Игумения Феофила (Лепешинская) - Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях. Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях

Настоятельница Богородице-Рождественской пустыни калужского села Барятино написала книгу «Плач третьей птицы» о проблемах современных монастырей

Игумения Феофила (Лепешинская)

Матушка Феофила — энциклопедически образованный человек. В монастыре, которым она руководит, помимо обширного хозяйства и шести десятков кошек, есть роскошная библиотека, состоящая из 7000 томов . Каждую книгу игумения отбирала собственноручно. Диапазон изданий поражает: нижний ярус книгохранилища целиком отведен под православную литературу, а на втором — сугубо светские произведения. Наряду со святоотеческими творениями здесь можно запросто встретить труды таких далеких от Церкви авторов, как Петр Чаадаев и Ролан Барт.

Интерьер монастырской библиотеки

Сама себя игумения Феофила писательницей не считает. Имея за плечами журналистское образование, она привыкла высказываться только на те темы, в основу которых априори заложен конфликт. Первая книга матушки «Дерзай, дщерь! Размышления о женском призвании» написана как отклик на факты об уничижительном отношении некоторых церковных деятелей к воцерковленным женщинам . Когда настоятельница размышляет на какую-то волнующую ее тему, она всегда перечитывает Евангелие, обращая внимание на отношение Христа к этой проблеме. Так было и при работе над книгой «Дерзай, дщерь!», причем ни одного случая пренебрежения Иисуса к своим собеседницам ей обнаружить не удалось. Мало того, тайну своего Призвания Господь впервые открыл именно самарянке — представительнице презренного для правоверных иудеев народа!

Здание монстырской библиотеки и домового храма преподобного Сергия Радонежского

Книга «Плач третьей птицы» основывается на горьком опыте игумении Феофилы. В свое время ее изгнали из одного из монастырей — вместе с несколькими другими послушницами. Трудно поверить, но впоследствии каждая из них стала настоятельницей какой-либо обители. Тема излишне суровых порядков в наших обителях, увы, не нова. Истоки этой проблемы матушка видит в отсутствии преемственности церковной традиции, которая прерывалась на 70 лет всеобщего безбожия . В этот период на территории России не было ни одного женского монастыря. Поэтому не стоит удивляться, что когда они стали возобновляться в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века, нередко в их главе поставлялись случайные люди.

Монастырский котик

Книгу «Плач третьей птицы» критики нередко ставят в один ряд с сочинением «Исповедь одной послушницы» Марии Кикоть. Разница лишь в том, что последняя, в отличие от матушки, покинув стены ненавистного монастыря, полностью разочаровалась и в религии. Матушка Феофила тонко подмечает, что раз такое с Марией случилось, значит к вере по-настоящему она никогда и не приходила . Да зачем надо было мучить себя целых семь лет в монастыре, тогда как все плюсы и минусы любого коллектива человеку становятся очевидными в течение года.

Монастырский котик

«Я вынесла сор из избы», - говорит Игумения Феофила о замысле книги «Плач третьей птицы». При этом она признается, что ни за что бы не ушла из монастыря по собственной воле, предпочитая терпеть и смиряться ради спасения души. Да и гонения на Церковь, по мнению матушки, полезны, потому что только в их горниле выковывается подлинное богословие . Размышляя о состоянии современного Православия, она заметила, что «практикующих верующих» в России всего 2% (именно столько посещают храмы на Пасху). Да и то многие из них имеют настолько дремучие представления, что матушка поостереглась бы называть их христианами. К тому же не надо забывать, что до смертного часа о вере любого человека вообще невозможно судить компетентно.

Храм Рождества Богородицы

Постоянные медийные атаки на Патриарха Кирилла игумения Феофила объясняет тотальным человеческим невежеством. Вопиющая людская необразованность формирует и неправильные представления о монашестве. Главным заблуждением в этой сфере матушка считает убеждение, что в инокини девушки подаются от несчастной любви . За опровержениями далеко ходить не надо. Экскурсию для журналистов, приехавших в Барятино на презентацию книги «Плач третьей птицы», провела молодая монахиня с ясным взором и отменным чувством юмора. На вопрос, был ли у нее к моменту ухода от мира молодой человек, она ответила, что слишком была увлечена для этого учебой на художника по керамике. Поехав студенткой на три месяца в Оптину пустынь, она приняла в итоге решение о постриге. В Богородице-Рождественской обители сестра уже 11 лет. Помимо проведения экскурсий, пишет иконы, заведует монастырской котельной.

Иконы кисти нашего гида в домовом храме преподобного Сергия

Круг обязанностей нашего гида опровергает еще одно обывательское заблуждение о том, что в монастырях жить очень легко. Каждая насельница Богородице-Роджественской пустыни имеет по 3-4 послушания, среди которых - приготовление пищи, уборка территории, уход за огородом, коровами и козами. Особая статья - многочисленные кошки, буквально наводнившие монастырь. Оказавшись в Барятино, матушка Феофила столкнулась с жестокой местной традицией закапывать в землю «ненужных» котят живьем. Монахини принялись спасать несчастных зверей, но тут появилась другая проблема: кошек начали подбрасывать в монастырь в огромных количествах - несмотря на грозные объявления о том, что это грех . Сейчас в пустыни порядка шестидесяти «мурлык», многие из которых ждут-не дождутся своих новых потеницальных хозяев.

Храм Рождества Богородицы

Хлопот у монахинь хватает, так что игумения Феофила не желает делать пустынь проходным двором. Конечно, если паломники нагрянут сюда без предупреждения, их никто не выгонит, но приезд сюда организованных групп богомольцев на автобусах на поток не поставлен. Как и многие обители такого рода, монастырь остро нуждается в материальной помощи (одно содержание такой кошачьей оравы чего стоит!). Так что сестры будут рады любой посильной помощи.

«Только и слышишь: то не для мирян, это не для мирян. Послушание, мирный дух, Иисусова молитва… длинные богослужения, пост без рыбы… вообще пост… вообще, видимо, ничто серьезное не для мирян. Мне кажется, что это какой-то самообман. Получается, что и духовная жизнь не для мирян? А Царство Небесное?» (Из письма в редакцию журнала «Нескучный Сад» ).

Один писатель благодарил за искренность человека, приславшего ему хамское, в высшей степени оскорбительное письмо. Один знаменитый актер отказывался идти получать престижную премию, потому что ее вручение назначили на Страстной неделе. Один не менее знаменитый кинорежиссер никогда не назначает съемки на воскресный день. А вот один священник шумно в ресторане праздновал день рождения на первой седмице Поста и оправдывался потом: «Я не монах!»

Смысл «отмежевания» от монашества касается обычно послабления, смягчения, облегчения - поста, молитвенного правила, поведения, нравственности, морали: я не монах, поэтому могу позволить себе любые вольности. «Допрашивают одного джентльмена, изменял ли он своей жене и часто ли; он отвечает: конечно, монахом я не жил!» - такой пример приводит архимандрит Иларион (Троицкий), будущий архиепископ и священномученик, в статье, опубликованной в 1915 году под названием «Единство идеала Христова».

Святитель настаивает, что призыв Спасителя, выраженный в словах «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5: 48) , относится ко всем христианам, независимо от образа жизни. Даже монашеские обеты представляют собой всего-навсего евангельские установления: странно думать, что монахи берут на себя какие-то особенные, не заповеданные Христом, подвиги; «для христианина вообще не существует какой-либо определенной мерки, выше которой ему нет нужды расти духовно; его мерка - бесконечное совершенство».

