Манн волшебная гора краткое содержание. Книга волшебная гора читать онлайн

Случайная цитата из книги

«Особенно если принять во внимание, насколько женщины – вы, может быть, улыбнетесь, что я, при своей молодости, позволяю себе какие-то обобщения, – насколько они, в своем отношении к мужчине, зависят от отношения мужчин к ним – тогда и удивляться нечему. Женщины, сказал бы я, создания, в которых очень сильны реакции, но они лишены самостоятельной инициативы, ленивы – в том смысле, что они пассивны. Разрешите мне, хоть и довольно неуклюже, развить дальше мою мысль. Женщина, насколько мне удалось заметить, считает себя в любовных делах прежде всего объектом, она предоставляет любви приблизиться к ней, она не выбирает свободно и становится выбирающим субъектом только на основе выбора мужчины; да и тогда, позвольте мне добавить, свобода выбора, – разумеется, если мужчина не слишком уж ничтожен, – не является необходимым условием; на свободу выбора оказывает влияние, женщину подкупает тот факт, что ее избрали. Боже мой, это, конечно, общие места, но когда ты молод, тебе, естественно, все кажется новым, новым и поразительным. Вы спрашиваете женщину: «Ты-то его любишь?» – «Но он так сильно любит меня», – отвечает она вам. И при этом или поднимает взор к небу, или опускает долу. А представьте-ка себе, что такой ответ дали бы мы, мужчины, – извините, что я обобщаю! Может быть, и есть мужчины, которые так бы и ответили, но они же будут просто смешны, эти герои находятся под башмаком любви, скажу я в эпиграмматическом стиле. Интересно знать, о каком самоуважении может идти речь у мужчины, дающего столь женский ответ. И считает ли женщина, что она должна относиться с безграничной преданностью к мужчине, оттого что он, избрав ее, оказал милость столь низко стоящему созданию, или она видит в любви мужчины к своей особе верный знак его превосходства? В часы размышлений я не раз задавал себе этот вопрос.

– Вы затронули вашими меткими словечками исконные классические факты древности, некую священную данность, – сказал Пеперкорн. – Мужчину опьяняет желание, женщина требует, чтобы его желание опьяняло ее. Отсюда наша обязанность испытывать подлинное чувство, отсюда нестерпимый стыд за бесчувственность, за бессилие пробудить в женщине желание. »

Читать онлайн книгу «Волшебная гора»

Описание книги «Волшебная гора»

"Волшебная гора", созданный классиком немецкой литературы Томасом Манном, автором знаменитых романов "Будденброки", "Доктор Фаустус", "Иосиф и его братья", - то произведение, без которого мировая литература, несомненно, стала бы беднее. Успех книги был колоссален: уже в течение четырех лет после своего выхода в 1924 году она пережила сто изданий на пяти европейских языках. Очевидно, что Нобелевской премией, полученной в 1929 году, Томас Манн во многом был обязан не только своему первому роману "Будденброки", но и "Волшебной горе". Манн часто называл эту книгу романом о времени. И все же центральной ее идеей является идея Человека и человечности, она - центр напряженных дискуссий и непростых раздумий героев произведения и самого автора, вслед за которым мы предлагаем и читателю окунуться в сферу интеллектуального. Итак, Ганс Касторп отправляется в высокогорный туберкулезный санаторий "Берггоф" на три недели…Перевод с немецкого В. Куреллы, В. Станевич.

Описание добавлено пользователем:

Андрей Сергеев

«Волшебная гора» - сюжет

Книга начинается как характерный для немецкой литературной традиции роман воспитания. Молодой инженер Ганс Касторп приезжает навестить двоюродного брата в санатории для больных туберкулёзом, расположенном вдали от мирской суеты, высоко в Альпах, где-то рядом с Давосом. Главного героя завораживает царящий в санатории неспешный ход жизни с ежедневными ритуалами вроде измерения температуры тела и вознесения молитвы перед приёмом «питательного супа».

Ганса окружают несколько ярких персонажей, воплощающих те или иные стороны современного сознания, как то:

либерализм: адвокат и масон Сеттембрини ратует за прогресс и просвещение;

консерватизм: мистически настроенный иезуит Нафта отстаивает незыблемую ценность традиций;

гедонизм: байронический барон Пепперкорн крутит роман с русской пациенткой, мадам Шоша, которая воплощает для пациентов любовное влечение.

