Митрополит зиновий. Глинский старец митрополит зиновий

Преемник: Феофан (Ашурков) 3 апреля 2011 - 19 марта 2014 Избрание: 22 марта 2011 года Церковь: Русская православная церковь Предшественник: Зосима (Остапенко) Преемник: Юстиниан (Овчинников) Учёная степень: кандидат богословия
кандидат педагогических наук Имя при рождении: Анатолий Алексеевич Корзинкин Рождение: 19 июня (1948-06-19 ) (70 лет)
Славянск , Сталинская область Принятие священного сана: 25 октября 1978 года Принятие монашества: 22 февраля 1984 года Епископская хиротония: 3 апреля 2011 года Награды:

Митрополи́т Зино́вий (в миру Анато́лий Алексе́евич Корзи́нкин ; 19 июня , Славянск , Сталинская область) - архиерей Русской православной церкви ; митрополит Саранский и Мордовский , глава Мордовской митрополии .

Член Комиссии по вопросам духовно-нравственного воспитания в общеобразовательной школе при Синодальном Отделе религиозного образования и катехизации , кандидат педагогических наук , кандидат богословия , декан факультета теологии и религоведения , доцент .

Биография

Родился 19 июня 1948 года в городе Славянске Сталинской области, в семье художника-реставратора.

После окончания общеобразовательной школы и Донецкого музыкального училища в 1967-1972 гг. обучался по классу скрипки в и параллельно стажировался в Московской государственной консерватории , по окончании которых был направлен Министерством культуры УССР на работу преподавателем в музыкальное училище города Запорожья .

С 1972 по 1973 годы служил в рядах Советской армии .

Трудился преподавателем музыки по классу скрипки , воспитав ряд известных учеников (Дмитрий Погорелов - солист Чикагского симфонического оркестра), поддерживая дружественные связи с известными музыкантами (Юрий Башмет).

Церковное служение

Оставив музыкальную и преподавательскую карьеру, переехал из Москвы в Курск , где несколько лет был сторожем Сергиево-Казанского собора .

29 апреля 1978 года рукоположен в сан диакона , а 25 октября во иерея . 22 февраля 1984 года пострижен в монашество с именем Зиновий в честь священномученика Зиновия, епископа Егейского .

В 1987 году назначен настоятелем Свято-Троицкого храма в городе Щигры и благочинным церквей Щигровского округа Курской епархии . Основатель Свято-Троицкого братства в городе Щигры - одного из самых крупных производителей резной церковной утвари в России .

4 ноября 1988 года возведен в сан игумена .

С сентября 1998 года декан факультета теологии и религиоведения Курского государственного университета . В 1999 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата педагогических наук по теме «Духовно-нравственная концепция воспитания личности и современное образование» (в 2003 году присвоено ученое звание доцента по кафедре религиоведения).

С 26 июня 2009 года - член Комиссии по вопросам духовно-нравственного воспитания в общеобразовательной школе при Синодальном отделе по религиозному образованию и катехизации .

Архиерейство

1 февраля 2014 года во внимание к усердным трудам возведён в сан архиепископа .

19 марта 2014 года решением Священного Синода назначен архиепископом Саранским и Мордовским , главой Мордовской митрополии .

С 24 марта по 30 мая 2014 года по поручению Святейшего Патриарха Кирилла временно управлял Симбирской епархией .

Труды

• Влияние религиозных мотиваций в процессе формирования духовно-нравственных характеристик личности в контексте православно-светского опыта
• Духовно-нравственная концепция воспитания личности и современное образование: Диссертация. канд. пед. наук. Курск, 1999.
• .

Награды

Напишите отзыв о статье "Зиновий (Корзинкин)"

Примечания

Ссылки

• . // Патриархия.Ru

Отрывок, характеризующий Зиновий (Корзинкин)

В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность, соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество, и щедрость, и добронравие, и любовь к человечеству, и в особенности повиновение, которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.

У Владыки Зиновия, главы Саранской и Мордовской митрополии, богатый жизненный опыт, ему есть о чем и о ком рассказать. Непростой путь молодого музыканта к монашескому постригу, десять лет служения при советской власти, общение с людьми, сохранившими духовное наследие Церкви… А затем — максимальное использование возможностей, полученных Церковью в постсоветские годы. Для Митрополита Зиновия характерна решимость начать, сделать первый шаг в новом, только что открывшемся направлении; начать и не отступиться, продолжить, развить. Обо всем этом мы беседовали с ним в столице Мордовии Саранске, в Макаровском Иоанно--Богословском монастыре.

— Владыка, Вы росли в верующей семье или, может быть, пришли к вере и Церкви позднее? Если последнее, то когда и как, какими судьбами это произошло?

— И бабушки мои, и родители были верующими, православными людьми. Меня с раннего детства окружали иконы, меня водили в церковь, хотя и нечасто; и я знал, что в школе об этом распространяться нельзя, это ведь были хрущевские времена… И всё же, оглядываясь на то время, прихожу к мысли, что мое настоящее воцерковление — естественный результат соприкосновения с миром классической музыки. Композиторы классической эпохи, как правило, были людьми религиозными, и их произведения оказывали сильное воздействие на эмоциональный строй моей души. Музыка дала мне возможность испытать возвышенные чувства; чувства, порожденные соприкосновением с идеальным миром красоты и гармонии. Войдя в мир настоящей, высокой музыки еще в детстве, продолжая углубляться в него в юности, я постигал его красоту, от него я получал огромное наслаждение, удовлетворение. Я всегда знал, что это особый язык, который, может быть, выше языка слов; что это возвышенный мир, пробуждающий душу от косности, от спячки… Но вместе с тем уже в консерваторские годы, в 18-19 лет, у меня стали возникать вопросы: для чего я развиваю свои способности, стремлюсь достичь мастерства? Я работаю систематически, ежедневно прилагаю для этого много усилий, а что потом?.. Куда я потом со всем этим? Что выше музыки? Я искал высший смысл своей жизни. Именно тогда я встретился с церковной музыкой. И был до основания потрясен. Помню, я облился слезами… Причем меня никогда не волновали и теперь не волнуют теоретические споры вокруг ее так называемой строгой церковности: партесная, не партесная, концертная, обиходная… Духовная музыка — это особый феномен, и ее глубина не вписывается ни в какие рамки.

Вот так я осознал, что без понятия о Боге у меня в жизни не сойдется ничего.

— Стало быть, одного только церковного воспитания в детстве оказалось недостаточно?

