Православия понять. Мы действительно читали все эти произведения. Я помню, в моей юности соприкосновение с литературой наполняло душу большой радостью. Уроки литературы — это было всегда нечто уникальное и замечательное.

На мой взгляд, где-то с 2005 года все это начало восстанавливаться. Школе вернули концепцию воспитательного процесса. Другое дело, что во многих школах это происходит половинчато. Но, когда я приехал в Мордовию, я познакомился со многими директорами школ, увидел, что это порядочные, серьезные люди, что они действительно несут ответственность за вверенное им дело и с полным осознанием своего долга трудятся. Хотя поначалу многие из них проявляли большую осторожность в принятии этой новой для них сферы деятельности. Но сейчас этого уже нет, сейчас мы работаем с ними в полном взаимопонимании.

— Как же Вам это удалось?

— У меня в марте годовщина — три года, как я здесь, в Мордовии. И нам не так мало удалось сделать за эти годы.

Конечно, какое-то время — год, наверное — ушло на адаптацию. Ко мне присматривались, я присматривался. Проводил «разведку» действием, то есть сам вступал в контакт там, где люди стеснялись первыми ко мне подойти. Я понимал, что если в республике есть вузы, то я должен туда прийти, познакомиться с ректорами. Да, поначалу это воспринималось как что-то не совсем обычное, не совсем традиционное. Теперь я бываю на ежегодных августовских педагогических конференциях как коллега, как человек педагогического сословия, то есть не только как архиерей, но и как педагог.

Сегодня мое архипастырское поздравление с началом учебного года звучит уже вполне естественно. У меня сформировались теплые отношения со многими учеными. В конечном итоге меня здесь образовательная среда очень хорошо приняла. Сейчас мы с коллегами профессорско-преподавательской корпорации открыли в университете научно-консультативный экспериментальный центр по изучению всей нашей проблематики. Я — профессор университета, руководитель этого центра. У меня и кабинет там свой рабочий есть. Так что сейчас это всё уже как-то естественно… и уже красиво.

Во многих регионах уже укрепилась практика заключения договоров между митрополией или епархией и органами власти, госструктурами. И здесь у нас тоже это есть. Но, как правило, эти договоры оказывались формальными и малодейственными. И я задумался: почему это так? Принимается программа, создается какой-то совет по исполнению, но в него входят, как правило, мало заинтересованные в этой программе лица. И мы с коллегами решили системно подойти к этому вопросу. Была организована деловая встреча с главой республики Владимиром Дмитриевичем Волковым с целью решения проблем духовности и нравственности в воспитательном процессе в образовании. Мы нашли понимание и поддержку со стороны руководства республики. В результате была сформирована целевая программа духовно-нравственного воспитания детей и молодежи на 2015-2020 годы. Для реализации этой программы был создан общественный совет при главе республики, в который вошли профильные министры: здравоохранения, культуры, национальной политики, образования. И, естественно, это сразу изменило характер нашей деятельности. Министр ведь отвечает перед главой республики за качество своей работы. И мы получили возможность сотрудничать с министерствами напрямую. А значит, оказывать влияние в каждой области человеческой деятельности: в образовании, культуре, спорте, науке…

И во всех сферах так — не эпизодические, не отдельные какие-то действия, а программные, системные. Когда есть система, она позволяет редактировать действия, вносить какие-то улучшения, правки, потому что ведь в каждом районе свои проблемы и свой уровень взаимоотношений.

Последняя наша хорошая, четкая черта в этом вопросе — мы создали при архиерее общественный совет, состоящий из глав районов и благочинных, конечно, посоветовавшись прежде с главой республики. Поставили задачу: нам нужно не только в столичном городе, но и во всех районных центрах встречаться и с директорами школ, и с директорами детских садов, спорткомплексов, отделов культуры и обсуждать с ними вопросы, связанные с воспитанием наших традиционных духовных и нравственных ценностей… То есть все районные структуры будут встречаться и взаимодействовать с нашими благочинными. Поначалу я намереваюсь в каждом районе вместе с благочинным со всеми встретиться и по району поездить. Представители центральных республиканских ведомств тоже с нами будут ездить, чтобы профессионально к ситуации подойти, чтобы высказать в своем ведомстве те или иные пожелания, чтобы процесс у нас осуществлялся более активно и плодоносно. Думаю, что года через два-три мы начнем добрые плоды собирать.

— Вы рассказали уже о курском и текущем, мордовском, периодах Вашей жизни. А чем Вам запомнилось служение в Калмыкии? Это ведь непростой регион, православные там в меньшинстве…

— Назначение в Калмыкию я воспринял как Божие благословение, и, наверное, поэтому мне там было хорошо. Мы ведь не знаем своего будущего, я собирался там служить до конца своей жизни. Но вообще, с Богом везде хорошо, и если душа направлена к Богу, то Бог такую душу никогда не оставит. Нужно дело священнослужителя осуществлять по возможности лучшим образом, но при этом Богу, наверное, не умение нужно. Ему нужно сердце. Помните, книга была такая — «Сердце отдаю детям» педагога Василия Сухомлинского. А я бы перефразировал: «Сердце отдаю Богу». И поэтому мне нигде не страшно и везде хорошо.

