Костромской священник Георгий Эдельштейн: Мы Господу Богу кадим меньше, чем патриарху. В Костроме презентовали книгу священника «Право на правду» с критикой иерархов Русской православной церкви

– Отец Георгий, сколько лет вы уже служите Церкви?

– В 1955-м я был крещен, и Великим постом перед Пасхой 1956 года я первый раз исполнял послушание алтарника, пономаря. И до сих пор помню, у меня до сих пор руки болят – потому что диаконы Смоленской церкви в Петербурге дали мне на крестный ход тяжеленное Евангелие, пуд наверное. Диакон идет себе, помахивает кадилом, а мне – пудовое Евангелие. Сохранилась и фотография, где я иду с этим Евангелием. Так что 61 год.

Служение это было не совсем непрерывно, потому что осенью и зимой я был преподавателем, а летом – пономарем, алтарником, иподьяконом. Каждое лето – в Вильнюсе, в Риге, в Черновцах, в Саратове, в Туле, в Курске – перечислять долго. Но, во всяком случае, каждый год какое-то послушание в алтаре или на клиросе.

– Наше время, нынешняя атмосфера в Церкви – похожи на то, что было раньше?

– Намного лучше, намного легче было служить священником в годы советской власти. Сейчас религия, Церковь, Евангелие никому не интересны. В 80-е – 90-е годы меня и в Костроме, и в Вологде, и в Туле, и в Москве постоянно окружали толпы, невозможно было ни идти по улице в рясе, ни ехать в поезде в рясе. Тебе постоянно задавали десятки, сотни вопросов. В три часа ночи в поезде я выл, молил: «Дайте поспать, у меня завтра служба!» Нет, ты обязан на каждый вопрос отвечать.

В Москве, на Манежной площади, на Красной площади, на Варварке, где угодно, меня окружала толпа из 80-150 человек – они задавали, задавали, задавали вопросы. Я не помню, почему и как, но меня приглашали на несколько собраний партийного актива – Фрунзенского района, Тимирязевского, еще какого-то там района Москвы. И этот партийный актив сидел три часа – и они тоже задавали мне вопросы. И все время убеждали меня, что между коммунизмом и христианством никакой разницы нет, что мы идем к одной цели, только разными путями, но цель у нас одна. И три часа со мной этот так называемый партийный актив не соглашался.

Я готов много раз повторять, что лучшее время христианства – это время гонений. Тогда человек в рясе был уважаемым человеком. А сегодня он никому не интересен.

– Может быть, потому, что сегодня священников намного больше, чем было тогда. Или произошло какое-то качественное изменение, а не количественное?

– Откуда я знаю? Мое дело – факты. Facts are sacred, interpretation is free. Понимайте эти факты как хотите, интерпретируйте их как хотите, но факт такой. Если я шел по Вологде или где-то по пригороду Вологды в 80-х – не было случая, чтобы я прошел 100-150 метров, и не остановилась бы какая-то машина – милицейская, пожарная, частная – оттуда бы не вышел какой-то дядя Петя и не спросил: «Батюшка, вы куда идете?» – «Да вот я…» – «Давайте я вас подвезу!» И милиция, и пожарные, все кто угодно, военные, везли меня, естественно, совершенно бесплатно.

Сегодня я могу гулять по улицам Костромы с утра до вечера, ни одна машина не остановится, и никто не спросит: «Батюшка, а вы это куда? Давайте я вас подвезу». В 1983-м или в 1986-м человек в рясе был диковинкой. В семиотике существует такой строгий закон, что информативность любого знака обратно пропорциональна частоте его встречаемости. В 1983 году священник, если он был в подряснике, подбирал подрясник, и из-под пальто подрясник не торчал. Ну и, естественно, крест на пузе скрывался. А сегодня ряса не информативна просто потому, что за нее к уполномоченному не вызывают и никто тебе не велит рясу куда-то прятать.

Мне люди обычно не верят, но я говорю, что намного легче, интереснее было быть священником в советское время, чем сегодня.

Я соблюдаю догматическое учение моей Церкви

– Как думаете, многие из священников готовы разделить это мнение?

– Понимаете, я не социолог по своему мышлению, по своему мировосприятию. Когда меня в 1979 году архиепископ Хризостом рукоположил, то один из первых вопросов, который я ему задал, был: «Владыка, как благословите ходить – в цивильной одежде или в рясе?» – «А вам как больше нравится, отец Георгий?» Я говорю: «Мне нравится в рясе». – «Ну, вот и ходите. Только предупреждаю вас, что рясу носить трудно. Нужна особая походка, нужны особые движения. Вам придется к этому привыкать». – «Ничего, владыка, надеюсь, привыкну. Тем более что у меня рясы нет, у меня есть только подрясник, который вы мне подарили. И второй подрясник, который мне подарил архиепископ Пимен Саратовский». – «Ну, вот и привыкайте».

И с тех пор, с 1979 года, я старался всегда и везде ходить в духовном платье. В то время это не было принято. Уполномоченные запрещали, но я им объяснял, что в нашем родном советском законодательстве не указано, в чем граждане имеют право ходить, а в чем не имеют.

Мне уполномоченные говорили, что это только панки ходят в чем хотят и стригутся как хотят – они бросают вызов обществу. А я не должен ходить ни в рясе, ни с крестом.

Ну, я говорю уполномоченному, что его обязанность – соблюдать наши советские законы. Никакие советские законы я не нарушаю, ну и, соответственно, не его дело, в чем хожу – в подряснике, в рясе, с крестом или без. Носить крест или не носить, мне может указать только епископ, ни в коем случае не государственный чиновник.

Он звонил в совет по делам религий, ему там подтверждали, что это не его дело. Хожу дальше в рясе. И сегодня хожу. Хотя, повторяю, сегодня не диковинка. Я думаю, что все-таки ни один священник, ни один дьякон не должен, не имеет права находиться в общественных местах без духовного платья. Это унижает священнослужителя. Не знаю, как вы думаете. Я в этом твердо уверен.

– Представители советской власти оказывали давление на священников. А требования внутрицерковной дисциплины, если угодно – корпоративной этики, в то время имели большое значение?

– Я не знаю. Я человек формального мышления. Я знаю, что была конституция Советского Союза, и там что-то записано. Есть подзаконные акты, которые разъясняют Конституцию; было советское законодательство апреля 1928 года о религиозных организациях. Я внимательно читал Конституцию, я внимательно читал законодательство о религиозных организациях. Я старался максимально внимательно читать каноны, книгу правил апостольских и так далее. И все, что там написано, я старался исполнять.