— Думаю, что нет. Человек, помимо того, что он слышит от других, должен еще и сам, лично для себя осознать бытие Божие. У него должна родиться какая-то собственная аргументация. Я ее искал и каждый день находил какие-то новые подтверждения или обоснования для зародившейся у меня осознанной веры. Я радовался каждой своей новой мысли, укреплявшей эту мою веру. В то время у меня произошел случай, который, как мне думается, в тот период оказался поворотным в поиске Бога. В один из вечеров, возвращаясь после занятий из консерватории домой, я усиленно размышлял о глубинах всего сущего, и моя душа очень сильно страдала от того, что у меня нет ясности в ответе на вопрос о бытии Бога. Я нашел пустынное место в каком-то парке и всей силой своей души начал молиться о том, чтобы Он — если Он действительно есть — помог мне Его найти. Никогда не забуду этот вопль души: «Господи, Ты же всё можешь, помоги мне Тебя найти!».

С этого момента в моей жизни многое изменилось. Возникло ощущение не просто интуиции или веры, а радостного осознания Божиего бытия. Это не было фантазией, не было следствием эмоционального разогрева, это было живым, непосредственным ощущением поддержки свыше. Многие события того периода обладали такой силой достоверности Божественного присутствия, что воспринимались как живой диалог с Ним: как только возникал у меня вопрос, касающийся веры, тут же возникали обстоятельства, напрямую отвечающие именно на этот вопрос. Этого было так много, и это было обращено и к разуму, и к сердцу.

К примеру, один из таких эпизодов. Окруженный атеистическим миром, я нуждался в живом религиозном общении, в человеке, которому я мог бы задавать вопросы, связанные с осмыслением веры. И вот совершенно невероятным образом происходит мое знакомство с иноком, бывшим насельником закрытой уже в то время Глинской пустыни. Вы спросите, а что же в этом невероятного? Ну, во-первых, в то время глинские монахи были объявлены оппозицией советской власти (хотя это было совсем не так), и поэтому они были укрыты в православной среде, а во‑вторых, их было очень мало. И эта встреча — одно из величайших чудес моей жизни. Потому что, оглядываясь сейчас на прошлое, я вижу, как Господь Бог с самого начала моего духовного пути окружил меня живыми святыми. Это не метафора, потому что некоторые из них уже канонизированы.

Этот инок был очень образованным человеком. Он мне рассказывал о духовной жизни, и мы с ним вместе искали ответы на многие мои вопросы. Конечно, это особое время поисков было. Один из основных моих вопросов в то время — как согласовать наш естественный разум с разумом религиозным. Тогда как раз стали издаваться научно-популярные книги по молекулярной биологии, генетике, бионике; я всё это читал, по ходу дела разбираясь в терминологии. Я был поражен тем, как всё в этом мире свидетельствует о наличии надмирного, высочайшего Разума! Все наполнено мыслью, смыслом, а наука лишь открывает эту мысль и пытается эти открытия поставить себе на службу. Многое становилось на свои места. Тезисы о том, что материя порождает сознание, о том, что миром правят законы материи, порождали вопросы о природе самих законов материи: что это за силы в природе, которые мы называем «законами» и которые объемлют всю Вселенную? Ответ формировался естественным образом: некая величайшая, глубочайшая надкосмическая Мысль лежит в основании этой материи и всего, что есть в этом мире. Корни, причины всего — это идеи, смыслы, а материя и всё, что с ней происходит, — следствие, результат. Бог есть Первопричина всего сущего, Он открывает нам Самого Себя, и нужно учиться жить соответственно тому, что Он нам открывает.

— Будучи уже профессиональным музыкантом и при этом, как я понимаю, уже вполне осознанно верующим человеком, Вы оказались в рядах вооруженных сил. Не было у Вас в армии проблем в связи с верой?

— Нет. В армию я пошел сознательно — чтобы служить; родители меня воспитали так, что я никогда не гнушался никакого труда. К тому же спортом занимался с детства. Служил во внутренних войсках, они были боевые. Там в солдате воспитывали понятие, что он не просто служит срочную службу, а именно защищает Родину. А потом меня взяли в Киев, в ансамбль песни и пляски внутренних войск МВД Украины. Меня назначили концертмейстером оркестра. В этом коллективе были собраны лучшие музыканты, вокалисты, танцоры, которым таким образом была предоставлена возможность сохранить профессиональные навыки во время армейской службы. Ансамбль разъезжал с концертами по всей Украине, Молдавии, дислоцируясь в воинских частях, выступал в самых крупных концертных залах. Будучи в увольнениях, я по возможности заходил помолиться в храмы. Веру и молитву я не афишировал, и поэтому никаких проблем в связи с этим у меня не возникало.

— Ваш путь к монашескому постригу оказался неблизким: расскажите о людях, которые стали духовными маяками на этом пути, поддержали Вас.

— После увольнения из армии и до тридцати лет это был уже серьезный путь общения с духовными отцами, прежде всего с архимандритом Глинской пустыни Модестом (Гамовым), который после закрытия монастыря вернулся к себе на родину, в город Щигры Курской области, и служил настоятелем Свято-Троицкого храма. Мне сказали, что это великий старец. А коль так, то я решил его найти. Ну а к великому человеку, понятно, нужно получше одеться. И вот сошел я с поезда в Щиграх в лучшем своем концертном костюме. Десять вечера. На перроне единственная лампочка на проводе болтается. Куда идти? Какой-то человек идет. Я спрашиваю: «Не знаете, как найти старца Модеста?» — «Не знаю я никакого Модеста». Выхожу на привокзальную площадь, а там лужа. Несколько шагов в темноте — и моя концертная туфля увязла в грязи. После этого я долго блуждал по темным улицам в поисках старца. Дни, проведенные у него, запомнились надолго. Очень мне было у него интересно. Он сказал мне много полезных слов, в частности: «Ну, ты еще здесь послужишь». Я удивился: как это я здесь послужу? Ну разве что в местной музыкальной школе буду преподавать. А в 1987 году я был назначен настоятелем того самого Свято-Троицкого храма в Щиграх, в котором служил отец Модест. Такова была прозорливость старца.

Когда отец Модест был уже очень болен и лежал в постели, он попросил меня съездить к отцу Тавриону (Батозскому), жившему в Рижской пустыньке, и передать ему письмо. А по дороге благословил заехать в Троице-Сергиеву Лавру: «Поживи там, а потом — куда тебя Господь определит». И я поехал в Лавру. И первым, к кому я там попал, был архимандрит Кирилл (Павлов), которого мы хоронили недавно. И он задал мне вопрос: «Чего ты хочешь?» — «Я хочу быть поближе к Церкви». — «А как ты это понимаешь — быть ближе к Церкви?» Он ничего конкретного мне не предлагал, но помог определиться.

Меня очень радушно приняли в Лавре. Я потом многие годы приезжал туда время от времени, и меня всегда ласково и тепло принимали.