Эту мысль в той или иной форме высказывали многие отцы и учители Церкви. Василий Великий, излагая правила для монашествующих братий, нигде не употреблял слово «монах», а только «христианин»; удаление от мира он полагал «не в том, чтобы телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия к телу, к стяжанию, собственности, житейским заботам и лукавым обычаям». Святитель Григорий Нисский уверял: «Если кто принимает на себя имя Христово, а того, что усматривается вместе с этим именем, не являет в жизни, тот ложно носит это имя». Преподобный Макарий Великий предостерегает: «Что возлюбил человек в мире, то и обременяет ум его, овладевает им; этим испытываются все христиане, живущие в городах, или в обителях, или в полях, или в местах пустынных». «Любовь к миру» он, как и другие отцы, отождествляет с привязанностью к плотским удовольствиям, богатству, славе, имению. Каждому понятно, что «оставить мир» не значит переменить местонахождение.

Наверно, всем приходилось видеть, как, выйдя из церкви, женщины дружно снимают косынки. Дело не в платках - в этом жесте просматривается нечто символическое: вроде в храме мы православные, а вне храма - как все, преклоняемся под чужое ярмо с неверными, так как нелояльно пренебрегать светскими приличиями и уклоняться, даже во время Поста, от участия в разных фестивалях, юбилеях, торжествах и корпоративных вечеринках, совершенно языческих по духу. Православные девицы, увы, часто подвержены тем же грехам, что и не знающие Бога: раскрашивают лицо, одеваются, следуя непристойной моде, бросаются в любовные авантюры, соглашаются на незаконное сожительство, прибегают к абортам. Отчасти, может быть, сказывается влияние широко пропагандируемой СМИ в самых разнообразных формах либеральной доктрины с ее понятием о свободе, претендующей отбросить все, что сковывает, ограничивает и стесняет человека, препятствуя максимальному его самовыражению.

«Мирянин не должен ничем отличаться от монаха, кроме одного только законного сожительства с женою», - писал Иоанн Златоуст. Отличие это, однако, весьма существенно. Воздержание от брака вмещают не все, но кому дано; и повседневный быт семейных, которых большинство, конечно, не похож и не должен быть похож на монашеский: из-за неизбежных житейских попечений они не имеют времени на чтение длинных молитвенных правил, а в церковь ходят только по праздникам. Да ведь и в монастыре бывают такие хлопотные должности, когда приходится жертвовать тишиной и молитвой; суть же не меняется, врата остаются тесными и путь узким. В конце концов, обеты дают и миряне, при крещении, отрекаясь от сатаны и сочетаваясь Христу; любовь к Нему требует соблюдения заповедей, и верность, иначе сказать ответственность перед Богом, необходимо подкреплять молитвой и аскетической дисциплиной.

В монастыре жизнь облегчается послушанием; в миру, с его противоречивостью и обманчивостью, гораздо труднее: необходима рассудительность, способность отличать добро от зла. Бывают случаи, которые в церковной среде квалифицируются как присвоение чужого : скажем, отец многочисленного семейства, охваченный ревностью не по разуму, во время Поста удаляется в затвор , отказавшись от всех забот по дому и возложив их, естественно, на жену. Благочестивый прихожанин любит без оглядки жертвовать на церковь, а оставшись без денег, поступает на иждивение сестры. Богомольная мама чуть ли не каждый вечер бегает в храм на акафист, а сын-подросток тем временем возрастает в подворотне и достигает исправительной колонии. Или вон множество девушек на городском приходе, группируясь вокруг обожаемого духовника, имитируют монашество: наряжаются в подрясники, крутят четки и увлеченно исповедуются, погружаясь «в подробное и тонкое разбирательство грехов и греховных качеств»; от этой «ловушки» особо предостерегал живущих в миру святитель Игнатий (Брянчанинов). Как известно, четкую грань между мирянами, имеющими целью спасение, и монахами, стремящимися к совершенству, он проводил вплоть до выбора чтения, ибо, считал он, подвижнические книги, предназначенные пустынникам, развивают в мирянине чрезвычайно вредное духовное мечтательство . Впрочем, сегодня упоминать о книгах излишне, поскольку никто ничего не читает; повальное невежество в вопросах веры ужасает, обличая лень и равнодушие. «Тот, кто не желает изучать истины Православия, очевидно, не хочет быть христианином», - говорил святитель Филарет, митрополит Московский.

«Все, что заповедано, должен соблюдать всякий человек, крестившийся во имя Животворящей и Богоначальной Троицы; ибо… если хоть одна из заповедей останется в небрежении, то непременно вместо нее будет проложен противоположный ей путь зла» (прп. Максим Исповедник). Мы сегодня пришли к ситуации, когда, вопреки евангельской притче, мытарь возвышается над фарисеем: всякое аскетическое усилие осуждается и высмеивается как «внешнее» и потому не важное, не влияющее на состояние души. Между тем без подвига, направленного на ограничение ненасытной плоти, вряд ли возможна борьба с грехом и очищение от страстей.

Апостол умел жить и в скудости, и в изобилии (Флп. 4: 12.), а мы люди слабые, и ничто нам так не вредит, как благополучие; скажем, в начале ХХ века, когда Россия была процветающей христианской державой и, казалось, Православию ничто не угрожало, звучали раздраженные голоса против монашества, «византийского наследия», навязавшего всей Церкви свои изнурительные уставы. К тому времени уже достаточно укоренилось охлаждение к постам, дружное осуждение «телесного подвига» и всякого воздержания , урезающего полноту бытия. Ну и, как известно, пришло к тому, что миряне в большинстве причащались раз в год, самые ревностные «во все четыре поста», соборовались только единожды перед смертью, а церковная жизнь стала просто более или менее приятной бытовой традицией, с елками на Рождество и куличами на Пасху.

Те, кто обращался к Богу в советские годы, как правило, теплохладностью не страдали; они понимали, вполне буквально, «како опасно ходят» под приглядом «органов». Каждый верующий мог ожидать ареста, поэтому, опасаясь предательства плоти, держали себя строго, причащались чуть не каждую неделю, ежегодно соборовались и старались как можно чаще посещать службы: все веселье души, устремленной ко Христу, вся радость, вся красота мира концентрировалась в церкви, в храме. С монахами себя не сравнивали, скорее, ввиду гонений, с первохристианами, но постились «по Типикону», переписывали от руки «Невидимую брань» и «Лествицу» и по пути на работу незаметно теребили самодельные четки в глубине кармана.

Наступили иные времена, Церковь вновь свободна, и ее приверженцам пока нечего опасаться - извне. Но после нескольких лет эйфории некоторые совестливые люди стали ощущать смутное беспокойство, связанное словно бы с утратой подлинности своего христианства: ну как если бы остались на горе Фавор, когда Христос пошел навстречу страданиям.

Сегодня актуальны известные слова святителя Иоанна Златоуста о безопасности, которая хуже всякого гонения, поскольку рождает беспечность, расслабляет и усыпляет души. Комфорт обладает страшным свойством лишать свободы, вызывать зависимость, затягивая в болото удовольствий, приучая к наслаждениям и убаюкивая благословными оправданиями: «Бог милостив, христианство сплошная радость, а всякие там “лишения” - выдумки мракобесов». А ведь «немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь, и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник» (Притч. 6: 10-11).