Но если мне что-то устно приказывал, советовал, рекомендовал уполномоченный Совета по делам религий, то я ему обычно говорил, что это его личное мнение, пусть он это мнение держит при себе. Его личное мнение интересно его жене, его семье; а так как он чиновник, то он обязан руководствоваться только писаными законами. Если я к нему приходил когда-то – в Белгороде, в Вологде, в Костроме, в Москве, – то я приходил только в рясе, с наперсным крестом. Ну и нравится ему или не нравится, меня не интересует. Чиновник должен руководствоваться законом. Больше ничем. Если у него есть какие-то подзаконные акты, он может меня с ними ознакомить, если он хочет. Ну, вот и все.

– А внутри Церкви от вас требовали соблюдать какие-то неписаные нормы?

– Я не помню случая, чтобы какой-то епископ категорически запретил мне ходить по городу в рясе. Если бы епископ это сделал, я бы, естественно, обратился к нему с тем же самым вопросом: Ваше Преосвященство или Ваше Высокопреосвященство, это ваше личное мнение или это какой-то церковный канон? Если это личное мнение, оно меня не интересует, а если это канон, покажите мне этот канон. То есть если это постановление какого-то Собора, пожалуйста, я абсолютно подчиняюсь всем решениям – но если это канон моей Церкви. И все.

Если священнику или епископу не нравится, что я по средам и пятницам не ем мяса, то это его личное мнение. Если он хочет есть мясо, я ему не указываю, но и я от него требую того же. То есть личное мнение мое – это мое личное мнение, личное мнение епископа или Патриарха – это их частное мнение, не более того. Я соблюдаю догматическое учение моей Церкви абсолютно строго. Я в большинстве случаев соблюдаю канонические правила моей Церкви, а частное мнение епископа или Папы Римского меня одинаково мало интересует.

– Бывали ситуации, когда приходилось говорить епископу что-то подобное?

– Приходилось. Я отвечал любому епископу, что это его мнение. Архиепископ Михаил (Мудьюгин) запрещал мне принимать на приходе в селе Ламаниха Вологодской епархии приезжих. Почему? «Ну, вот я тебе запрещаю, и все». – «Ну, это ваше мнение, Ваше Высокопреосвященство. Если не хотите, вы можете в Вологде, в кафедральном соборе их не принимать. А в селе Ламаниха, где я являюсь настоятелем, вы мне не можете запретить принимать людей из Петрограда, или Москвы, или Вологды, или Киева, или любых других людей просто потому, что вы говорите, что они посторонние. В Церкви посторонних нет. Если люди приходят ко Христу, то они могут приходить в любой храм. И если ко мне в село Ламаниха Вологодской епархии приезжают люди из Москвы, из Тулы, откуда угодно, то они имеют полное право молиться здесь со мной или помогать мне реставрировать церковь, делать все, что считают нужным. И запретить москвичам или курянам приезжать в храм села Ламаниха ни вы, ни Патриарх, никто не имеет права. Это личное дело этих людей».

Если я еду к своему духовнику в Троице-Сергиеву лавру, к архимандриту Кириллу (Павлову) и неделю живу в Троице-Сергиевой лавре, то кто мне может это запретить, кто мне может сказать, что я посторонний человек в Троице-Сергиевой лавре и что я должен исповедаться у какого-то священнослужителя в Вологде, а не в Троице-Сергиевой лавре? Нет, конечно. Абсурд.

Точно так же любой человек из Сергиева Посада может приехать в Вологду или в Ламаниху, жить здесь и исповедаться здесь. У Христа посторонних нет. Ну, если епископ с этим не согласился, наложил на меня какие-то прещения, то это его дело. Не соглашается, значит не соглашается. Естественно, я безусловно подчиняюсь архиерею в том случае, когда он может сослаться на какие-то каноны, а не на свое личное мнение. Не так ли?

Епископ – это не медведь на воеводстве, который может поймать любого чижика и сожрать его.

Я действительно клерикал – я люблю Церковь

– В тот раз вы подверглись прещению. Это был единственный случай, когда вы пострадали за неподчинение епископу? Могли быть другие исходы у подобных конфликтов?

– Я не думаю, что это можно назвать страданием. Архиерей стоит на своей точке зрения, я на своей. Полтора года я не служил, был запрещен в священнослужении 22 января 1987 года и не служил до середины 1988-го. Я считал, что я прав, и требовал церковного суда, что бы я сделал, наверное, и сегодня. Церковный суд может нас рассудить, но если церковный суд принимает какие-то решения, то он их принимает тоже на основании существующих канонов – не просто потому, что кому-то из судей что-то понравилось или что-то не понравилось.

И я думаю, что эти полтора года пошли мне на пользу. Потому что когда меня рукоположил архиепископ Хризостом, я относился к алтарю, к церкви, к богослужению, прошу прощения за высокопарные выражения, с трепетом. Прослужил четыре, пять, шесть лет и как-то попривык. И готов был чуть ли не левой ногой открывать дверь в алтарь. Входил туда без страха Божия, службу совершал, проскомидию совершал, боюсь, механически. А когда полтора года не служил и не смел прикоснуться рукой к епитрахили, это был очень хороший урок. И через полтора года опять стал входить в алтарь с должным благоговением.

И когда читал молитву «Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю Славы», которая читается во время пения Херувимской – то читал ее не механически, а действительно сознавая, что приникнуть к этой службе и святые ангелы желают. И что это величайшая святыня. Я думаю, что эти полтора года были мне очень и очень на пользу. Я без всякого чувства юмора говорю, что я глубоко благодарен архиепископу Михаилу, что он меня поставил на то место, где должен стоять каждый священнослужитель. Независимо от того, кто командовал архиепископом, приказывал ли кто ему запрещать меня в священнослужении или нет.

Потом в 1988 году прилетел в Москву президент Рональд Рейган, пригласил меня на прием в Спасо-хаус. Ну и сразу, на второй день, меня стали разыскивать чиновники из Совета по делам религий, чиновники из Московской Патриархии – и в Москве, и здесь в Костроме.

Ну, пришел я в Совет по делам религий в Неопалимовском переулке. Меня этот чиновник – не помню, как его фамилия – спрашивает: почему вы не едете на приход? Я говорю: я полтора года ходил к вам, ходил в Чистый переулок, спрашивал, почему я не могу служить. Этот чиновник спрашивает: «Вы ко мне приходили?» – «Да нет, не к вам, к вашему шефу или к вашим шефам». Он мне говорит: «Знаете, батюшка, я вам дам один очень хороший совет. Никогда не ходите ни по каким вопросам к начальникам. Как только вы открываете дверь и входите в кабинет начальника, он думает только об одном: как бы заставить вас выйти из кабинета. Он не знает, как вас зовут, как ваша фамилия, по какому вопросу вы сюда пришли. Ему просто хочется от вас избавиться».