Неделю в Лавре пожил, и батюшка Кирилл благословил меня по дороге к отцу Тавриону заехать в Псково‑Печерский монастырь. Там я встретился с отцом Иоанном Крестьянкиным, это тоже была очень значимая для меня встреча.

Но главное — я доехал, наконец, в пустыньку к отцу Тавриону и передал письмо. И отец Таврион уделил мне много внимания, много рассказывал, долго мы с ним разговаривали.

Эти встречи очень помогли мне, сформировали у меня целостное отношение к моим собственным духовным устремлениям и желание полностью посвятить свою жизнь Богу. Только тогда я пришел в Церковь по-настоящему, до конца — в 29 лет.

— Но ведь начинался-то Ваш путь с того, что Вы стали сторожем собора в Курске. Как это получилось?

— В то время все церковные старосты, которые полностью управляли хозяйственной и административной жизнью Церкви, подчинялись уполномоченным по делам религии, и действовал всеобщий строгий запрет принимать в храм молодежь, да еще и с высшим светским образованием. Когда я попытался устроиться в какой-нибудь храм, оказалось, что это невозможно.

Но я положился на благой Промысл Божий. И всё произошло чудесным образом благодаря Владыке Хризостому (Мартишкину), тогда епископу Курскому и Белгородскому. Он в то время был заместителем председателя ОВЦС, помощником митрополита Никодима (Ротова). Основное время Владыка Хризостом проводил на послушании в Москве. Приезжал в Курск на субботу-воскресенье, и то не каждую неделю. Естественно, приема у него всегда ожидало очень много людей, по всей длине двора всё было заполнено народом. Попасть к Владыке было совершенно невозможно. И всё же я решил приехать к Кафедральному собору и посмотреть, не получится ли у меня с Владыкой поговорить. Я стоял во дворе в толпе, помню, возникло движение, и люди заговорили: «Сейчас Владыка приедет». И вот толпа расступилась, въезжает машина, из нее выходит Владыка Хризостом — и я оказываюсь прямо перед ним. Он с доброй улыбкой обращается ко мне: «Вы к кому?». Я машинально ответил: «К Вам». Владыка говорит секретарю: «Так, этого молодого человека ко мне первым». Я какое-то время продвигался за ним, но потом меня оттеснили, и я думал: «Ну вот и всё закончилось». Но нет, меня тут же разыскали: «Владыка сказал: “Вы первый”, значит, заходите». Захожу, он спрашивает: «Чего Вы хотите?» — «Я хочу послужить всецело Богу. Хочу быть в Церкви». — «Ну так что ж, будьте: ходите в храм, молитесь, как все». — «Мне этого мало». Он на меня посмотрел, призадумался и говорит: «Ну, коль так, то давайте служить. Сторожем у нас в соборе хотите быть?». Я был счастлив!

Я сторожил, и у меня было время книги читать, молиться. Для меня это был какой-то райский период, несколько месяцев сплошного счастья. В собор (хотя это были советские, «застойные» времена) часто приходили профессора какие-то, интеллигенты… Мы с ними беседовали, обменивались мнениями. В общем, всё это было замечательно. И вот на Страстной седмице, в Чистый Четверг, Владыка мне говорит: «Анатолий, у тебя подрясник есть?» — «Нет, а почему он должен у меня быть?» И Владыка Хризостом позвал своего иподьякона, сейчас этот иподьякон — Митрополит Иркутский Вадим, и велел ему архиерейский подрясник взять и для меня подшить, поскольку сам выше меня ростом. А мне сказал: «Послезавтра, в Великую Субботу, буду тебя рукополагать во диаконы. Ты хочешь?» — «Конечно!». И в Великую Субботу это совершилось.

— Служа в тех условиях, в которых находилась тогда Церковь, Вы не испытывали протеста, возмущения, когда-то, может быть, даже и отчаяния?

— Мы, конечно, не знали, что нас ждет ослабление того прессинга, который испытывала тогда Церковь. Но какая жизнь у нас была, такая и была, другой мы не искали. У меня вообще никогда не возникало ощущения, что нам чего-то не хватает, что нам тяжело, трудно. Служил я в восьмидесятые годы в поселке Касторное в 160 км от Курска. Это железнодорожный узел. Туда ко мне приезжала масса народа со всей округи: в Великий пост и по 500, и по 700 человек в воскресенье бывало. И всех их нужно было исповедать, причастить, записок много, за всех нужно вынуть частички, и все просят отслужить молебен, панихиду… и хотят еще успеть на поезд, который уходит в час дня. А делать всё должен был я один, поскольку в нашем храме не всегда был второй священник. Я знал, что эти люди скорее опоздают на поезд, чем не достоят службу до конца, и ради них старался все успеть. Я благодарил Бога, что у меня есть возможность молиться за этих людей и что они молятся за меня. Это совершенно особый период для меня был — девять с половиной лет… Храмов вокруг мало, дорог нет, зимой — на санях, летом просто пешком, но я старался максимальное количество деревень обойти и как можно больше народу исповедать и причастить. В деревнях меня уже все знали. Советская власть не позволяла больше чем двум людям на молитву собираться, она в этом видела несанкционированное религиозное собрание. И вот прихожу я бабушку причащать, а в комнатенку набьется человек пятнадцать, не шевельнешься там.

— Но большинство‑то советского народа оставалось чуждым Церкви…

— Нет, это не так! Совсем не так. Народ был верующий. Мало того, по-настоящему, глубоко верующий. В то время, с 1978 по 1988 год, я испил этой глубокой всенародной веры. Я в ней, среди нее жил. Я очень много этих людей проводил в путь вечной жизни, и у меня такое чувство, что это неповторимый народ, он ушел, и такого уже не будет.

Вот эта матушка, монахиня, которая нам сейчас чай принесла, она сама родом из Касторного, в свое время закончила институт пищевой промышленности и была директором элитного колбасного цеха в Воронеже — все начальники у нее кормились. Она была коммунисткой. Веры особенно не скрывала, и в конце концов парторг ее спрашивает: «Ты верующая?» — «Да, верующая». — «Ты хоть молчи об этом, ты ведь коммунистка, а то придется у тебя партбилет отбирать». — «Да возьмите». Ну, когда она сказала «возьмите», да еще в чьем-то присутствии, тут ей начали угрожать, что на нее всё украденное в этом цехе повесят. Но она не отступилась от веры. Помню, как до этого я их тайком с мужем обвенчал. Это был комичный эпизод. Для того чтобы никто об этом не узнал, пришлось это делать в шесть часов утра, а в это время в полусотне метров от храма на автобусной остановке стояла целая группа сотрудников райисполкома, ожидавших автобус. И вдруг они видят, как на фоне церковной стены в белом платье и фате украдкой пробирается невеста, и как она, озираясь, юркнула в церковную дверь. Меня потом к районному уполномоченному вызывали, потому что им нужно было отреагировать на действия «местного попа». Заодно они рассказали мне, как смеялись над этим случаем.