«Одна есть стража и одно врачевство души: ревностно памятовать о Боге, - говорил святитель Григорий Нисский. - Едим мы или пьем, отдыхаем, делаем ли что или говорим - пусть все, что в нас, сливается во единую славу Богу, а не в нашу собственную, и пусть жизнь наша не имеет ни пятна, ни порока от злоумышлений лукавого».

Как заметил святитель Игнатий (Брянчанинов), живешь не так и не там, где бы хотелось, а где и как приводит Промысл Божий. Надо поэтому довольствоваться своим положением, мирянина или монаха, и благодарить Бога, смиряясь с обстоятельствами; подвиг без смирения не приносит плода, а смирение одно само по себе полезно.

О ПРАВОСЛАВНЫХ ВЕДЬМАХ: (Игумения Феофила Лепешинская) К тому ж они так непорочны, Так величавы, так умны, Так благочестия полны, Так осмотрительны, так точны, Так неприступны для мужчин, Что вид их уж рождает сплин. А. С. Пушкин.Заметьте: все протестные акции в виде голодовок на пороге церкви, крестных ходов, хождений с плакатами, чего бы они ни касались: открытия храма, ИНН, безнравственного фильма по телевизору, в защиту епископа Диомида – исполняются «матушками», как принято именовать прихожанок. Любопытный феномен: новообращенные, в особенности женщины, отличаются чрезвычайной активностью и даже агрессивностью. Возвращаясь из Крыма, Н. оказалась в купе с обаятельной девушкой, студенткой; обе мгновенно прониклись взаимной симпатией, сообразили совместный ужин. Н. перекрестилась перед едой… и вдруг милая курносая мордашка неприязненно вытянулась: «Вы верующая? !». Дело объяснилось: ее старшая сестра несколько лет назад крестилась. «Религия делает людей черствыми, – жарко уверяла девчушка, – вообще лишает их человеческого облика! Сидит целый день, закупорившись в душной комнате, и нависает над нами со своим молитвенником, как паук… Слезами исходила по Сербии, голодала из-за какого-то храма, ездит к многодетным, всем бросается помогать… Но я всё время знаю, чувствую как постоянный упрек: сама она всех несчастней! спит на досках, лишила себя любимого театра, само собой, кино и телевизора, не ест мяса, молока, яиц; прямо чувствую: душа её иссохла от обиды на весь мир за то что он не такой, как надо ей и ее Богу, ну и мы виноваты, мы тоже не такие! У-у, эти похоронные вздохи на меня глядя, молчание, полное порицания, хлопанье дверью, если включаем музыку; дышимтолько когда ее нет, хоть бы в монастырь что ли ушла. Ненавижу! Ой, не её, а то, что сделало её пугалом для всех!»… Мрачное мировоззрение, грустно признать, совсем не редкость для нынешних православных. Вера становится тяжким бременем, поводом к самоистязанию, сплошным запретом: нельзя почитать «светскую» книгу, поужинать в ресторане, посмотреть зловредный телевизор. Часто жесткий аскетизм руководствуется подсознательным вполне языческим страхом: за всё надо платить, радость непременно обернется несчастьем, боженька накажет. Подросток устал за уроками, хочет погулять, а мама назидает: «в Евангелии не сказано, что нам положено отдыхать». Дочка просит красивое платье, а мама покупает нечто серо-бурое: «нам не пристало выделяться». Малышка тянется к мороженому, а папа: «нельзя, незачем гортанобесие развивать!». А «церковные бабки»! Чистая публика неизменно предъявляет их как безотказный аргумент, мотивируя свое пребывание вне Церкви. Этот контингент хорошо известен; в прежние времена, когда храмов было мало, они преодолевали тесноту с помощью иголочки: тык направо, тык налево, и все расступаются, освобождая ей законное намоленное место. А уж «хозяйки», то есть церковницы, те, которые в штате! «Смотрю я, Катя, – заглядывает она за киот, а Катя уже бледнеет, – не любишь ты Матерь Божию!». Это она пыль где-то там нашла, а Катя вся съеживается, но ничего, потом отыграется на Зине. Они, не отдавая в том себе отчета, прекрасно знают, чего хотят и к чему стремятся, но на языке неизменно благочестивая патока: «спаси Господи», «мир вашему дому», «ангела за трапезой», «оставайтесь с Богом»; на простой вопрос «придешь ли завтра» закатят глаза: «как Господь управит». Ревностны они, всё «исполняют», по тыще поклонов кладут, все молебны отстоят, все акафисты знают и какому святому о чем молиться: от головы Иван-Крестителю, от покражи Иван-Воину, от зубов Антипе, а уж земелька с Матренушкиной могилки от всего помогает, и если соседям или сослуживцам на столы по чуть подсыпать, они болеть начнут и от тебя отстанут. В одном чеховском рассказе умирающий в степи казак просит у проезжих, супругов, возвращающихся с пасхальной службы, кусочек кулича, но жена отказывает, потому что «грех свяченую паску кромсать». А в повести Марко Вовчка помещица по обету неугасимую свечу пред иконами жгла, а если она гасла по недосмотру дворовой девчонки, приставленной караулить огонь, последнюю нещадно пороли, потому как препятствует барыниной набожности. Каждый осудит такое «христианство», и нельзя вроде не осудить. Однако погодим бросать камни, подумаем сначала, отчего подобное смещение приключается; не общая ли тут наша беда. Душа взыскует горнего, а дольнее ополчается, имея союзником мою же плоть и кровь, и неодолим соблазн примирить одно с другим, укоротить необъятное, вырвать из него доступные собственной нищете частности и в «исполнении» их находить искомое удовлетворение. Трепеща и робея в преддверии мантийного пострига, инокиня И. неутешно плакала, не находя в себе ничего достойного Отчих объятий, а старушка монахиня Л. уговаривала:«Ну чё ты, чё ты? ничё страшного: правило читать один час занимает, а на службу-то всяко приходится ходить». В одной деревне храм, по словам жителей, «три девки спасли»: когда в тридцать восьмом приехали взрывать, они легли под стены и душераздирающими голосами вопили-причитали, готовые, после ареста и исчезновения всего причта, к тому, что и с ними вместе взорвут, не постесняются. Кричали очень громко, напугали нквдэшников? Или Господь увидел, что храм действительно нужен им – и сохранил? В 1993 году одна из них была еще жива: сидела на лавочке, в новой плюшевой жакетке, насупленная, всех мимоходящих провожала мрачным подозрительным взглядом; священник ругал ее: «Нюрка! Ты ж дочерей совсем заела!». Но Господь-то… не забыл же? Рассказывала В. Е.: в те еще годы молилась она однажды на Страстной в битком набитом храме, вдруг падает в ноги зеркальце и разбивается на мелкие дребезги, а стоящая рядом «хозяйка» шипит ей в ухо: «Собирай! твоё ведь!»; она, В. Е., еще выглядела дамой. Что делать, собрала и осколочки в карман сложила. А через полгода на улице бросается к ней та «хозяйка»: «Прости Христа ради! оговорила я тебя: моё зеркальце-то было». Обе прослезились. В. Е. получила урок и вывела формулу: самый плохой верующий лучше самого хорошего неверующего. Но и после того она натерпелась всякого. «Рожу-то умой, что, с накрашенными губами ко кресту пойдешь? !». А она не красилась давно уж. «Глянь, на каблуках пришла, как поклоны-то ложить будешь? !». Надев же умеренной длины юбку, чулки «в резинку» и полуботинки, услышала вслед: «Ну артистка!». Она, конечно, кипела, но, перебурлив, пеняла