Я говорю: «Нет, ваш начальник, Генрих Александрович, который обычно меня принимал, очень хорошо знал, по какому вопросу я приходил. Генрих Александрович Михайлов обычно не принимал меня один, а приглашал начальника отдела кадров Подшибякина, а начальник отдела кадров приходил с моим личным делом, приносил два или три тома. И они мне рассказывали, что я говорил и делал в школе, потом в институте, потом в аспирантуре. Я уже девять десятых этого забыл, а они мне напоминали. В моем досье все это было записано. Они знали, как меня зовут, как моя фамилия, и регулярно мне говорили, что никогда в Церкви я служить не буду». – «Ну, я не знаю, батюшка, с кем вы беседовали, как вы беседовали, но я думаю, не дело священника ручкаться с президентами».

Я говорю: «Нет, не дело». – «Ну, так поезжайте к себе на приход. Сейчас июль, а вас назначили на приход еще в феврале. Вы назначены на приход настоятелем церкви, в село Ушаково Буйского района Костромской епархии. На указе о вашем назначении стоит подпись Святейшего Патриарха Пимена». Я говорю, что это какое-то недоразумение, потому что священника в село Ушаково посылает отнюдь не Патриарх и указ о его назначении подписывает отнюдь не Патриарх, но я, конечно, с удовольствием поеду.

А потом когда-то, в 1991 или 1992 году, я уже не помню, меня встретил в Белом доме мой приятель, тогда священник Русской Православной Церкви, а сейчас он, по-моему, мусульманство принял. «Отец Георгий, а как твоя кликуха в КГБ?» – «Откуда я знаю?» – «Ха. А Алика Меня знаешь кличку?» – «Да нет». – «Он – Миссионер. А Сашку Огородникова знаешь?» – «Да нет». – «А Сашка – Аптекарь. А Солженицына знаешь?» Ну и перечисляет там, Елена Боннэр – это Лиса, и так далее. «А ты – Клерикал. Мы вот сейчас получили документы, и ты – объект оперативной разработки “Клерикал”». Ну, я говорю, по-моему, это очень точная кличка, я действительно не миссионер, я действительно клерикал. «Ну, вот помни, кто ты такой». – «Ну, хорошо».

Я думаю, что мое уважение к работникам этой организации выросло. Там действительно работают квалифицированные люди. Действительно, Александр Мень – миссионер.

Я не миссионер, я никогда не старался на этом поприще продвинуться куда-то. Я действительно клерикал, я люблю Церковь, я люблю службу, мне кажется, что я должен веровать и исповедовать, и больше ничего я не думаю.

То, что я говорю, выходя на амвон, «Верую, Господи, и исповедую…», а миссионерство – это не моя область, не моя задача. Просто мне это обычно не интересно. Хотя Алик Мень был, повторяю, замечательным миссионером и мог приводить людей в Церковь сотнями, если не тысячами. Я не умею, и главное – мне этого не хочется.

– Очевидно, что в вашем запрещении главную роль сыграли государственные службы, а священноначалие оказалось проводником их воли?

– А мне этот майор Подшибякин в Совете по делам религий (он вообще был достаточно откровенным человеком), когда я с ним в очередной, в пятый, в седьмой раз беседовал, говорит: «Отец Георгий, ну неужели вопрос о таких людях, как вы, решается здесь, в этом маленьком домике, в этом переулке?» Задрал голову к небу, говорит: «Вопрос о вашем назначении решается во-о-он там, высоко-высоко. Зачем вы к нам ходите? Мы ведь пешки. Мы ничего не решаем. Во-о-он там…» Ну, он умный человек, хитрый человек. Я не знаю, то ли он имел в виду Господа Бога, то ли он имел в виду председателя Комитета госбезопасности. «Во-о-он там».

Протоиерей Георгий Эдельштейн. Фото: Сергей Чапнин

Не надо никого «вести», но исповедовать обязан каждый человек

– Священников чаще преследовали за какое-то непослушание власти, чем за провинности перед церковным начальством?

– Ну, давайте с вами посмотрим. За последние 89 лет, с 1927 года, кто подвергался каким-то взысканиям, гонениям за его религиозные убеждения? Вы можете назвать кого-то? Я не могу, потому что с 1927-го митрополит Сергий, потом его преемники, первоиерархи, все время говорили, что у нас за религиозные воззрения никогда никого не преследовали. Возьмите книгу «Правда о религии в России», изданную в 1942 году. Там говорится, что никто и никогда за религиозные убеждения не преследовался, а только за антисоветскую деятельность.

Но за 2000 лет христианства, наверное, никого за религиозные воззрения не преследовали. Ведь если в Древнем Риме преследовали христиан, то вовсе не за их религиозные воззрения, а за их политическую, скажем так, активность. Вот статуя императора. Вот перед статуей горит огонь. Вот рядом блюдо, где лежит ладан. Подошел, взял щепотку, бросил на огонь – и иди домой. А злокозненные христиане отказывались. Потому что император – бог, надо ему покадить, надо ему поклониться. А если ты отказываешься признать императора богом, если ты отказываешься ему кланяться, если ты говоришь какие-то глупые слова, что нет Бога, кроме… Если ты настаиваешь на глупой формуле «Слушай, Израиль, Аз есмь Господь Бог твой!», то ты государственный преступник.

Римские власти терпели египетскую религию, многобожие, да любую, без исключения – греческую, вавилонскую, какую угодно религию. А вот злокозненные иудеи, христиане, они отказываются признать императора богом. За это их и наказывают, за это их казнят. Ну, и политическими преступниками были христиане и в Советском Союзе тоже. Только за это их преследовали, никогда за их религиозные убеждения, не так ли?

– Фактически священнослужителей преследовали за публичные выступления, либо – за ревностное исполнение своего ежедневного служения; за требы, проповеди, миссионерство. И то, и другое в итоге наказывалось…

– Ну, вот архиепископ Ермоген (Голубев) – он не позволил ни в одной епархии, где он служил, закрыть какие-то храмы. Ни в Ташкентской, ни в Омской, ни в Калужской. Ну, его турнули за штат, поселили в Жировицком монастыре, и больше он никогда не служил.

А другие епископы… Скажем, епископ принимает епархию с 200 приходами, а когда он оттуда уходит, когда его переводят, то в епархии остается 20 или 25 приходов. Этого епископа повышают, переводят в следующую епархию, а потом могут назначить или выбрать – не знаю, какой термин вам больше нравится – членом Священного Синода.

Я не знаю, каждый человек выбирает в своей жизни тот путь, который ему кажется правильным. Архиепископ Ермоген выбрал свой. Архиепископ Павел (Голышев) выбрал свой. За что архиепископу Павлу (Голышеву) его собратья несколько часов плевали в харю на заседании Священного Синода, потом оклеветали. Потом ему, по-моему, разрешили вернуться во Францию, откуда он приехал; вскоре он умер. Каждый человек выбирает то, что ему хочется.