Да ведь эти коммунисты — они такие же русские люди, и все они приносили ко мне тайком крестить своих детей, внуков. У нас было неписаное согласие — мы никогда никого не выдавали. Ну, а если староста случайно застанет, как говорится, с поличным, то, невзирая ни на что, мы что-нибудь придумывали и брали весь риск на себя.

— Когда настали, наконец, новые времена, Вы преподавали в Курском университете. Темой Вашей научно-исследовательской работы и Вашей диссертации стала, по сути, педагогика — вопросы духовного, нравственного воспитания личности. А почему Вы сделали именно такой выбор?

— Да нет, никакого выбора я не делал. Меня архиерей благословил в университет пойти, и я пошел преподавать. Меня назначили вначале руководителем отдела религиоведения. Потом отдел преобразовали в факультет. Я стал деканом факультета религиоведения, а потом уже и теологии. И поскольку это был один из первых в стране таких факультетов, то проблемы возникали. У меня были замечательные друзья, очень значимые в педагогической среде. Такие, например, как доктор наук, профессор педагогики Владимир Михайлович Меньшиков, его научный руководитель — вице-президент Российской академии образования Виталий Александрович Сластёнин и целая плеяда их научного сообщества. Это удивительные люди, они меня формировали в педагогическом и научном пространстве. Деятельность декана факультета в государственном университете — дело непростое, но Владимир Михайлович, будучи заведующим кафедрой на нашем факультете, очень мягко и профессионально меня вел, и поэтому все управленческие процессы осуществлялись легко. Мне было всё интересно. Складывалось такое впечатление, что я сам ко всему этому прихожу, а на самом деле это было его руководство. Виталий Александрович приехал из Москвы на мою защиту диссертации. Это 99‑й год был, в то время коммунисты у нас в Курске были очень активны, область входила в «красный пояс». А секретарем ученого совета у нас был Алексей Сергеевич Чернышев, академик, психолог, убежденный атеист, который говорил: «Бога нет и быть не может, есть только человек». Он должен был «завалить» мою защиту. На защите присутствовал архиепископ Курский и Рыльский Ювеналий (впоследствии схимитрополит Иувеналий), и это меня очень поддержало. Это была одна из первых диссертационных защит, где во главу научного подхода ставилась религиозная парадигма. Это был своего рода прорыв. Защита длилась три с половиной часа, а когда она закончилась, Чернышев говорит: «До этого я был убежденным атеистом, и никогда бы не поддался ни на какие компромиссы в этом вопросе, но в Ваших ответах я увидел не просто утверждения, а именно доказательность, аргументированность».

Курский госуниверситет был колыбелью всем известного сегодня школьного предмета — «Основы православной культуры» (ОПК). Мы участвовали в Международных образовательных Рождественских чтениях с первого года их возникновения; Курская школа в области разработок ОПК была первопроходцем, и мы делились своим опытом со всеми, кому это было интересно и необходимо. Участвовали во множестве различных конференций разного уровня. И даже сам термин «основы православной культуры» был в моем присутствии рожден, именно в Курской области. В то время курским губернатором был Александр Владимирович Руцкой, генерал, летчик, афганец, он так по-командному всё это и решил. Владыка Ювеналий, Владимир Михайлович Меньшиков, я и еще несколько человек собрались у губернатора в кабинете, и он говорит: «Ну что, братцы, надо с атеизмом-то кончать». И мы решили: первое, что нужно сделать, — в школе детям рассказывать о вере. «А как же мы этот предмет назовем?» И мы сорок минут думали, как нам назвать новый школьный предмет. Мы понимали, что Закон Божий, как до революции, мы преподавать сейчас не можем. Хотели назвать предмет просто — Православие. Наконец, сошлись на термине «Основы православной культуры». А потом это распространилось по всей стране. Мы писали программы, заключали договоры с органами власти, с управлениями образования. Владимир Михайлович рассылал эти программы своим друзьям. В те годы это так и называлось — Курский опыт.

— Давно уже говорят, что наша школа перестала воспитывать, она только обучает. Ваши усилия направлены на преодоление этого обстоятельства?

— Я не совсем понимаю, о чем эти слова — «школа перестала воспитывать». Это ведь зависит от учителя, прежде всего от педагога, ведь «педагог» в переводе — «детоводитель». И когда из школы убрали воспитательную программу, то воспитательный процесс в 90‑е годы продолжили учителя-подвижники, они ведь всё равно в ней остались. Они как любили детей, так и продолжали любить. Как подавали всё детям в свете добра, нравственности, так и продолжали подавать. Конечно, учителя тоже всякие бывают. Но в нашем детстве они ведь как вторые родители для нас для всех были. И я не помню ни одного учителя-злодея. Строгие учителя были, да. Но эта строгость учила нас собранности. Я полагаю, что наша школа как раз и спасла нашу традиционную духовность в годы атеизма. Мы ведь всё равно «Капитанскую дочку» учили. А ее невозможно было вне контекста Православия понять. Мы действительно читали все эти произведения. Я помню, в моей юности соприкосновение с литературой наполняло душу большой радостью. Уроки литературы — это было всегда нечто уникальное и замечательное.

На мой взгляд, где-то с 2005 года все это начало восстанавливаться. Школе вернули концепцию воспитательного процесса. Другое дело, что во многих школах это происходит половинчато. Но, когда я приехал в Мордовию, я познакомился со многими директорами школ, увидел, что это порядочные, серьезные люди, что они действительно несут ответственность за вверенное им дело и с полным осознанием своего долга трудятся. Хотя поначалу многие из них проявляли большую осторожность в принятии этой новой для них сферы деятельности. Но сейчас этого уже нет, сейчас мы работаем с ними в полном взаимопонимании.

— Как же Вам это удалось?

— У меня в марте годовщина — три года, как я здесь, в Мордовии. И нам не так мало удалось сделать за эти годы.

Конечно, какое-то время — год, наверное — ушло на адаптацию. Ко мне присматривались, я присматривался. Проводил «разведку» действием, то есть сам вступал в контакт там, где люди стеснялись первыми ко мне подойти. Я понимал, что если в республике есть вузы, то я должен туда прийти, познакомиться с ректорами. Да, поначалу это воспринималось как что-то не совсем обычное, не совсем традиционное. Теперь я бываю на ежегодных августовских педагогических конференциях как коллега, как человек педагогического сословия, то есть не только как архиерей, но и как педагог.