себе, что в сути-то они правы, а насчет хамства ей один сельский батюшка враз объяснил: «Их грех не твоя забота, а что грубо, так видать ты иначе не поймешь». Интеллигенцию, хлынувшую в Церковь по окончании коммунизма, сильно возмущают такие вещи: они образованные, продвинутые, они в курсе: Бог есть любовь и, следовательно, молящиеся Ему обязаны испытывать к пришельцам исключительно ласку и эту, как её, терпимость. Осуждая «обрядовую веру», «уставное благочестие» и бестолковых теток, замотанных в немодные платки, они провозглашают необходимость поголовной катехизации, будто христианству можно научить на курсах. Бабки что ж! Они на Страшном суде неграмотность свою предъявят, их ханжество означает, как давно заметил Константин Леонтьев, только лишь истовую, до мелочности, преданность внешним символам церковного культа и вовсе не содержит притворства, т. е. лицемерия; а как оправдаться прочитавшим сорок тысяч книжек, изучавшим теологию, практикующим агапы, но отнюдь не изжившим ярость и ненависть к инакомыслящим? Как выкрутятся объехавшие всех старцев и побывавшие при всех святынях с одной-единственной, смутно сознаваемой, но тщательно маскируемой установкой: и душу спасти, и креста не нести; креста, который состоит отнюдь не в пролитии крови, а всего-навсего в терпении того, что противоречит нашей пламенной любви к себе? На какие утонченные извороты и подделки мы не пускаемся, втискивая христианство в узкие, зато свои собственные рамки личного и тем уже приятного бытия! Несомненно, существует и цветет ядовитым цветком феномен специфически женского лукавства. Мужчина, быть может, не всегда может распознать грех, готов утаить его, умолчать о нем на исповеди, но он совершенно не способен виртуозно выворачивать факты наизнанку, мастерски вуалировать и оправдывать собственные вопиющие пороки: А., многократно уличенная в лени, объясняла свое неучастие в приходских трудах и заботах… преимуществом Марии перед Марфой, а В., по той же лени на горе родителям бросившая институт, утверждалась на изречении апостола: «знание надмевает». к К. ночью при свече, всё как у больших, с упоением читала акафисты, утром конечно не встать, позвонила на работу, сказалась больной, ее мигрени широко известны; выспавшись, вышла подышать воздухом, прошлась по магазинам; и совесть молчит. Н. Постом пришла в мирские гости, весь вечер в центре внимания: «ой, что ты, я ничего этого не ем… ну может быть, картошечки… если в микроволновке… ой, что ты, без масла, просто испечь, без масла!». «А. И. такая хорошая!» – восторгается М.; «Неужели? Дай Бог, чтоб ты не ошибалась» – мгновенно реагирует О., заводя глазки вверх, на небеса, испуская вздох такой тяжелый, словно А. И. человека убила и скрывает. Т., замечая малейшее неодобрение, немедленно дает отпор, но с нежной, беззащитной такой улыбкой: «Дорогая, молитесь Иоанну Богослову, и он смягчит ваше сердце!». Е. выступает в роли кого-то вроде старухи Хлестовой из «Горя от ума»: сходу режет в глаза правду-матку, все обходят ее за километр, а она уверяет, что страдает за прямоту, а не за обыкновенное вульгарное хамство. Помнится фраза героини в пьесе Сартра: ты подл, как баба! Как не признать её правоту: только женщина умеет беспощадно и хладнокровно словом ранить насмерть. Подростком Л. гостила в семье подруги своей матери, и эта подруга, вероятно, предвидя в ней угрозу для всегда подозреваемого мужа, однажды при гостях, разглядывая фотографии, небрежно обратилась к ней: «И папа у тебя красивый, и мама; ты-то в кого ж?». Л. комплексовала несколько лет; угловатая, зажатая, с выражением угрюмой обреченности перед миром, враждебным к уродам, она и впрямь росла уродом; со временем отец деликатными маневрами вывел ее из амплуа дурнушки, но она никогда не забыла давний приговор, до старости болезненно пеклась о своей внешности и жадно ловила комплименты. Слово мощное оружие и часто в этом качестве и применяется. К. рассказывала о соседке в старой московской коммуналке: все боялись её как огня, потому что при зарождении скандала она наносила превентивный удар по самому больному и сокровенному, используя секреты, выведанные в периоды перемирий, так тепло изображаемые в сентиментальных советских телефильмах. Ну а в монастыре; когда перед праздником все сбиваются с ног на общей работе, С. незаметно удаляется, а появляется к обеду и на вопрос, где была, потупляет взор и еле слышно, будто против воли, шепчет: «я молилась… » обидчики, если найдутся, пошутят, осудят, тут она мгновенно заливается слезами, всхлипывая: «никто меня не понимает, никто!»; понять, как известно, значит простить, то есть принять, оправдать и не возражать, что бы она ни вытворяла. Продолжением может стать демонстративный побег под лестницу или на чердак, собирание чемодана, тут уж все в тревоге, обидчики просят прощения и слышат в ответ: «оставьте меня в покое!»; в итоге С. победила и надолго избавлена от порицаний. Е. на откровении помыслов игумении умеет со слезами восхититься ее мудростью, а затем пожаловаться на непосильность назначенного послушания и добиться облегчения; или как бы невзначай признаться в душевной брани на мать В. за то, что та осудила матушку. Благообразная и богобоязненная ведьма куда страшнее традиционной, старой и беззубой, в ступе, с метлой. Еще и еще можно приводить примеры изощренного лицемерия, или, по-церковному, лукавства «женщин, утопающих во грехах, водимых различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины» . Кровь стынет в жилах, когда читаешь эти обличения апостола. Не я ли, Господи? Едва переступив порог церкви, мы уже удивляемся, какие кругом грешники, и бесстрашно обличаем их с намерением немедленно обратить и спасти. Одна особа из начинающих пришла навестить старого больного профессора и с порога возмутилась: «Как вы можете в среду бутерброды с сыром есть! Вы же скоро умрете и пойдете прямо в ад!». Что он подумает о христианах, ведь они, это решительно всем известно, должны всегда проявлять доброту и сострадательность. Так и попадаем в категорию тех, о ком в Евангелии говорится: из-за вас хулится имя Божие у язычников.

Удивительно: кажется, «Меценат» за одну лишь злобу дня должен бы породить великое множество самых разнообразных мнений и горячих споров. Но ничего подобного - глухая тишина. Приходится, говоря докомпьютерным языком, браться за перо, чтобы привлечь к ней внимание хотя бы посетителей нашего сайта.

Новый роман О. Николаевой - очень большая книга, 878 страниц мелким шрифтом; одно это обстоятельство отпугнет читателя: в последние годы мы как-то отвыкли от крупных произведений; притом «Меценат» ничем не напоминает эмоционально-уютную православную беллетристику, в которой любые конфликты, как внешние, так и внутренние, легко и просто разрешаются благодаря вере, молитве и своевременному чуду. К тому же безусловная принадлежность автора к Церкви резко сужает массовость интереса - а как бы хотелось, чтобы книгу прочитали как раз те, кто, подобно главному герою находясь «в самом центре мировой ортодоксии», упорно «не дает ей себя зацепить» (203).