Есть один путь, это путь Патриарха Алексия (Симанского), который отдыхал на дачах Иосифа Виссарионовича Сталина (Сталин отдыхал на соседней даче), ездил на правительственной машине ЗИС-110 к источникам минеральных вод. Примерно так же жил митрополит Никодим (Ротов) и другие высокопоставленные архиереи. А был путь архиепископа Ермогена, который несколько лет прожил в Жировицком монастыре, которого вызывали на Синод и, повторяю, в харю ему плевали. Говорили, что его труды, записки используются во вред и нашей Церкви, и нашему Отечеству.

– Что священник в советские годы мог выбрать для себя: либо писать открытые письма и страдать; либо миссионерствовать, совершать требы вне храма – и тоже страдать?

– А я не думаю, что кто-то должен страдать, честно говоря. Я за все годы своего священнослужения ни одного дня и ни одного часа не страдал. Но я твердо убежден, что если я выхожу на амвон и говорю слова «Верую, Господи, и исповедую», а исповедую – значит вслух перед всеми свидетельствую, то я не должен никого обманывать, я должен исповедовать. И мне никогда не хотелось быть миссионером, я никогда в жизни никого никуда не звал, даже свою жену и своих детей.

Когда я женился, жена у меня не была крещеной. Ну, не хочет – не надо. Мы прожили три или четыре года в браке, потом она сказала: «Юрка, я хочу креститься». «Ну, хочешь, пойдем к отцу Николаю». Потом через некоторое время она сказала: «Я хочу венчаться», я согласился.

Я глубоко убежден, что Церковь – это не полицейский участок, никто никого не должен брать за шиворот и куда-то вести. В Церковь нельзя привести. Но мне кажется, что исповедовать, вслух свидетельствовать обязан каждый человек.

Хотя это мое личное мнение, я его никому не навязываю.

Я очень люблю трех богословов-каппадокийцев – Василия Великого, его брата Григория Нисского и его близкого друга Григория Богослова (которого Василий Великий сделал на всю жизнь несчастным, но это отдельная тема). Так вот, Григорий Богослов говорил, что молчанием предается Бог. Мне кажется, что мы не должны молчать, а если мы молчим, то мы Господа Бога предаем.

Я вообще-то не люблю Аркадия Гайдара, но у него есть такая повесть «Чук и Гек», по-моему. Два мальчишки, Чук и Гек получили телеграмму от папы, шалили, играли, один из них телеграмму эту выкинул в окошко. Побежали – не нашли, пропала телеграмма. Скоро придет домой мама. Ну, если мама спросит, была ли телеграмма, мы ей скажем, а если не спросит – не скажем. Значит, мы врать не будем. Примерно так рассуждает большинство наших современников, в том числе и священнослужителей: если меня не спрашивают о правде, то я сижу тихо и не выступаю. А я каждый раз говорю, что молчанием предается Бог. Если я знаю правду, то я обязан это говорить. Это не значит, что отец Александр Мень, или отец Владимир Рожков, или отец Георгий Кондратьев, или отец Сергий Хохлов, с которыми мы были друзьями в 1960-е годы, что они тоже обязаны говорить то, что тогда говорил я, или то, что говорил и писал отец Николай Эшлиман.

Мысль о том, чтобы написать письмо Патриарху о преследовании Церкви в 1960-е годы, была распространена по всей Москве и по всему Советскому Союзу. Сотни и даже тысячи священников говорили: «Да, конечно, преследуют, да, церкви закрывают».

Но вот логика отца Александра Меня (тогда он беседовал с отцом Николаем Эшлиманом) была такая: конечно, преследуют, но даже если мы письмо напишем, лучше его подписать псевдонимом «Иванов Иван Иванович». Отец Николай колебался, когда мы с ним беседовали. Мне казалось, что псевдоименность – это одна из форм лжи. Священник не должен подписываться псевдонимами. Отец Николай согласился, написал, что он священник Покровской церкви в Лыщиковом переулке, священник Николай Эшлиман, и что он проживает по такому-то адресу.

Мне кажется, что это правильный путь любого священнослужителя, но это только мое личное мнение. Я вполне согласен с отцом Александром Менем, который говорил: «Ну, хорошо, напишете письмо, опубликуете письмо, будет шум, это все равно, что камень бросить в воду – бултых, пошли волны во все стороны. А потом понемногу эти волны успокоятся. И первое время “бултых” слышат, а потом люди обо всем забудут. А наша главная задача сегодня – проповедовать Евангелие, нести людям Благую Весть о Христе, служить, проповедовать. А тут вас запретят в священнослужении – вам какая польза? Никакой. А прихожанам? Никакой. И христианской Церкви от вашей героической выходки, от открытого письма пользы, увы, никакой. Главная наша задача – это проповедь, а не открытые письма».

Я думаю, что отец Александр был совершенно прав. Но мне ближе была и есть точка зрения отца Николая Эшлимана. Каждый человек, наверное, в жизни выбирает свой путь. И я думаю, что служить Богу, служить Церкви можно совершенно разными путями. Я до сегодняшнего дня не смогу показать пальчиком – вот, Владимир Рожков шел этим путем, а Сергий Хохлов – тем, Александр Мень – этим, а Николай Эшлиман – другим. Я думаю, все они были достойными священнослужителями. Каждый шел своим путем, а судить их – я не думаю, что я поставлен кем-то судьей. Я думаю, что судить их должен Господь Бог. А как Он их будет судить – мне не дано это видеть или понимать. Но с моей точки зрения, еще раз говорю, нельзя врать. Вот в этом я убежден совершенно твердо.

Когда митрополит Никодим (Ротов) был в Великобритании, он проповедовал, участвовал в каких-то дебатах, выступал на радио, телевидении. Однажды Майкл Рамзей, глава Англиканской Церкви, сказал ему: «Мы не можем требовать, чтобы вы говорили правду, но мы можем требовать, чтобы вы не говорили явной лжи». Я думаю, что эти слова сегодня не только может, но и должен сказать каждый священник нашим епископам, включая и епископа города Москвы, Святейшего Патриарха. Нельзя говорить явной лжи. Нельзя защищать сергианство, потому что митрополит Сергий, митрополит Николай (Ярушевич) были теми людьми, которые говорили, что они не знают ни одного священномученика, ни одного исповедника в нашем дорогом Отечестве. Это было явной ложью. Когда они говорили, что никто никогда не преследовался за свои религиозные убеждения, это было ложью.

Очень часто (не столько сегодня, сколько лет 15-20 назад) я встречал выражение «семьдесят лет вавилонского пленения». Это ложь. Это неправда. Потому что до 1953 года каждому священнослужителю грозил маузер, лесоповал, Колыма. После смерти Сталина ни маузер, ни лесоповал нам не грозил. За время хрущевского правления фактически были репрессированы, попали в тюрьму только два епископа. Епископ Андрей и епископ Иов. Официально их посадили за финансовые махинации, за неуплату налогов. И все. Никакого сравнения с ленинскими или сталинскими гонениями, когда расстреливали тысячами, сотнями, и в концлагерь шли сотнями и тысячами. В хрущевские времена епископов покупали – вот и все. Самым страшным за все годы после смерти Сталина – было архиерейское совещание июля 1961 года, когда в Троице-Сергиевой лавре проголосовали за изменение Устава, когда священники были лишены права быть членами исполнительного органа, когда все было отдано в руки старосты, помощника старосты и казначея – так называемой «тройки».