У меня были прекрасные отношения с руководителем республики Алексеем Маратовичем Орловым и со всем руководством. Многие калмыки у меня крестились. Когда я туда приехал, десять процентов крещеных было среди калмыков, а когда уезжал — вдвое больше. Дело шло, интерес к Православию рос. Калмыки — замечательный народ на самом деле. Они, как и мордва: если уж полюбят, то полюбят. С паствой у нас отношения были теплые и доверительные. Я считаю, что священнослужитель должен указывать людям путь не к себе самому, а к Богу. И всё же теплые, добрые отношения у меня складывались везде, где приходилось служить.

Журнал «Православие и современность» № 40 (56)

Еще одно письмо клирика Саранской епархии:

"Жизнь и смерть крепостных митрополита Зиновия Корзинкина.

Наконец то и на KALAKAZO заговорили о бедах и скорбях Мордовской епархии, о бесчинствах митрополита Зиновия Корзинкина.

Вот уже почти 5 лет, как духовенство, клирики да и просто народ в ужасе от его деяний. Почти ни одна служба (не имеет значения на каком приходе) не обходится без «чистки» и очитки не важно кого батюшки, диакона, алтарника. С пеной, распаляясь и распаляясь, митрополит Зиновий наводит порядки, его не останавливает ни таинство евхаристии, ни великие праздники. Спросите за что!? А вот именно НЕ ЗА ЧТО! Не так посмотрел, не так встал,ни дай Бог слово молвил или не в тон спел, а может просто по доносу, в епархии это очень процветает: если не будешь «стучать» значит ты плохой работник, все должны доносить друг на друга.
«Вразумление»-это не только отчитка,он может и потрясти, и крест снять, и в глухую деревню отправить, где жить не на что. Но а самое главное, под запрет отправить!
Да, а сколько уже батюшек побывало на больничной койке! Не выдерживает здоровье и нервы. Как не давно не выдержало сердце отца Андрея Копейкина (Царство Небесное),молодого деятельно священника 41год. После «общения» с митрополитом у него остановилось сердце!!!
Все проповеди Зиновия сводятся к тому, что Вы все просто ни кто и ни что, главное это Я и МОЯ благодать, ваше счастье что у Вас есть Я, а вы Все просто должны нести послушание.
А недавно митрополит Зиновий добрался и до матушек. По его мнению, как-то он их еще не отчитал. Собрал собрание и давай им глаголить, что должны они вести очень скромный образ жизни, все терпеть,не выделяться,если что идите ко МНЕ жалуйтесь на батюшку, уж Я то на него управу найду! А на меня вы не смотрите, что я так живу, езжу на дорогих люксовых иномарках(их много). Пользуюсь крутыми навороченными гаджетами, имею дорогие ручной работы митры и т д. Я все это заслужил, мне это все положено по статусу. Я это Я, подниму руки к верху и мне ВСЕ простится. И сидят матушки опустив головы, слушают эту ахинею и думают чем бы накормить своих детей, которых мал мала. Ведь даже не большую зарплату и ту не дают вовремя. А не дай Бог в дальнюю деревню пошлет, что будет с детишками?! Как их по другим школам и садам определит, вот и сидят они,молчат, и соглашаются со всем. А Зиновий распаляется,у меня все под контролем, идите, скоро ко все к Вам придет моя комиссия, которая каждую Вашу копеечку посчитает.
Если бы все это было бы с клириками епархии, а нет! Его беспредел не знает границ, он и народ чистит. Ему ни чего не стоит с амвона отчитать какую-нибудь бабашку, которая в храм принесла свою «последнюю копеечку», обозвав ее со злостью «бабка-тряпка».Очень многие видя это, просто перестали ходить в храм!
Очень очень много батюшек хотели бы уйти из этой епархии, но их просто не отпускают, они бесправны еще более чем крепостные, ведь он понимает, что если все разбегутся, то кто будет обеспечивать его шикарную жизнь!? Не вольно возникает вопрос, а что же хоть хорошего сделал митрополит Зиновий для епархии!?!? НИЧЕГО!!! Только все развалил. Да, на бумаге у него все хорошо, все работает, а на деле нет. Крайне маленькие, и на грани развала, воскресные школы, развалено молодежное движение, нет ни какой помощи нуждающимся и многодетным. У него одни амбиции,создал семинарию и гордится ей, а на деле там учиться совсем не кому! «Мордовия сама по себе мала», вот и заставляет благочинных набирать учеников для семинарии под разными предлогами, но даже те не многие не хотят туда идти учиться, видя что творится в епархии, а представить трудно во что обходится ее содержание, но это нужно для славы Зиновия!
А каких аж два шикарных банкета закатил по поводу своего 70 летия!!! Празднество по несколько дней, с закупкой самого дорого отеля Саранска, с забронированными люксовыми номерами для дорогих гостей, изысканными чрево-угодиям, дорогими подарками! Ну что скажешь так положено по статусу…..
Да, терпеливый мордовский люд молится господу Богу за своих любимых добрых батюшек, чтоб дал им сил, терпения и здоровья, чтобы избавил землю Мордовскую от ИГА митрополита Зиновия Корзинкина! А что ему еще остается, если сам Зиновий с амвона заявляет «жалуйтесь не жалуйтесь, пишите не пишите, а до Патриарха все равно не дойдет, Я НИ КОГО НЕ БОЮСЬ».А ведь на самом деле!? Ни каких судов, где бы можно было бы рассказать о его деяниях, у нас нет! Вот и творит он что хочет, а Бога он давно не боится! Мы очень рады тому что есть такой сайт KALAKAZO, где вскрываются гнойники Нашей церкви".