Читая роман, задаешься тяжелым вопросом, который мучает всякого верующего человека, неравнодушного к судьбам Отечества, - почему народ-богоносец за истекшие десятилетия дарованной свыше свободы не стал христианином? Ответ, хотя он, за отсутствием примитивной назидательности и навязчивой учительности, не формулируется, в какой-то степени ясен. Образованные, умные, тонкие в процессе интеллектуального поиска вляпываются в трансцедентальную медитацию, сферомузыку, политическую тусовку, достаются колдунам и аферистам - потому что не истины ищут, а нового, острого, возбуждающего и возвышающего наслаждения, причем по дешевке; простые , хорошие люди, жалостливые, совестливые, религиозные, впадают в пещерное суеверие, предпочитают ненависть и баррикады, вооружаясь иконами новых «святых», извлеченных из самых прискорбных недр нашей истории - потому что так же ленивы, духовно невежественны, корыстолюбивы и вместо смысла, покоя душе, радости в Боге или хотя бы пресловутой «справедливости» жаждут самоутверждения, чудотворений, властвования. Зловещие фигуры Федора Лютика, психически больного, одержимого тщеславием проповедника и «спасителя мира», и кривобокого запощеванца Свищенко, провокатора и «борца за чистоту веры», концентрируют в себе эти дурные, губительные черты, присущие мрачным толкователям и прорицателям, сеющим гнилой дух недоверия и подозрительности, а следом смуты, бунта, раскола. Войдет ли в конце концов «бурная стихия народных верований» в «крепкое церковное русло» (590), станут ли ПРАВОславными Ленечка и Адамчик, Бориска с Васяткой, Вера с Варварой, сестры Фроловны, доморощенная монахиня Аскетрия, «безгрешный» Зоркальцев - вопрос открытый.

Простоте свойственно органично переходить в деятельную глупость, порой сокрушительную, ведущую к катастрофе; пример - судьба начинающего послушника Игоря, совершающего убийство по причине слепого, безграмотного, оголтелого фанатизма, возможно осложненного посттравматическим синдромом бывшего афганца . Простецы легко становятся «подходящим, гибким и податливым материалом» (634) для злокозненных миссионеров и сектантов. Справедливо подмечено, что губительные суеверия, вплоть до «смещения земной оси в Таиланде» (830), проникают и в монастыри, в среду «профессионалов», потому что и некоторые монахи услаждаются теориями близкой погибели мира, по той же причине, что и упомянутые в этой связи байкеры: «если все сгорит и провалится на хрен, зачем тогда париться, напрягаться?» (847).

Роман О. Николаевой - Очень Большая Книга, поражающая необычайной художественной мощью и глубиной, даже в сравнении с другими прекрасными сочинениями того же автора. На его страницах живут и действуют персонажи различных убеждений и моральных принципов, из всех наличных социальных слоев российской действительности: архиереи, старцы, священники, монахи, писатели, билльярдисты, чиновники, олигархи, депутаты, художники, артисты; тут и ловкач Лазик Гендель, и следователь Веве, и адвокат Баксов, и роковые красавицы с экстравагантными манерами, и «Лиля с Одессы», и насельники богадельни, и обитатели сумасшедшего дома, и жуликоватые прорицатели, и самозванные учителя, и каждый со своей биографией, выразительной линией поведения и собственными словечками . Особняком стоит Каретников, друг и учитель Берга, Митенька, Минька, апологет равнодушия к материальному (высшая похвала в его устах - «ему ничего не надо»), мальчик военных лет, мученик советского времени, сумевший однако дорогой ценой отстоять внутреннюю свободу и прожить настоящую жизнь, сочетающую трагизм и блаженство (310).

И вот что видится: народ наш, несмотря на вывихи и переломы последнего столетия, пока еще остается единой семьей, правда, в преизбытке развелось в этой семье уродов , «зверьков», одержимых животными инстинктами добычи, халявы, мутных дармовых «бабок». Могущественное информационное давление, опираясь на самое в нас низменное и порочное, постепенно меняет национальный характер: сверхличные ценности, высокие идеалы - Бог, Родина, совесть, душа - подвергаются сомнению, вытесняются из сознания, давая место безответственности, распущенности, алчности и агрессии.

Роман, вобрав в себя современный русский быт со всем хорошим и дурным, битком набит поразительными историями, невероятными происшествиями и потрясающими совпадениями, которых хватило бы на несколько захватывающих книг; чего стоят одни конспирологические сюжеты - интриги с «Союзом друзей еврейского народа» и «Радикальной партией», числовые исследования и «дешифровка» «Мухи-цокотухи», технология провокации и организации «сисоевцами» и «закопанцами» массового безумия; а фантасмагория с «системой «Гибралтар-Гибралтар» и мировым правительством напоминает «Бесов» Достоевского. Однако ощущения надуманности, авторского произвола нигде не возникает - происходящее подчинено логике живой жизни, не важно, порождена щедрость писателя силой воображения или богатством эрудиции.

Действующих лиц и происшествий так много, так они сцеплены и сложно переплетены одно с другим, что трудно держать их в памяти, следить за сюжетной линией от события к событию, от эпохи к эпохе, притом упоминание реальных исторических лиц, скажем, наместника Сретенского монастыря, епископа Диомида, «Мишки Горбачева», поэта Межирова еще усиливает ощущение узнаваемости, подлинности. Сюжет сверкает и переливается: фальсификации, розыгрыши, литературные мистификации, бомжи-миллионеры; говорящие артефакты: бразильский шаман, мистический ягуар, чеченский кинжал, дуэльные пистолеты, «сумушка» Матронушки, срачица святителя Тихона Задонского, рукавички святой Варвары, шапочка святителя Митрофана, поясок мученика Трифона - действие то уклоняется от главного героя, то вновь возвращается к нему; «Меценат» - умная книга, трудная в некотором смысле, предполагающая читателя понимающего, требующая определенного уровня интеллекта, культуры, начитанности, осведомленности в церковных вопросах.

И - страшная книга, потому что она про нас про всех, в том числе и церковных, представляющихся «рабами Божиими», а на самом деле ищущих в Церкви своего и только своего. Неофит Берг, философ и романтик, наделенный интеллигентской рефлексией, может и обмануться, приняв «тихий восторг» и «плещущую рыбку радости» в груди за непреходящую ценность веры, хотя вдохновляет его лестный для самолюбия «перепад» - «от Шеллинга к простецкому дедку в поддевке» (207). Но ведь и суперверующие, приверженцы старца Сисоя, улетающего «в другое измеренье» от энергичных опекунш, с незыблемым сознанием своей правоты отвечают монахам-обитателям Серапионовой пустыни: «у нас своё» (440). Каждый демонстрирует своё, вполне земное, предпочитаемое воле Божией, огорчая обаятельнейшего епархиального владыку Варнаву: то диакон-целибат возжелал жениться, то многодетный священник, в другом случае многодетная жена священника, сбегает в монастырь, то иерей отбыл на ПМЖ в Израиль, прибавить еще строптивых лжемонахинь, сектантский бунт защитников старца, воинствующее невежество с одной стороны и продвинутых либералов с другой; вокруг Церкви свои искривления, заговоры, сплетни, бабьи басни : семь старцев, ИНН, масоны, шпионы, мировая закулиса, 666, антихрист и, само собой, конец света.