Сегодня мое архипастырское поздравление с началом учебного года звучит уже вполне естественно. У меня сформировались теплые отношения со многими учеными. В конечном итоге меня здесь образовательная среда очень хорошо приняла. Сейчас мы с коллегами профессорско-преподавательской корпорации открыли в университете научно-консультативный экспериментальный центр по изучению всей нашей проблематики. Я — профессор университета, руководитель этого центра. У меня и кабинет там свой рабочий есть. Так что сейчас это всё уже как-то естественно… и уже красиво.

Во многих регионах уже укрепилась практика заключения договоров между митрополией или епархией и органами власти, госструктурами. И здесь у нас тоже это есть. Но, как правило, эти договоры оказывались формальными и малодейственными. И я задумался: почему это так? Принимается программа, создается какой-то совет по исполнению, но в него входят, как правило, мало заинтересованные в этой программе лица. И мы с коллегами решили системно подойти к этому вопросу. Была организована деловая встреча с главой республики Владимиром Дмитриевичем Волковым с целью решения проблем духовности и нравственности в воспитательном процессе в образовании. Мы нашли понимание и поддержку со стороны руководства республики. В результате была сформирована целевая программа духовно-нравственного воспитания детей и молодежи на 2015-2020 годы. Для реализации этой программы был создан общественный совет при главе республики, в который вошли профильные министры: здравоохранения, культуры, национальной политики, образования. И, естественно, это сразу изменило характер нашей деятельности. Министр ведь отвечает перед главой республики за качество своей работы. И мы получили возможность сотрудничать с министерствами напрямую. А значит, оказывать влияние в каждой области человеческой деятельности: в образовании, культуре, спорте, науке…

И во всех сферах так — не эпизодические, не отдельные какие-то действия, а программные, системные. Когда есть система, она позволяет редактировать действия, вносить какие-то улучшения, правки, потому что ведь в каждом районе свои проблемы и свой уровень взаимоотношений.

Последняя наша хорошая, четкая черта в этом вопросе — мы создали при архиерее общественный совет, состоящий из глав районов и благочинных, конечно, посоветовавшись прежде с главой республики. Поставили задачу: нам нужно не только в столичном городе, но и во всех районных центрах встречаться и с директорами школ, и с директорами детских садов, спорткомплексов, отделов культуры и обсуждать с ними вопросы, связанные с воспитанием наших традиционных духовных и нравственных ценностей… То есть все районные структуры будут встречаться и взаимодействовать с нашими благочинными. Поначалу я намереваюсь в каждом районе вместе с благочинным со всеми встретиться и по району поездить. Представители центральных республиканских ведомств тоже с нами будут ездить, чтобы профессионально к ситуации подойти, чтобы высказать в своем ведомстве те или иные пожелания, чтобы процесс у нас осуществлялся более активно и плодоносно. Думаю, что года через два-три мы начнем добрые плоды собирать.

— Вы рассказали уже о курском и текущем, мордовском, периодах Вашей жизни. А чем Вам запомнилось служение в Калмыкии? Это ведь непростой регион, православные там в меньшинстве…

— Назначение в Калмыкию я воспринял как Божие благословение, и, наверное, поэтому мне там было хорошо. Мы ведь не знаем своего будущего, я собирался там служить до конца своей жизни. Но вообще, с Богом везде хорошо, и если душа направлена к Богу, то Бог такую душу никогда не оставит. Нужно дело священнослужителя осуществлять по возможности лучшим образом, но при этом Богу, наверное, не умение нужно. Ему нужно сердце. Помните, книга была такая — «Сердце отдаю детям» педагога Василия Сухомлинского. А я бы перефразировал: «Сердце отдаю Богу». И поэтому мне нигде не страшно и везде хорошо.

У меня были прекрасные отношения с руководителем республики Алексеем Маратовичем Орловым и со всем руководством. Многие калмыки у меня крестились. Когда я туда приехал, десять процентов крещеных было среди калмыков, а когда уезжал — вдвое больше. Дело шло, интерес к Православию рос. Калмыки — замечательный народ на самом деле. Они, как и мордва: если уж полюбят, то полюбят. С паствой у нас отношения были теплые и доверительные. Я считаю, что священнослужитель должен указывать людям путь не к себе самому, а к Богу. И всё же теплые, добрые отношения у меня складывались везде, где приходилось служить.

Журнал «Православие и современность» № 40 (56)

День памяти:

09.09 ст.ст./28.09 н.ст.

Преподобный Зиновий (Мажуга) (в схиме Серафим) – Глинский старец, схимитрополит Тетрицкаройский. Сочетая в себе святительское служение и благодать старчества, передал духовный опыт глинских старцев многочисленным духовным чадам, среди которых Каталикос-Патриарх Грузии Илия II.

Преподобный Зиновий (Мажуга), в миру Мажуга Захар Якимович, родился в 1896 году в городе Глухов Черниговской губернии в рабочей семье. Рано осиротев, рос в семье дяди. Окончил церковноприходскую школу и овладел портновским ремеслом в Доме трудолюбия при Глинской пустыни.

В 1912 году поступил послушником в Глинскую пустынь.

Поначалу ему не давалось никакое послушание: отовсюду его гнали, постоянно укоряли, жаловались на него настоятелю – он все терпел. Наконец, его определили ухаживать за лошадьми, которых он с детства панически боялся. Преодолев страх, он полностью предал себя воле Божией и вскоре не только начал справляться с порученным ему делом, но даже и полюбил свое послушание. В то время один юродивый глинский монах предрек монастырскому конюху, что тот станет великим человеком.

В 1916 году был призван на военную службу. После демобилизации юноша вернулся в родную обитель и в 1920 году был пострижен в рясофор, а в 1921 году принял монашеский постриг с именем священномученика Зиновия, епископа Эгейского. Его духовниками были глинские старцы иеросхимонах Николай (Хондарев) и настоятель обители архимандрит Нектарий (Нуждин).

В 1922 году многие монахи были расстреляны, а монастырь полностью разорен и осквернен. Отец Зиновий отправился в Грузию, в Драндский Успенский монастырь близ Сухуми. В 1926 году он был рукоположен во иеродиакона, а в 1925 году – во иеромонаха. Вскоре и этот монастырь закрыли.

С 1925 до 1930 года отец Зиновий служил в сухумском храме святителя Николая Чудотворца. Вместе с другими монахами и священнослужителями он пережил арест и заключение, которое отбывал на строительстве Беломорско-Балтийского канала и на Урале. В лагере отец Зиновий отпевал усопших, тайно крестил, молился с желающими, исповедовал всех, кто просил. Епитрахилью служило полотенце с начертанными углем по углам крестами.