И потом 25 лет Церковь страдала именно из-за этого. Церковь грабили, разрушали Церковь, закрывали церкви. Все это делалось руками священнослужителей. И когда на Соборе 1971 года архиепископ Василий (Кривошеин) пытался против этого выступать, возражать, то его главным оппонентом был митрополит Никодим (Ротов), который очень искусно затыкал рот архиепископу Василию.

Главными врагами Церкви в 60-70-е годы были наши архиереи, которые смиренно выполняли то, что им велел Совет по делам религий. Нужно было закрывать церкви – они закрывали. Скажем, здесь нашу Карабановскую церковь закрыл костромской епископ. Приехал и забрал антиминс, и не давал священников сюда. И соседнюю церковь в селе Шишкино, Судиславского района, закрыл костромской епископ. Ильинскую церковь в селе Яковлевское закрыл епископ. Так можно перечислять очень долго.

К сожалению, сегодня у нас в России не существует ни одной правдивой истории Русской Православной Церкви ХХ века. Учебником для духовных семинарий служит книга профессора протоиерея Владислава Цыпина. Это, опять же, сборник мифологем. На эту тему, наверное, нужно бы отдельно специально побеседовать, но со всей ответственностью за свои слова могу повторить: нет до сегодняшнего дня ни одного честного курса истории Русской Православной Церкви ХХ века.

Протоиерей Георгий Эдельштейн. Фото: Леонид Петухов / rasfokus.ru/petuhov

Если мы честно идем к Господу – наш путь правильный

– Один из главных критиков сергианства священномученик Кирилл Казанский считал, что единомысленные с ним священники и епископы не должны вступать в евхаристическое общение с иерархией митрополита Сергия. А для мирян считал допустимым причащаться Святых Тайн в сергианских храмах, не принимая активного участия в приходской жизни таких храмов. Значит ли это, что священник и мирянин наделены разной степенью ответственности в деле свидетельства правды? Как лучше поступать мирянам, которых смущает что-то происходящее в Церкви или произносимое с амвонов?

– Я не знаю. Я редко разделяю епископов, священников и мирян. Мне кажется, что правила для всех христиан примерно одинаковые. Я уверен (не просто думаю, а уверен): когда мы говорим, что вот Ленин такой людоед, Сталин – людоед, они очень и очень плохие – мы фактически снимаем ответственность с себя. Я думаю, что во всех тех безобразиях, которые происходили в нашей стране при Ленине и при Сталине, да и в последующие годы тоже, виноваты все мы, все без исключения.

Потому что Ленин, Сталин, Дзержинский, Свердлов, Ягода и так далее – они же расстреливали не сами, а у них были подручные. Но кроме этих палачей были идеологические работники, которые тоже помогали – писатели, поэты, артисты – десятки и сотни пьес, фильмов о Ленине.

Я думаю, что все люди, которые участвовали в создании фильма «Ленин в октябре», «Ленин в 1918 году» – это люди виновные во всех казнях, которые происходили в Советском Союзе. Они помогали укреплять эту каннибальскую идеологию.

Чкалов виноват? Да, конечно, виноват. В 1937 году не случайно Сталин постарался пышно отпраздновать 100-летие со дня гибели Пушкина. Выходят несколько роскошных академических изданий Александра Сергеевича Пушкина. Для чего? Чтобы создать видимость, что у нас нормальная, человеческая страна. И полеты Чкалова – это примерно на ту же тему. Если говорить о Галине Улановой, то она тоже виновата, потому что это все та же идеология.

Другой вопрос – степень вины. Главных нацистских военных преступников судили, я не помню, сколько там – 20 или 21 человек. Но ведь виноваты и генералы, и полковники, и капитаны, и лейтенанты. Всегда приходится где-то провести черту и сказать: те, кто выше черты, должны сесть на скамью подсудимых. Потому что нельзя посадить на скамью подсудимых всю Германию. Судьи виноваты? Да, виноваты. Непосредственные исполнители, вертухаи, которые работали в Освенциме, в Треблинке, в Дахау – виноваты? Да, виноваты. Ну и так далее.

Я думаю, что точно так же было и у нас в Советском Союзе. И точно так же сегодня. Одно дело, если неправду говорит, сознательно ошибается Патриарх, другое дело – если епископ Костромской и Галичский, третья, может быть, степень вины – это настоятель церкви в Карабаново. С каждого свой спрос. Но, в моем представлении, есть вина любого человека.

Очень наглядный пример – идеологическая сторона жизни Церкви. В советское время была так называемая «борьба за мир» и ограбление Церкви в Фонд мира. Не было ни одного Пасхального или Рождественского послания, где Патриарх или правящий архиерей не писали бы о необходимости борьбы за мир. Это советская пропаганда. Патриарх или епископ пишет, кто-то из священников редактирует, печатает. В каждом храме священник эти послания, лживые послания, зачитывает.

А люди, стоящие в храме (предположим, в московском храме, куда пришли достаточно образованные люди, тот же Сергей Сергеевич Аверинцев), стоят и слушают эту пропаганду. Ну, когда мы с Сергеем Сергеевичем беседовали, я его спрашивал: «Почему не протестуешь?» Ответы были уклончивые, самые разные. Но я думаю, это тот же самый вопрос о вине фельдмаршала Кейтеля, или фельдмаршала Йодля, или Кальтенбруннера – и рядового солдата СС… Так же и здесь.

Но повторяю, я никогда не скажу, что был неправ отец Александр Мень, который отказывался свидетельствовать. Прав. Что-то делать обязан каждый. Ну, вот отец Александр считал миссию, считал проповедь Евангелия главной задачей. Ну что ж, очень хорошо. Архиепископ Ермоген (Голубев) тоже видел – я это просто точно знаю – видел намного больше минусов, ошибок в Московской Патриархии, чем обличал.

Я думаю, что столько, сколько на земном шаре людей, столько и путей к Богу. Миллион, миллиард, шесть миллиардов. И я думаю, что все шесть миллиардов дорог, путей – все правильные, с одним маленьким условием. Если мы не врем, если мы не лжем, если мы спрашиваем свою совесть. Если мы честно идем к Господу – то ответа на вопрос, какой путь правильный, а какой неправильный, я не знаю.