В монастырь тоже не ангелы сваливаются с неба: Серапионова пустынь, социум в миниатюре, собрала людей разных национальностей, возрастов, профессий, культурного ценза, степени веры; ее населяют покаявшиеся разбойники, бывшие наркоманы и алкоголики, поповские сынки и сироты, холодные и горячие, благоговейные и жестоковыйные, мытари и фарисеи, зануды и затейники (486). Понимает ли кто из них закон, формулируемый наместником: «Пришел ты в монастырь - это, считай, Бог тебя привел, а уйдешь - это уж ты сам, Господь никого не гонит» (620). Кто-то слаб отстать от курения и алкоголя, кто-то пасует перед лукавой женственностью прихожанки, кто-то с азартом - «люто, но своевольно» (472) устремляется в аскезу, к веригам, цепям и на земле леганию , клеймя коммунальные удобства и праздничные деликатесы в монастыре как «гламурное Православие» - опять-таки, у каждого своё, свои идолы, истуканы и призраки, порабощающие душу, крадущие сердце у Христа.

Как человеческий институт Церковь, конечно, не может сильно отличаться от общества, в котором существует - она его часть. Но! Церковь институт всё-таки главным образом божественный, а потому в ней возможны чудеса, из которых главное - преодоление дикого хаоса человеческого бытия. Успокаивается и обретает душевное равновесие колоритнейший о. Власий. Побывав в эпицентре «заговора», переболев двусторонней пневмонией, оставляет «дерзновенные реформаторские идеи» (514) и приходит в разум «небесный подданный», завзятый либерал иерей Георгий Шарымов. Исповедуются и выправляются понемногу извлеченные из подземелья кликуши Зина и Халя. Покрестилась Веве, следователь Самохина: «ходила в храмы, когда вела расследование, изучала, присматривалась, и меня это… затянуло… Засосало прямо…» (875).

Ну и Александр Берг, архитектор, художник, поэт, игрок, делец, коллекционер, благотворитель, авантюрист, артист, нарцисс, пациент психушки, так долго ускользавший, по гордости (296), от своей судьбы, «ушлый, тертый, холодный, аутичный» Берг(735), втянувшись в монастырскую жизнь, вкусил покаяние и слезы, твердо исповедовал веру во Христа (758), преобразился в монаха Елисея, вкусил благодати Божией «в тюремных мытарствах» (826) и наконец водворился на Афоне.

О. Николаеву как-то упрекнули в беспощадности к своим героям; жесткость, может быть, и имеет место - когда она пишет не о святых, а о вовсе несвятых, самозабвенно барахтающихся в любимых фобиях, комплексах, страстях и заблуждениях. Например, весьма нелестное суждение выносится о богемной среде - интеллигентское сословие, как известно, до сего дня склонно воспевать собственные страдания советского периода, когда «…было модно и круто гибнуть и резать вены, гнить и воспевать самоубийц, кричать петухом и бросать вызов этому пошлому миру, хороводиться с демонами и пить до самозабвенья, окидывать происходящее мутными непонимающими глазами и падать головой в салат оливье» (116). Впрочем, и во второй, церковной части автор не смягчает безобразий, не придумывает утешений и не делает душеспасительных выводов. Надежда - только в Боге, в Его могущественной милости. Всем правит не логика, не закон, не правило, а Божественный Произвол. (273) «Постящиеся и непостящиеся, левые и правые да внидут в радость Господа своего, - размышляет в пасхальную ночь архимандрит Авель. - И улыбнутся! Ведь пробьет час, и многие из них пойдут на мученичество, желая пострадать за Христа. Благословение - оно же и крест, крест - он же и благословение, любовь - она же и боль…» (804).

Какая роскошная, щедрая проза, богатая точными эпитетами, яркими метафорами, неожиданными сравнениями: «В глазах его поплыло нечто вроде большой неповоротливой мысли, похожей на сонную рыбу» (396); «она подняла глаза и шарахнула их безумным зеленоватым светом по обоим Бергам» (169); несколько штрихов - и портрет готов, проходной персонаж обретает плоть и кровь: «питерский ас оказался тщедушным, вполне в духе своего выморочного города, чахоточным субъектом с красными кроличьими глазками, за что его тут же, особенно не напрягаясь, прозвали Кроликом, отметив и его малиновые носки, вызывающе выглядывавшие из-под слишком коротких брючин»(209); а вот «легкокрылая Маэль» - «под хмельком, одетая в костюм Пьеро: обтягивающие черные лосины, вольную блузу с чрезмерно длинными рукавами, огромным бантом на груди и разноцветными пуговицами… она огляделась и велеречиво затянула: «Сердце блаженствует в сей убогой обители на пространствах жизни!» (330).

Олеся Николаева - тонкий знаток монашеской психологии, которая, разумеется, во многом совпадает с психологией любого вдумчивого христианина. «Огромное искушение, когда чудо веры превращается в идеологию и привычку… ты тут хоть лоб расшиби, хоть тресни, а благодать пришла и ушла, как ей вздумалось. Божественный произвол! Когда ее нет, тут и автоматизм, и привычка, и серые будни, и бес уныния начеку»… (205). Или: о духовной ситуации в женском монастыре: «надрыв, он же невроз… говорят одно, думают другое, а делают третье. И все это с ощущением полнейшей искренности» (263). Или: «Бесчувственность… это род духовного заболевания, когда душа лишается дара слез, дара умиления, дара сострадания, дара любви, замыкается в себе, застывает, леденеет, забывает Бога, не боится греха и отравляется самой собой» (379).

Богословские размышления приписаны большей частью архимандриту Авелю; тут снова вспоминается Достоевский, его мечта создать образ по-настоящему прекрасного человека; классик правильно полагал, что в мире такому человеку не выжить, и изолировал его, оградив болезнью. Авель же, человек светлой веры, природной доброты и отзывчивости, пронзительной искренности, радостного, простого и открытого нрава - помещен в монастырь; может быть, в этом главная заслуга автора: положительный герой получился совершенно живым и в высшей степени достоверным. Монах, воин Христов, внимательный и беспощадный к себе, он имеет дар сострадать другим, жалеть человека «метафизически», уже за то, что «народ пошел не тот - хрупкий, невротичный, двойственный, нежизнеспособный»(541), он изнемогает под бременем ответственности, просит у Господа мудрости и сил, получая в ответ «множество испытаний, искушений, проблем, конфликтов, заблудших душ, запутанных обстоятельств»(731) и на грани отчаяния смиренно осознает, что «никакой прежний, нажитый опыт не помогает» (732); однако после очередной встречи со старцем Игнатием, духовником, утешается уверенностью в благости Промысла и переключает себя на «проблему юмора в Православии» (665).