В годы Отечественной войны отец Зиновий служил в Сионском соборе в Тбилиси. Вплоть до 1945 года окормлял Мцхетский Ольгинский монастырь. Все дальнейшее служение старца проходило на территории Грузии.

В 1945 году отец Зиновий был возведен в сан игумена, в 1950 году – в сан архимандрита и назначен настоятелем Тбилисского Александро-Невского храма. Служение это он нес вплоть до кончины.

Архимандрит Зиновий был назначен членом Священного Синода Грузинской Православной Церкви, а в 1956 году хиротонисан во епископа. Это был единственный случай посвящения негрузина во архиерея Грузинской Православной Церкви за период XX – начала XXI веков. В 1957 году он был назначен епископом Степанованским, викарием Патриарха всея Грузии. В 1960 году патриархом Ефремом II переведен на Тетрицкаройскую кафедру.

На протяжении многих десятилетий владыка Зиновий являлся живым связующим звеном между Русской и Грузинской Церквами.

После вторичного закрытия Глинской обители в 1961 году иноки монастыря нашли приют у владыки Зиновия. Святейший Патриарх всея Грузии Илия II даже говорил старцу: «Владыка, у вас филиал Глинской пустыни».

В 1972 году владыка был возведен в сан митрополита.

Жил митрополит Зиновий при Александро-Невском храме, в маленьком домике, в котором были всего две небольшие комнаты: одна служила ему кельей, а другая – приемной. Пережив много трудностей, лишений, он был сердечным, радушным, гостеприимным. Нередко владыка оказывал людям милость тайно. Часто, проходя мимо нуждающихся и благословляя их, незаметно давал им деньги. Обращавшимся к нему за духовной поддержкой он давал не просто совет, а открывал им волю Божию, будучи наделен даром прозрения и духовного утешения. Сохранилось много свидетельств прозорливости святителя, по молитвам митрополита Зиновия многие получали избавление от болезней и утешение в жизненных скорбях. Имел дар непрестанной молитвы.

Господь заранее открыл прозорливому старцу день его кончины, о чем он накануне сообщил близким ему людям. Владыку соборовали, причастили и во время чтения канона на исход души он тихо скончался на восемьдесят седьмом году жизни в 1985 году. В последние годы перед своей блаженной кончиной он принял тайный схимнический постриг с именем Серафим. После его кончины у него под кроватью нашли чемодан, в котором было полное схимническое облачение и записка: «Имя мое Серафим».

Священным Синодом Украинской Православной Церкви Московского Патриархата святитель прославлен как местночтимый святой. Его мощи находятся в Тбилиси.

Многие люди исцеляются и получают просимое, обращаясь с молитвой к святому старцу-святителю у его мощей.

Еще один комментарий "паси овец пастыря" из Саранска:

«Разъяснения по поводу гомофобии митрополита Зиновия

Писал сюда пару дней назад, комментариев набежало так много, что успел уже потерять нить повествования. Увидел небезысвестную в городе историю с иеромонахом Александром Ионовым. Именно он был тем самым настоятелем "церкви у роддома". Не знаю точно, как архиерея настоятеля с гомосексуальной наклонностью называл, но свидетели утверждают, что очень грубо. Охотно верю, еще раз повторюсь, что митрополит Зиновий очень жесткий человек. Про "гомомафию". Неизвестно, была ли она "гомо", но отец Александр угрожал новому архиерею братвой из Нижегородской области. Кстати, он не исчез, а благополучно именно там и служит.
Угрожал настоятель митрополиту только лишь потому, что не успел изучить его биографию, слишком уж неожиданно архиерей к нему нагрянул. А изучить было что. В 90-ые годы еще будучи игуменом нынешний мордовский митрополит организовал одно из очень немногих жизнеспособных и преуспевающих предприятий в Курской области. Можно не верить, потому как передаю со слов жителей не Курска, а Саранска, но наездов на отца Зиновия было много, как и на всех предпринимателей того времени. Поиметь с него было что. По неясному стечению обстоятельств дважды "предлагать крышу" к скрипачу-интеллигентику никто не приходил. Что было тому причиной? Близость ли к региональной власти (в том числе и с Руцким), умение ли вовремя находить более сильного партнера нежели тот, кто приходит за данью? Это лучше спросить у самого нынешнего архиерея или у курян. Но угрожать в 2014 году братвой человеку, который плевал на нее в 90-ые очень глупо. Результат известен, иеромонах Александр из Саранск исчез. Словно уничтожая даже намек на гомосексуальность, новый архиерей поставил настоятелем старого мордвина с кучей детей и внуков, который когда-то до рукоположения работал бетонщиком. Рад бы назвать его фамилию, но не вспомню.

Да, отцы в епархии (особенно в Саранске) напряглись сразу. Вовсе не из-за солидарности с близким им по духу отцом Александром, а из-за выкриков свирепого архиерея про содомию, которую он не приемлет. Но чистки ожидались в тот момент намного большие, чем произошли в реальности. Народ ждал большего. Ожидания эти были предсказуемо наивны, но чистка все же была. Ее широкая публика не видела. Немного была пощипана братия Макаровского монастыря. Можно было и больше. Болезненно и громко уезжал разве что иеромонах Даниил Буров, который тогда был иеродиаконом. Уехал он в атеистическую Эстонию к епископу Лазарю (тот все поймет. Во-первых, сам был наместником в Макаровке, а во-вторых знает, что значит попасть под пресс настоятеля: он сильно натерпелся от епископа Варнавы Павлодарского, когда тот служил настоятелем в Санаксарском монастыре). Но об отце Данииле здесь уже писали, нового ничего не скажу. А вот о духовном училище почему-то не вспомнили. Там, конечно, был просто полный кошмар. Причем очевидно, что даже владыка Варсонофий сделать с ним ничего не мог, но не очень этому радовался. Косвенным образом это подтверждается неожиданным публичным обличительным выкриком его брата - Рузаевского благочинного отца Геннадия Позорова. Эта история недавняя, её помнят и пересказывают вообще все, кто как-то знает что такое епархия, духовное училище и с чем связана фамилия Позоров. Архиереем был уже Зиновий. Шло епархиальное собрание, кто-то агитировал с трибуны вести в училище абитуру. Это требование распространялось на благочинных, у них был своебразный по абитуре план (всё как у глав районов, такая же разнарядка на все мероприятия). Отец Геннадий Позоров дождался окончания речи и попросил слова. Лучше бы ему слова не давали, потому что сказал что-то вроде следующего: "Вы вообще знаете, что в вашем училище творилось? Народ до сих пор в шоке. Мне приходилось отговаривать парней туда поступать, а вы хотите, чтобы я сейчас наоборот их стал туда агитировать?!"