Возобновившаяся в нынешнем году многолетняя полемика о митрополите Сергии (Страгородском), о его пресловутой «Декларации о радостях», даже о каком-то письме, с которым он, Сергий, якобы намерен был предстать на Страшный суд, имеет лишь косвенное отношение к личности самого митрополита, к его Декларации и письму.

Это спор непримиримых оппонентов РПЦ МП на темы «Государство и Церковь», «Христианство и коммунизм (или гитлеризм)», «Правда и ложь или добро и зло в нашей Церкви». Это спор не о 90-летнем прошлом, а о сегодняшнем и завтрашнем дне нашей Русской Православной Церкви.

Один из частных аспектов этих сложнейших и обширнейших тем: где пределы дозволенного компромисса христианской Церкви с государством, с коммунистами-большевиками - самыми крепкими, последовательными и беспощадными врагами Бога, Церкви и религии. Компромисса, до которого, по определению А.В. Карташева, «опустилась, в потёмках большевистского ада, и террористически загнанная и обезволенная часть епископата».

Компромисс, который родился в 1927 г., возмужал и окреп в 1943, слегка переболел в начале 1960-х, отнюдь не захирел и не «выброшен на свалку истории» сегодня, в конце 2015 года. Не нуждается ли в исправлении и дополнении ленинский декрет «Об отделении церкви от государства»? Церковь у нас всё та же. И епископат всё тот же.

Если г-н Владимир Легойда, например, полагает, что нечто всё же изменилось, то:

По какой причине?

Эту абсурднейшую теорию и практику «симфонии» подъяремной христианской Церкви и государства воинствующих безбожников принято именовать сергианством. Термин крайне неудачный, но иного нет, этот прочно вошёл не только в околоцерковный обиход, но даже в речь историков-профессионалов.

Сергианцы твёрдо усвоили этические постулаты советского государства, сергианство - это христианство, «наглотавшееся советчины всласть». Согласно фундаментальной (разумеется, негласной, но общепринятой) сергианской доктрине, ни один член Церкви - от Святейшего Патриарха до лаика («верного») - никогда не обладал и ныне не обладает правом на правду. Цель безусловно оправдывает средства: цель - всё, средства (т.е. пути достижения цели) - ничто. Самая гнусная, бесстыжая ложь «ради спасения Церкви» не только не осуждается, но даже не обсуждается.

Апологеты сергианства до скрежета зубовного ненавидят этот термин. Как-то в конце 80-х гг. прошлого века в «Огоньке» был «круглый стол»: спорили, но вполне благожелательно, даже шутили и смеялись, пока один из нас, Андрей Бессмертный, не произнёс табуированное слово. Всё. За столом сидел ныне здравствующий Патриарх (тогда - архиепископ) Кирилл. Он хлопнул ладонью по столу, что-то гневно сказал, нас всех разъединили ледяные торосы. Ни один больше не слышал другого.

В 1965 г. в квартире А.В. Ведерникова в Плотниковом переулке, в пяти минутах ходьбы от Арбата, священник Николай Эшлиман читал своё знаменитое «Открытое письмо» Патриарху Алексию (Симанскому). Собралось человек десять. Строжайшая конспирация. Выпивали (весьма умеренно), закусывали, одобрительно кивали, соглашаясь, - единомышленники! - пока отец Николай не произнёс всё то же слово. «Молокососы! Щенки!» - закричал неизменно тактичный Анатолий Васильевич. - «Как вы смеете говорить о митрополите Сергии? Я его хорошо знал и писал о нём!» Расходились молча.

А.В. Карташев тоже близко знал митрополита Сергия. Он писал:

«Пример - капитуляция московских иерархов пред служением мировому коммунизму под предлогом будто бы обязательной для православия коллаборации с государством, безразлично каким по своей духовной сущности. Если такой соблазн богословской мысли и такого умопомрачающего церковного действия мог произойти с таким большим богословом и вместе с таким бескорыстным аскетом-монахом, как покойный патриарх Сергий (Страгородский), то что же говорить о преемнике его патриархе Алексии, и других. <…> Непростительно смешивать святое и нечестивое, благовоние фимиама и зловоние сероводорода, божье и дьявольское. Если такое смешение не показной самообман, то это болезнь совести, схождение с совести как сходят с ума. Это интервенция мистических тёмных сил в грешную человеческую жизнь, духовно не ограждённую от козней дьявольских. Словом, мы стоим пред страшным фактом потери различия добра от зла». (Православие в жизни. Нью-Йорк, 1953. С. 148)

Забыть о совести, утратить различие добра от зла, пожертвовать ради чего-либо правом на правду - означает поставить политику выше религии, сознательно и добровольно выйти за пределы церковного двора.

Большевикам было необходимо, чтобы попы стали советскими людьми, усвоили коммунистическую нравственность ради высших, благороднейших целей пожертвовали пустячком - правом на правду.

В июле 1927 г. митрополит Сергий и его Священный Синод негласно заключили с советским правительством обоюдовыгодную сделку: отдали «пустячок», получили взамен легализацию Церкви. Потом легализовавшие методично, год за годом, расстреливали легализованных. Сколько епископов было живо в 1927 г.? Сколько через семь лет, когда 14 (27) апреля 1934 г. по предложению митрополита Алексия (будущего Патриарха) Сергий был посажен на Патриаршую (!!!) Московскую кафедру «за мудрое руководство кораблём церковным» с особым титулом «Блаженнейший»? А ещё через семь лет, в 1941 г., - сколько епископов? Говорят - четыре: Сергий, Алексий, многолетний активный сотрудник НКВД Николай (Ярушевич) да «церковный власовец» Сергий (Воскресенский). Вот и вся «структура Церкви», которую сохранил «мудрый старец». А «пустячок» - право на правду - отданный большевикам по тому негласному конкордату, когда-нибудь кому-нибудь вернули?

Руководство «мудрого кормчего» неизбежно привело к тому, что все священнослужители, спасшиеся на том церковном корабле, стали не рабами, а лакеями, совслужащими в агентстве коммунистической агитации и пропаганды.

Все сергианцы все годы неизменно повторяют слова, напечатанные в «Новой газете» 26.10.2015:

«Подписание под жесточайшим давлением ОГПУ и с очевидными вставками, сделанными сотрудниками этой организации, Декларации в июле 1927 года было проявлением не коллаборационизма и сервилизма, но выбором такого компромисса с властью, который для выбравшего его предполагал путь мученичества через унижение и собственное попрание ради спасения Церкви».

Это столбовой путь «красных попов» обновленцев. Новомученики и Исповедники российские избрали диаметрально противоположный путь: путь правды.

«Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям и что нет другой страны, в которой она пользовалась бы столь полной свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая может быть внушена только или лицемерием, или сервилизмом, или полным равнодушием к судьбам религии, заслуживающим безграничного осуждения в её служителях».