Роман насквозь пронизан юмором; вот Лежнев рассказывает о том, как студенты американского колледжа воспринимают «Собачье сердце»: «Для них Шариков - положительный герой! Он борется за свои права, которые нарушил профессор. Он - за социальную справедливость. И главное, профсоюз в лице Швондера на его стороне! А Преображенский для них - сноб, сибарит, наверняка не платит налогов, живет один в шести комнатах, издевается над псом и, нарушая его права, превращает в человека! И - нетолерантен!». Благодаря теплому юмору, к которому бывает склонен человек с ясной головой и широким сердцем, обличаемое предстает не столь уж скверным и отвратительным; спектакль с трехдневным празднованием юбилея о. Власия расцвечивается явлением удалого жеребца, который, «глянув лукавым глазом, выхватил зубами сумочку у дамы из городской администрации и умчался вдаль»; а дальше - вопросы и ответы у старца Сисоя: «Духовник у меня пропал… уж не похитили ли его, не убили ли? - Ли-ли, - отчетливо повторил отец Сисой. - Ли-ли, ли-ли. Лили-лили и пролили» (294 - 295).

Эпиграф: «Свет, который в тебе, не есть ли тьма?» - относится, очевидно, к нам всем, порой бесстыдно уверенным, что уже прописались в Царстве Небесном. Все конфликты с действительностью, запутанность судеб, все противоречия и мучения человека порождаются тем, что он не знает и не ищет своего места в мире, самого лучшего для себя, места, «где человек онтологически равновелик себе» (462), и не понимает этого, и не жаждет, чтобы «совпали жизнь и судьба» (473). Но хочется, вслед за архимандритом Авелем, верить: «Господь не попускает совершиться никакому злу, если Он не провидит, что Сам же преобразит во благо его последствия» (524).

Какое огромное, какое редкостное наслаждение читать замечательную прозу и понимать: русская литература с присущей ей тревогой и печалью о человеке еще жива!

Женское счастье - был бы милый рядом. В поп-припеве - вековые чаяния, которыми жила русская женщина: cемья, детки, домашний уют. Но в истории России есть те, кто пошли иным путем и выбрали служение иное.

Это - принявшие ангельский чин, русские монахини и их кормчие - игуменьи женских обителей. 7 выдающихся настоятельниц русских монастырей и их духовные подвиги, возвеличивающие русских женщин.

Настоятельница Марфо-Мариинской обители Елизавета Федоровна Романова

Великая княгиня Елизавета - родная сестра Российской Императрицы Александры Федоровны, внучка королевы Виктории. Она рано повзрослела, потеряв в детском возрасте мать, брата и сестру.С малых лет поняла она, что жизнь на земле - это крестный путь. Став женой Великого князя Сергея Александровича, она осознанно приняла православие, вопреки воле своего отца.

В России Елизавета Федоровна занималась благотворительностью, раздавала еду, одежду, деньги, пеклась о жизни несчастных. Во время Русско-японской войны, она организовала во всех залах Кремлевского дворца мастерские для помощи фронту. Отсюда шли на фронт тюки с продовольствием, обмундированием, медикаментами и подарками для солдат. Великая Княгиня отправляла на фронт и походные церкви с иконами, лично от себя посылала Евангелия и молитвенники.

На третий день после смерти мужа Елизавета Федоровна пришла в тюрьму к убийце и просила убийцу покаяться. Он этого не сделал. И все равно, Великая Княгиня ходатайствовала Императору Николаю II о помиловании Каляева, но это прошение было отклонено.

После трагедии Елизавета Феодоровна решила посвятить свою жизнь Господу через служение людям. Она продала свои драгоценности и на вырученные деньги купила на Большой Ордынке усадьбу с садом, где и расположилась Марфо-Мариинская Обитель Милосердия (монастырь с сочетанием благотворительной и медицинской работы). Сёстры, жившие в обители, в отличие от монахинь, могли уйти из обители, создать семью. Обитель должна была оказывать комплексную, духовно-просветительскую и медицинскую помощь нуждающимся, которым часто не просто давали еду и одежду, но помогали в трудоустройстве, устраивали в больницы. В обители были созданы амбулатория, аптека, где часть лекарств выдавалась бесплатно, приют, бесплатная столовая и еще множество учреждений. В Покровском храме обители проходили просветительские лекции и беседы, заседания Императорского Православного Палестинского общества, Географического общества, духовные чтения и другие мероприятия.

В апреле 1918 года Елизавета Фёдоровна была арестована.

Ее вместе с другими членами царской семьи и сестрой обители Варварой, добровольно оставшейся при Елизавете Федоровне, привезли в сибирский город Алапаевск 20 мая 1918 года. 5(18) июля палачи с площадной руганью, избивая мучеников прикладами винтовок, сбросили их в шахту.

В настоящее время мощи преподобномученицы Елисаветы почивают в храме равноапостольной Марии Магдалины у подножия Елеонской горы.

Схиигуменья Фамарь (Тамара)

В миру княжна Тамара Александровна Марджанова. Родилась в конце шестидесятых годов XIX века. Она происходила из богатой грузинской семьи, получила очень хорошее светское воспитание и образование. В двадцать лет осталась сиротой. После кончины матери, летом, она с сестрой и братьями гостила недалеко от женского монастыря во имя св. Нины в Бодбе. Однажды, зайдя туда на службу, она почувствовала, как к ней сошла благодать и попросила матушку-игуменью принять ее в монастырь. Родственники Тамары были против, и ей ничего не оставалось, как сбежать.

Рассказывают, что люди, находившиеся в церкви во время ее пострига, видели белого голубя, вившегося над головой матушки. В 1902 году совсем молодая Тамара становится игуменьей Бодбийского монастыря, в котором было около трехсот сестер.

В 1905 году революционно настроенные горцы терроризировали мирных грузин-крестьян, всячески притесняя их. Крестьяне обращались за помощью в Бодбийский монастырь, и матушка всех обижаемых брала под свою защиту, помогала им, а иногда оказывала приют в стенах монастыря. Революционеры были сильно раздражены этим фактом, подбрасывали ей анонимные письма с угрозами. В Петербурге, в Синоде, обеспокоились судьбой матушки, явно подверженной опасности, и указом Святейшего Синода - без ее желания - перевели в Москву настоятельницей Покровской общины.

Монахини Покровской общины работали сестрами милосердия. Тамара очень сблизилась с Великой княгиней Елизаветой Федоровной. Общение повлияло на желание матушки построить скит под покровом ее любимого святого - преподобного Серафима Саровского. Так появился Серафимо-Знаменский скит. К сожалению, просуществовал он всего двенадцать лет. Был закрыт и уничтожен большевиками.

Матушку сослали в Сибирь, где болезни забрали ее силы. Похоронили ее в Москве, на Введенских горах, недалеко от могилы о. Алексея Мечева.

Серафимо-знаменский скит ныне действует под руководством настоятельницы - матушки Иннокентии.

3 Игуменья Серафима Чичагова

В миру - Варвара Чичагова-Черная, родилась в 1914 году в Петербурге. Мать - медицинская сестра, приняла монашество с именем Серафима. Дед - Леонид Михайлович Чичагов, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Серафим (Чичагов); в 1997 году прославлен в лике святых Русской Православной Церкви.

С детства была воспитана в православной вере. Особенно сильно на нее повлиял дед Серафим. Вспоминала, как до ареста, по вечерам «дедушка садился за фисгармонию - с ней он никогда не расставался - и играл или сочинял духовную музыку, а я сидела на диване, смотрела на него или читала и ощущала благодать, от него исходящую». С 1986 года Варвара шесть лет несла послушание за свечным ящиком в московской церкви во имя пророка Божия Илии, что в Обыденном переулке, где находится образ Спасителя, написанный её дедом. Параллельно у себя на дому вела православные семинары для столичной интеллигенции.