Имел отец Геннадий ввиду, вероятно, монашествующих проректоров-игуменов, которые окопались еще при Пелине. Про отца Силуана Туманова даже открыто писали газеты, обвиняя его в домогательствах к студенту. Про отца Спиридона Баландина газеты не писали, студенты как бы его ни в чем не обвиняли. О нем если и смеялись, то добродушно, называя его человеком-невидимкой: во-первых, его почти никогда не видели в монастыре, во-вторых, его почти никогда не видели трезвым.
Реакция председательствовавшего на собрании митрополита не заставила себя ждать, при любом намеке на гомосексуальный след он сразу выходит из себя. Отцу Геннадию самому стало страшно, он поспешил сказать, что имел ввиду дело прошлое.
Митрополит планомерно превращал училище в семинарию, для него это было делом №1, и такое прошлое ему было не нужно. Это в Татарстане люди бросали шапки и чепчики после слов новоприбывшего митрополита Феофана, что "те, кто говорят с кафедры одно, а в жизни делают другое" должны немедленно уходить. В Мордовии все потише, поспокойнее, здесь глубины нет, а в тине и гниль не так заметна.

Митрополит слова рузаевского благочинного запомнил. Он, во-первых, действительно люто ненавидит гомосексуалов, а во-вторых планировал собирать для училища попечительский совет, а крутым бизнесменам финансировать "голубых" как-то совсем не хотелось. В бурсе начались репрессии. Очень тяжко, с кровью, вылетел тучный ученый иеромонах, тоже, простите имя не вспомню. Если кому нужно, могу уточнить. Игумен Спиридон понял, что наступают для него времена "пира во время чумы" и стал своего настоятеля-митрополита откровенно задирать. Всем известно, что удары исподтишка митрополит Зиновий пропускает всегда. Баландин искуснейшим образом спровоцировал его публично, прямо во время какой-то конференции, которых в последнее время в Мордовской епархии проходит много. Архиерей откликнулся на хамство и пообещал снять с отца Спиридона крест. После этого митрополиту стали поступать звонки от начальников всех рангов с требованиями игумена Спиридона не трогать. Что именно, сколько человек, с какой частотой говорили митрополиту неизвестно, но тот реально слег чуть ли не с сердечным приступом. Спиридон Баландин числится в епархии до сих пор.
От одного руководителя компании я слышал, как митрополит что-то обещал со всеми ними сделать. Короче, всех за 101-ый саранский километр. Собеседник архиерею посочувствовал, вздохнул, и в шутку сказал, что ведь священноначалие часто страдало в истории, далеко ходить не надо, вон, в Санаксарском монастыре настоятеля игумена Александра сто лет назад из обители выгнали. "Пусть уж лучше меня выгонят", - выдохнул митрополит и покачал головой.

От многих людей я слышу язвительные сравнения: типа, митрополит как авторитет на зоне, считает любого гомосексуалиста зашкваренным. Но скорее всего, он под содомией понимает более широкие явления - алкоголизм, разврат (и гетеросексуальный тоже) и все тому подобное. Опять же главным обвинением в адрес отца Григория Чабина было то, что кто-то из его клириков (причем родственник, то ли сын, то ли племянник) запойно пьет и не шифруется. Ходила известная история, как протоиерей Василий Антипов пошел его искать, пришел к нему домой, зашел в открытую дверь, а дома вповалку лежала куча голых женщин и мужиков.
И еще всех напрягает его фраза "я не собираюсь ничего не скрывать", которая сказана была именно про гомосексуализм в среде клириков. Вроде, у них "не скрывать" не принято».

Святитель Зиновий (в миру Захарий Иоакимович Мажуга) родился 14 сентября 1896 года в городе Глухове Черниговской губернии (ныне Сумская область) в семье рабочего. Будущий митрополит Тетрицкаройский Зиновий (в схиме Серафим; 1896–1985) сочетал в себе святительское служение и благодать старчества. Восприняв духовный опыт глинских старцев, он передал его своим многочисленным духовным чадам, среди которых Каталикос-Патриарх Грузии Илия II.

В три года ребенок лишился отца, в одиннадцать - матери, и рос в бедной семье двоюродной сестры Параскевы. В 1912 году шестнадцатилетним юношей Захарий был зачислен в Глинскую пустынь послушником. В 1916 году он был призван на военную службу. После демобилизации юноша вернулся в родную обитель. Для монастыря наступили трудные времена, но традиции старчества в Глинской пустыни не прерывались даже в эти страшные годы гонений на веру и Церковь.

С самого детства он благоговел к Пресвятой Богородице, и Она Сама стала его покровительницей и путеводительницей по морю житейскому. В 1914 году Захария стал послушником Глинской пустыни. С самого детства он был очень милостивым и сострадательным. По воспоминаниям рабы Божией Анны, которая была его ближайшей соседкой и долгие годы ежедневно общалась с ним, владыка Зиновий был человеком очень чутким, с чрезвычайно отзывчивым сердцем. Мог выслушивать и утешать всех, кто приходил к нему. Часто до полного изнеможения. Он не мог отказать в помощи.

Владыка Зиновий был очень прост в жизни и доступен для общения. Часто дарил соседским деткам мелочь. Скорбел обо всех сердцем. Был совершенно незлопамятным и кротким человеком. Даже когда староста храма, в котором владыка был настоятелем, писал на него жалобы, в ответ на возмущение прихожан недостойным поведением этого человека и желание снять его с этого места, владыка отвечал, что никого он снимать не будет. Еще в юности, когда Захария был послушником в монастыре, его старцем был отец Герасим, известный своим строгим отношением к послушникам. Но будущий владыка все переносил с терпением и полным послушанием.

Захарий был пострижен в рясофор в 1920 году, а монашеский постриг принял в марте 1921 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, с именем священномученика Зиновия, епископа Эгейского.

В 1922 году обитель закрыли. Многие монахи были расстреляны, а монастырь был полностью разорен и осквернен. По благословению старцев, взяв с собой священный антиминс, отец Зиновий отправился в Грузию , в Драндский Успенский монастырь близ Сухуми. В Драндском Успенском монастыре отец Зиновий был рукоположен во иеродиакона, а в 1925 году - во иеромонаха. Вскоре и этот монастырь закрыли.

В ограде Александро-Невского храма в Тбилиси архимандрит Модест (Гамов), митрополит Зиновий (Мажуга), схиархимандрит Серафим (Романцов), схиархимандрит Андроник (Лукаш). Начало 1970-х гг.