Это «Послание к правительству СССР» соловецких епископов-исповедников обычно датируется маем того же 1927 г., что и паскудная сергиева Декларация. От неё, Декларации этой, за версту несёт ароматом ГПУ. Впрочем, сергианцы и сами о том злосмрадном запахе пишут. «Соловецкое послание», несомненно, - голос Церкви, ГПУ-шники его не редактировали.

Соловецкие епископы предложили нам три объяснения всем словам и поступкам сергианцев:

1. лицемерие

2. сервилизм

3. полное равнодушие к судьбам религии, заслуживающее.. и т.д.

Только три, четвёртого не дано. Соловецкие епископы, безусловно оставаясь лояльными гражданами Советского Союза, требовали для себя и для Церкви немыслимого, чем с первого дня октябрьского переворота не обладал ни один человек, - духовной свободы, права на правду.

«При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием её бытия и смыслом её существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм».

В вопросах нравственности, справедливости, права соловецкие епископы непоколебимо оставались в пределах церковной ограды.

Сергианцы, руководствуясь требованиями данного конкретного момента и конкретной исторической (политической) ситуации, вышли из «церковного двора», сделали в угоду советской власти всего лишь один шаг за пределы той невидимой ограды. Дальше всё сразу стало очень легко и предельно просто. «Ты мне позволь только лапочку на воз положить, а там уж я сама залезу».

В июле 1927 года митрополит Сергий и члены его Синода подписали Декларацию «с очевидными вставками, сделанными сотрудниками ОГПУ», пишут сергианцы. Всё. Через два с половиной года, в феврале 1930, их никто ни о чём уже не спрашивал: они стали холуями родного советского государства. «Мы, церковные деятели, с нашим народом и с нашим правительством», - гласила Декларация.

3 (16) февраля 1930 г. в газетах «Правда», «Известия», «Беднота» было опубликовано «Интервью с главой Патриаршей Православной Церкви в СССР Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским) и его Синодом».

«Представители советской печати обратились с рядом вопросов к митрополиту Сергию и присутствовавшим при беседе членам Синода. На поставленные вопросы митрополит Сергий и Синод дали следующие ответы:

Вопрос: Действительно ли существует в СССР гонение на религию и в каких формах оно проявляется?

Ответ: Гонения на религию в СССР никогда не было и нет. В силу декрета об отделении Церкви от государства исповедание любой веры вполне свободно и никаким государственным органом не преследуется. Больше того. Последнее постановление ВЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г. (н.ст.) совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения на религию.

Вопрос: Соответствуют ли действительности сведения, помещаемые в заграничной прессе, относительно жестокостей, чинимых агентами соввласти по отношению к отдельным священнослужителям?

Ответ: Ни в какой степени эти сведения не отвечают действительности. Всё это - сплошной вымысел, клевета, совершенно недостойная серьёзных людей. К ответственности привлекаются отдельные священнослужители не за религиозную деятельность, а по обвинению в тех или иных антиправительственных деяниях».

Всё интервью, с первого слова до последнего, - такая же грубая беспардонная большевистская ложь. Под текстом интервью подписи митрополита Сергия и четырёх членов его Синода. В том числе Алексия (Симанского), с начала февраля 1945 г. - Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, о котором писал А.В. Карташев.

Через восемьдесят лет секулярные историки выяснили, что никто митрополиту Сергию и членам Синода вопросы не задавал и они на вопросы, естественно, не отвечали. Весь текст интервью, все вопросы и ответы, сочинил по заданию Политбюро ЦК ВКП(б) председатель Союза воинствующих безбожников Е.Ярославский. Потом этот текст был отредактирован и дополнен И.Сталиным. Митрополит Сергий узнал, что он, глава Патриаршей Православной Церкви в СССР, отвечал на чьи-то вопросы из газеты «Правда».

Но через два дня, 5 (18) февраля 1930 г., в интервью иностранным корреспондентам, он заявил, что интервью давал он и его Синод:

«Вопрос: Какое количество священников было приговорено к тюремному заключению и к ссылке в 1929 г. и за какие проступки?

Ответ: По этому вопросу мы уже высказались в интервью от 16 февраля 1930 г. (н.ст.), данному представителям советской печати».

Пикантнейшая особенность всей истории в том, что 80 лет ни церковные, ни светские специалисты не могли отличить текст главного воинствующего безбожника Е.Ярославского от текста главы Патриаршей Церкви.

В 1942 г. Сергий опять подписал злобную клевету на всех Новомучеников Российских в книге «Правда о религии в России».

Впрочем, его преемник, Патриарх Алексий (Симанский), был таким же сергианцем: льстивым и лживым человекоугодником. 20 мая 1944 г. в «Письме Патриаршего Местоблюстителя, митрополита Алексия председателю Совета Народных Комиссаров маршалу Советского Союза И.В. Сталину» он писал о почившем митрополите Сергии:

«Нам, его ближайшим помощникам, близко известно и его чувство самой искренней любви к Вам и преданности Вам, как мудрому, Богопоставленному Вождю (это его постоянное выражение) народов нашего великого Союза. Это чувство проявлялось в нём с особой силой после личного его знакомства с Вами 4 сентября минувшего года. Не раз приходилось мне слышать от него, с каким чувством он вспоминал об этом свидании и какое высокое, историческое значение он придавал Вашему, ценнейшему для нас, вниманию к церковным нуждам».

Сергианцев первых 25 лет невозможно оправдать, но легко понять: «никто из нас не герой», нельзя требовать от людей массового героизма. Пока был жив И.Сталин, любому человеку каждую минуту грозили лесоповал, ссылка за Полярный круг, браунинг. Понять сергианцев последующих шестидесяти лет несравненно сложнее.

Что заставляло, например, чрезвычайно умного, всесторонне одарённого митрополита Никодима (Ротова) всю жизнь бессовестно лгать в нашей стране и за рубежом? Никодим был большим сергианцем, чем сам митрополит Сергий.

Хорошо знавший Никодима архиепископ Василий (Кривошеин) вспоминал:

«Хочу упомянуть об одном эпизоде, самом по себе незначительном, но интересном для характеристики митрополита Никодима и усвоенной им советской привычки говорить ложь без всякой к тому необходимости, даже не замечая того и не помня (я не говорю здесь о публичных высказываниях, не соответствующих действительности, их можно если не оправдать, то по-человечеству понять и извинить…» (Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Н.Новгород, 1998. С. 314) О подобных эпизодах, когда Никодим «заврался», близкие ему люди рассказывают постоянно. Обычный советский функционер. В нашей Церкви их принято именовать сергианами. Хотя, повторю, термин кажется мне неудачным.