Под руководством своего духовного наставника, митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, занималась сбором и публикацией материалов для канонизации деда. В 1993 выпустила в свет двухтомник трудов митрополита Серафима под названием «Да будет воля твоя». В 1994 ее стригут в монашеский чин с именем Серафима, в честь матери, тетки, деда. С 1994 по 1999 Серафима была настоятельницей Новодевичьего монастыря.

В обители ею был введён монастырский устав, организован монашеский хор, создан шеститомный синодик для поминовения священнослужителей, монахинь и благоустроителей монастыря со дня его основания. Матушка ростоянно заботилась о благолепии храмов, с приобретением ткацкого станка началось возрождение рукоделия в монастыре: ковроткачества, пошива и ремонта облачений. Были созданы иконописная и золотошвейная мастерские.

Внесла значительный вклад в сооружение храма - памятника Новомученикам и Исповедникам Российским в Бутово, где в годы советской власти приводились в исполнение смертные приговоры, в том числе и в отношении священнослужителей (там же был расстрелян её дед, митрополит Серафим).

Преподобномученица Арсения игуменья Шуйская

В миру Анна Добронравова, родилась в 1879 году в селе Шегарском Владимирской губернии в семье священника. По окончании епархиального училища Анна поступила учительницей в детский приют при Шуйском Воскресенско-Феодоровском монастыре. В её обязанности входило обучать девочек грамоте и рукоделию. В этом же монастыре она приняла монашеский постриг с именем Арсения. В 1915 после кончины прежней игуменьи сестры избрали ее. Матушка Арсения усердно изучала творения святых отцов, особо пользуясь духовными советами Святителя Игнатия (Брянчанинова). В монастыре она вела тихий уединённый образ жизни, почитала себя ниже всех, часто спрашивала совета у других.

После 1917 года богоборческая власть распорядилась закрыть монастырь, но затем позволила не закрывать с тем требованием, однако, чтобы монахини работали в совхозе. Сочувствовавший им директор совхоза убедил монахинь согласиться на это, пообещав, что будет им платить за труд, а работать будут только те, кто сможет. По праздникам сестры не работали, пребывая на молитве в храме. Прежде чем поставить какую-либо монахиню на работу, директор спрашивал разрешения у игуменьи. Так довольно безмятежно прожили десять лет насельницы среди бушующего моря безбожия. Но в 1929 году власти прислали распоряжение о закрытии монастыря и недопущении церковных служб и иноческой жизни ни под каким видом. Директор совхоза, не желая принимать участия в разорении обители, уволился и уехал. Монастырь закрыли.

В апреле 1932 года игуменья Арсения была арестована.

В тюрьме матушка тяжело заболела. Она скончалась в 1939 году в больнице Ивановской тюрьмы. Причислена к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских.

Игуменья Мария Ушакова

Елизавета Алексеевна Ушакова выросла в светской семье. После чтения творений свт. Тихона Задонского неожиданно почувствовала призвание к духовной жизни. Услышав о святости уже почившего тогда старца Серафима, она возгорелась любовью к нему. С трудом получив благословение отца, она поступила в Дивеевскую обитель, предназначенную ей для величайших испытаний и трудов. С самого начала своего пребывания в обители (с 1844 г.) она исполняла много различных поручений и монастырских послушаний, так что приобрела навыки и знания по управлению обителью. Сестры ее любили и вскоре выбрали начальницей.

Постепенно Елисавета Алексеевна стала устраивать жизнь в общине по заповедям Царицы Небесной. В 1862 году она была пострижена в монашество с именем Мария и возведена в сан игумений. На начало ее служения в обители не было ни денег, ни продовольствия. Батюшка Серафим предсказывал: «На 12-й начальнице устроится монастырь». Игуменья Мария обладала кротким, но твердым характером, во всем советовалась с блаженными: сначала с Пелагией Ивановной, а после ее кончины с Прасковьей Ивановной. При ней возведены Троицкий собор, колокольня, игуменский корпус с домовым храмом св. равноап. Марии Магдалины, трапезный храм св. блгв. князя Александра Невского, построены дома для духовенства и др. Все строилось на малые средства, без особых пожертвований и капиталов, милостию Божией. При игуменье Марии водворились тишина и порядок, обитель стала процветать и достигла наибольшего расцвета. Игуменья Мария управляла обителью 42 года. Скончалась она в 1904 года. Над ее могилой была большая часовня, в которой ежедневно служились панихиды. Часовню разрушили, как только начался разгон монастыря. Летом 1991 года эту площадку забетонировали, и ее могила оставалась под бетоном до лета 2002 года, когда у алтаря Троицкого собора были произведены раскопки..

Игуменья Митрофания Розен

Прасковья Розен была дочерью генерала, героя Отечественной войны. Ещё девочкой она бывала при дворе Николая I. Получила хорошее домашнее образование: Закону Божиему её обучал ректор Тифлисской духовной семинарии, рисунку - И. К. Айвазовский. Во второй половине 1840-х годов Прасковья, религиозная с детства, пережила череду смертей близких и склонилась к уходу в монастырь. В 1852 году она оставила двор и с разрешения императора поступила послушницей в московский Алексеевский монастырь. В монастыре Прасковья занималась иконописью.

В 1857 году Митрофания получила наследство, которое обратила на благотворительность. Через четыре года она приняла постриг в ангельский монашеский чин и стала игуменьей Владычного монастыря. Митрофания приняла на себя фактическое руководство первыми российскими общинами сестёр милосердия – в Петербурге, во Псковской области, а затем и в Москве. В 1870 году она приступила к своему крупнейшему строительному проекту - постройке здания Владычне-Покровской общины в Москве. Матушка была творческой личностью и часто не сторонилась риска. Когда у игуменьи закончились деньги на строительство, она их искала в среде обеспеченных московских благотворителей... Отчаявшись, гордая и творческая душа не устояла от искушения, и она сфабриковала подложные вексели. Попав на скамью подсудимых, Митрофания и её союзница Валерия, игуменья Страстного монастыря, самостоятельно приехали в Петербург на допросы. Синод поддерживал Митрофанию морально - по его указу в дни суда московские церкви ежедневно служили молебны «о даровании игумении Митрофании силы перенести ниспосланное ей испытание». Суд постановил сослать Митрофанию в уединенный монастырь – сначала в Енисейскую губернию, потом в Ставрополь. Матушка вернулась к искусству, создав для Балашовского монастыря копию Распятия.

Воспоминания игуменьи Митрофании были изданы в 1902 году в журнале «Русская старина» и переизданы отдельной книгой в 2009 году.

Игуменья Феофила Лепешинская

Матушка Феофила – наша современница. Она является настоятельницей Богородице-Рождественской пустыни в селе Барятино Калужской области. Она - автор известных книг «Дерзай, дщерь!», «Плач третьей птицы» и «Рифмуется с радостью». Советуем каждому не только почитать ее книги, но и побеседовать с матушкой лично, приехав к ней в монастырь который расположен в Калужской области.

Матушка говорит так: «Остерегайтесь подделок! Конечно, ведь мы привыкаем «слыть», а не «быть». И сами не замечаем, в какой момент перестаем узнавать себя естественных, настоящих. Усвоив «правила поведения», мы начинаем прятаться за ними от себя, от людей и, главное, от Господа. Хотя подобное «делание» заранее обречено на провал.»