С 1925 до 1930 года отец Зиновий служил в сухумском храме святителя Николая Чудотворца. Вместе с другими монахами и священнослужителями он пережил арест и заключение. Будущий старец отбывал заключение на строительстве Беломорско-Балтийского канала, на Урале, в Средней Азии. В лагере отец Зиновий, помнивший наизусть часто употребляемые службы, отпевал усопших, тайно крестил, молился с желающими, исповедовал всех, кто просил. Епитрахилью служило полотенце с начертанными углем по углам крестами. Так и в тюрьме будущий святитель продолжал нести свое пастырское служение, облегчая многим людям тяжкий крест заключения.

В 1930 году он был арестован и отправлен на Урал. Когда его и других заключенных везли в лагерь, по его молитвам Господь послал дождь для изнемогавших от жажды, запертых в вагоне арестантов, и, имея при себе деревянную ложку, он всех напоил дождевой водой. И в тюрьме будущий святитель тайно продолжал нести свое пастырское служение, облегчая многим людям тяжкий крест заключения.

За его кротость и смирение Господь даровал ему преждевременное освобождение и дал возможность вновь вернуться в Сухуми. Хотя у отца Зиновия был дом в Сухуми, прописку он так не получил. Он ушел в горы и образовал там монашескую общину. Многие люди духовно окормлялись у него. Многие монахи из других разоренных монастырей России скрывались тогда в горах Кавказа. Им покровительствовал Католикос-Патриарх Грузии Каллистрат (Цинцадзе), а после Патриарх Мелхиседек.

Но богоборческая власть и там не дала находиться молитвенникам. Однажды, преследуемый властями, отец Зиновий заснул в медвежьей берлоге и был чудесным образом спасен. Это произошло в день праздника святого Николая Чудотворца и святого Шио Мгвимского. По благословению Святейшего Патриарха Каллистрата, отец Зиновий стал служить сверхштатным священником при главном кафедральном Соборе Сиони, в Тбилиси. В 1943 году Блаженнейший Каллистрат наградил его наперсным крестом.

Отец Зиновий был представителем Грузинской Православной Церкви на Поместном Соборе Русской Православной Церкви в 1945 году и на интронизации Патриарха Алексия I (Симанского). Патриарх Алексий I наградил грузинское духовенство наградами, а отца Зиновия почтил саном игумена.

Отец Зиновий служил в разных уголках Грузии, а когда скончался настоятель русской Александро-Невской церкви в Тбилиси, то Патриарх Каллистрат срочно вызвал его и назначил настоятелем. Он сказал о нём такие слова: «Этот человек … имеет великое послушание, а послушание затмевает и грамотность, и гордость, и ставит его на первое место». Жил митрополит Зиновий при Александро-Невском храме, в маленьком домике, в котором были всего две небольшие комнаты: одна служила ему кельей, а другая - приемной. Пережив много трудностей, лишений, он был сердечным, радушным, гостеприимным. Нередко владыка оказывал людям милость тайно. Часто, проходя мимо нуждающихся и благословляя их, незаметно давал им деньги.

После вторичного закрытия Глинской обители в 1961 году иноки монастыря нашли приют у владыки Зиновия. Некоторые из них так и остались в Грузии на всю жизнь. Святейший Патриарх всея Грузии Илия II даже говорил старцу: «Владыка, у вас филиал Глинской пустыни».

Всю свою жизнь владыка Зиновий посвятил служению Господу и утешению страждущих. Во время блокады Ленинграда, он, как и многие, горячо молился о спасении осажденного города и удостоился видения, о котором вспоминал потом: «В это же время и мне под утро в тонком сне привиделось, как святая Нина предстоит перед Престолом Божиим на коленях и молит Господа пожалеть и помочь страждущим людям осажденного города одолеть врага и супостата. И при этом из Ее глаз катились крупные, величиной с виноградину, слезы. Я это растолковал так, что Божия Матерь дала послушание святой Нине быть споручницей этому осажденному городу».

Являлась владыке Зиновию и Сама Пресвятая Богородица. Однажды Она исцелила его, когда он был при смерти. После этого он пережил и всех тех врачей, которые тогда предрекли ему явную смерть. В сан митрополита епископ Зиновий был возведён 1972 году. Владыка стал духовным отцом Патриарха Илии II, и сам постригал его в монашество. Он завещал своим духовным детям после его смерти слушаться Патриарха Илию II. При жизни он покровительствовал всем насельникам Глинской пустыни, изгнанным из стен родной обители.

Жил владыка Зиновий чрезвычайно скромно, в маленьком домике при церкви и не соглашался на предложения переехать в более подобающую для митрополита резиденцию. Одевался так, что многие, не знающие его, принимали владыку за бедного монаха. Святитель обладал даром прозрения: многие слова, сказанные им своим чадам, были пророческими и сбывались со временем. Раба Божия Анна вспоминает, что те, кто не слушался совета владыки, потом очень сожалели об этом, потому что впоследствии сказанное им часто сбывалось. Часто владыка произносил свои пророчества, говоря как бы в третьем лице, а позже становилось совершенно ясно, что это было сказано именно про того человека, с которым беседовал владыка.
Господь заранее открыл прозорливому старцу день его кончины, о чем он накануне сообщил близким ему людям. Владыку соборовали, причастили и во время чтения канона на исход души он тихо скончался на восемьдесят седьмом году жизни 8 марта 1985 года.

В последние годы перед своей блаженной кончиной он принял тайный схимнический постриг с именем Серафим. После его кончины у него под кроватью нашли чемодан, в котором было полное схимническое облачение и записка: «Имя мое Серафим».

Сам Господь тогда прославляет своих святых и открывает их имена для того, чтобы мы чтили их и прибегали к их помощи. В 2010 году были прославлены известные глинские старцы – схимитрополит Серафим (митрополит Зиновий Мажуга), схиархимандрит Серафим (Романцов), и схиархимандрит Андроник (Лукаш). Тело новопрославленного святого митрополита Зиновия (Мажуги) почивает в Грузии, в Тбилиси, в русском храме святого благоверного князя Александра Невского. В нем владыка был настоятелем и служил все последние годы жизни. Прославлен Святой Церковью как Святитель. Его мощи находятся в Тбилиси.

После кончины митрополита Зиновия Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II (Шиолошвили) благословил похоронить его в храме. «Хорошо, что владыка не только духом, но и телом будет пребывать с нами», – сказал при этом Патриарх.

А в день похорон Патриарх Илия II сказал о нем: «Жизнь митрополита Тетрицкаройского Зиновия была полностью посвящена служению святой Православной Церкви и ближнему. Бывают люди, имена которых надолго остаются в сердцах и в молитвах верующих людей. Таким облагодатствованным человеком, который стяжал благодать Святого Духа, был Высокопреосвященный митрополит Зиновий». Патриарх-Католикос всея Грузии Илия (в день похорон 8 марта 1985 г.)