«Можно отметить ряд серьёзных вопросов, из-за которых у нас возникали с ним трудности. Во-первых, его советофильские высказывания. Все эти восхваления «Великой Октябрьской» нас, конечно, глубоко огорчали и как таковые, и потому, что наносили ущерб доброму имени Русской Православной Церкви и являлись препятствием к воссоединению с ней отколовшихся от неё частей. То же можно сказать и о так называемой миротворческой деятельности Московской Патриархии, до мелочей следующей за всеми изгибами советской внешней политики (вроде борьбы с пресловутой конвергенций). <…>

Несравненно более печальны и опасны были попытки как-то с христианской точки зрения идеологически оправдать атеизм и революцию. <…> Сюда же относится и пресловутое «октябрьское богословие», о котором я уже говорил: рассматривать октябрьский переворот как величайшее событие в истории христианства, какое-то новое откровение Божие, подобное Воплощению. Такого рода статья была напечатана митрополитом Никодимом в ЖМП» (Там же, с. 328-330)

Одно несомненно: все сергианцы - советские люди. Оттого и всё. Все нынешние болезни РПЦ МП.

Священник Георгий Эдельштейн

Воскресенский храм с. Карабаново

Костромская епархия РПЦ МП

Познакомиться с новой книгой отца Георгия Эдельштейна «Право на правду» в муниципальной художественной галерее Костромы 21 июля собралось около полусотни человек - костромичи, москвичи, ярославцы. Презентацию аудиокниги настоятеля храма в селе Карабаново приурочили к 85-летию автора, но постарались сделать это так, чтобы, по словам модератора встречи, координатора Комитета гражданских инициатив в Костромской области , юбиляр ничего не заподозрил - иначе он не позволил бы вовлечь себя в торжества. На презентации побывал корреспондент « ».

Антипрезентация

По словам Николая Сорокина, хотя название аудиокниги такое же, как у изданной в начале года книги, содержание ее совпадает с печатной версией не более чем на 10%.

Георгий Эдельштейн и Николай Сорокин

Когда в марте в Костроме проходила презентация печатной книги Георгия Эдельштейна «Право на правду», участникам показали видеообращение одной из основательниц Московской Хельсинкской группы Людмилы Алексеевой. Теперь при презентации одноименной аудиокниги видеоприветствие отцу Георгию направили еще два члена этой правозащитной организации - Валерий Борщов и Алексей Симонов.

Отец Георгий поблагодарил всех, кто принял участие в создании аудиокниги, но объявил, что поставил бы за нее «тройку с двумя минусами», потому что если при написании традиционной печатной книги содержание можно постоянно править, то при записи аудиокниги сказанное уже не изменить.

Я насчитал порядка 50–60 «блох», - признался автор, имея в виду выявленные после записи ошибки и неточности. Он сослался на сложность передачи мысли, о которой еще Тютчев писал: «Мысль изреченная есть ложь».

Отец Георгий выразил сожаление по поводу того, что аудиокнига записывалась как монолог - ответы на вопросы звучали бы, по его мнению, живее и интереснее.

Если бы я прослушал подобную аудиокнигу, написанную кем-то другим, то не стал бы относиться к ее автору серьезно, - подытожил критические замечания в свой адрес священник.

Некоторые участники встречи выступили с поздравительными речами, юбиляр смутился. Зато на вопросы он охотно ответил. Спрашивали про отношение к фигуре Николая II , про реакцию руководства РПЦ на критику со стороны костромского священника, про отношение к старцу Науму из Троице-Сергиевой лавры [православный старец, по некоторым свидетельствам, наследует традиции юродства и обладает даром прозорливости]. Отец Георгий ответил, что лично был знаком с отцом Наумом, но, так сложилось, встречал его исключительно в комических ситуациях. Например, однажды увидел отца Наума, идущего с замотанной полотенцем головой и громко ругающегося. Оказалось, когда он мылся в бане, отключили горячую воду.

Отец Георгий призвал присутствующих спорить, возражать, оппонировать ему, но желающих делать это не нашлось.

Две беды Русской православной церкви

Раскрывая основное содержание очередного произведения, отец Георгий назвал две главные беды Русской православной церкви - неправду и зависимость церкви от государства.

Священнослужители слишком часто говорят неправду, от патриарха до дьяконов, - заявил автор «Права на правду». Причем, по его мнению, самой распространенной формой лжи является молчание. Эдельштейн считает, что церковь должна быть независимой и свободной, только тогда она сможет стать душой общества, душой народа и творческим началом.

Патриарх в трамвае

Отец Георгий рассказал, что сегодня найти православный календарь без фотографии патриарха невозможно. Он сравнил нынешнее отношение к иерарху церкви с культом личности и констатировал: «Мы Господу Богу кадим меньше, чем патриарху».

По его мнению, РПЦ необходимо брать пример с римско-католической церкви и с бывшего патриарха Сербской православной церкви Павла, который не чурался ездить в обычном трамвае.

А наши священники отгородились от паствы высоченной стеной и непроходимым рвом, - констатировал отец Георгий.

Георгий Эдельшейн - протоиерей Русской православной церкви, участник диссидентского движения в СССР, член правозащитной организации «Московская Хельсинкская группа», кандидат филологических наук.

В сан священника был рукоположен в 1979 году, с 1992 года - настоятель храма Воскресения Христова в селе Карабаново.

Cтудия «АРДИС» предлагает вашему вниманию аудиокнигу, входящую в проект «Живой голос свидетеля эпохи».Не врать!Перед вами – аудиокнига сельского священника Георгия Эдельштейна, записанная по материалам его книги «Право на правду», вышедшей в 2017 году. «В церкви, самое страшное – один раз солгать. Как только ты солгал, как только ты сделал маленький шажок за церковную ограду – все, ты ушел из церкви», – считает автор. В книгу «Право на правду» вошли статьи, которые Георгий Эдельштейн публиковал в своем «Живом журнале», его воспоминания о жизни, литературе и истории. Уникальность издания в том, что автор не маскирует проблемы, существующие в обществе и церкви, а честно и доходчиво рассказывает о них. «Прошу любого человека понимать, что я никогда не критиковал и не буду критиковать мою Церковь, но я критикую своих собратьев-священнослужителей и патриарха, если вижу какие-то ошибки», – так объясняет автор свою позицию.По мере сил и веры… Не врать! Стараться не врать каждый день, каждый час, каждое мгновенье своей жизни…. Просто не врать. Потому что есть Бог! Потому что стыдно и унизительно. Потому что врать плохо. И на душе скверно. Это такой путь… Один из многих к Богу. Путь отца Георгия Эдельштейна.Георгий Эдельштейн – протоиерей Русской православной церкви, участник диссидентского движении в СССР, член правозащитной организации «Московская Хельсинкская группа». В сан священника был рукоположен в 1979 году, с 1992 года – настоятель храма Воскресения Христова в селе Карабаново.Звукорежиссеры: Редас Шулякас, Константин СолнцевФото: Роман МордашевКоординатор проекта: Елена Глубоковская© Протоиерей о. Георгий Эдельштейн? Ю.И.Метелкин, www.AudioPedia.su