Ганс попеременно тянется к каждому из основных персонажей, и его трехнедельные каникулы затягиваются на семь лет. Лишь внезапный удар грома напоминает о том, что над Европой (миниатюрным отражением которой служит санаторий) сгущаются тучи мировой войны. Несмотря на постоянную близость смерти, размеренная жизнь идёт своим чередом в застывшей атмосфере «прекрасной эпохи»: пациенты до хрипоты спорят друг с другом об отвлечённых понятиях, женщины и мужчины находят время для флирта и даже спиритических сеансов.

На написание романа автора вдохновило посещение одного из давосских санаториев. Томас Манн приехал в Давос, чтобы навестить свою жену, проходившую лечение в горах. Писатель уже был хорошо знаком с повседневной жизнью обитателей санатория благодаря письмам фрау Манн.

Работа над романом началась в 1912 году. Ради нового произведения Томас Манн вынужден был прервать работу над другим романом – «Признания авантюриста Феликса Круля». Из-за Первой мировой войны Манну пришлось временно приостановить написание «Волшебной горы». И только в 1920 году писатель снова смог вернуться к работе.

Томас Манн хотел написать о людях, которые не стремятся к лечению своих болезней и «прячутся» за стенами санатория от суровой реальности. Первоначально «Волшебная гора» должна была быть небольшой повестью. В итоге получился роман, увидевший свет в 1924 году. Сюжет «Волшебной горы» во многом перекликается с сюжетом рассказа «Тристан», написанного Манном в 1903 году. Главный герой рассказа привозит в горный санаторий свою возлюбленную, страдающую туберкулёзом.

Ганс Касторп, молодой инженер, приезжает в санаторий для больных туберкулёзом, чтобы навестить своего кузена. Санаторий находится высоко в Альпах, вдали от мирской суеты. Главный герой очарован атмосферой медицинского учреждения. В санатории существуют свои маленькие «ритуалы», например, молитва перед едой.

Касторп знакомится с несколькими пациентами, с каждым из которых у Ганса завязывается тесная дружба. Главный герой планировал оставаться в санатории в течение трёх недель. Вместо этого Касторп пробыл в лечебном учреждении 7 лет. А тем временем началась Первая мировая война. Пациенты санатория не интересуются военными действиями. Они продолжают жить так, как будто ничего не происходит: мужчины и женщины флиртуют друг с другом, устраивают спиритические сеансы и спорят между собой на отвлечённые темы.

Характеристика персонажей

Пациенты санатория, с которыми знакомится главный герой романа, воплощают собой те или иные черты характера современного автору общества.

Гедонист Пепперкорн

Барон Пепперкорн считает удовольствия главной целью своей жизни. Барон флиртует с русской пациенткой по имени Клавдия. Пепперкорн не ищет ни настоящей любви, ни глубоких чувств, ни привязанности. В отношениях с женщинами его интересует только физиологический аспект.

Консерватор Нафта

Иезуит Нафта является приверженцем традиции. Он воплощает собой человека, сопротивляющегося любым изменениям в обществе. Нафта выступает против всех современных тенденций.

Либерал Сеттембрини

Адвокат Сеттембрини ратует за просвещение и является сторонником прогресса. По мнению Сеттембрини, общество должно развиваться. Каждый человек обязан идти в ногу со временем.

Ганс Касторп

Главный герой романа также заслуживает внимания. Касторп объединяет в себе черты всех предыдущих персонажей. С одной стороны, Ганс хочет быть активным членом общества, в котором живёт. С другой стороны, Касторп боится перемен, что и побуждает его остаться в санатории на 7 лет. Как и барон Пепперкорн, Касторп стремится к удовольствиям.

Литературная критика с восторгом встретила «Волшебную гору». В горном санатории нетрудно узнать европейское общество в канун Первой мировой войны. Манн рассматривает современных ему европейцев, как больных туберкулёзом (под туберкулёзом следует понимать человеческие пороки). По мнению Сьюзан Зонтаг, болезнь человечества начала ХХ века – это декадентское сознание. Сам автор называл «Волшебную гору» романом о времени. Манн не ставит себя судьёй над своими современниками. Он пытается их понять и, может быть, даже оправдать. Автор не навязывает своё мнение, предоставляя только факты. Читателю предстоит сделать самостоятельный вывод обо всём происходящем.

Согласно произведению Томаса Манна, европейское общество разделилось. Одна его часть изолировалась в «санатории». Эти люди не намерены избавляться от своих проблем. Болезнь для них – как повод уйти от действительности. Они живут в искусственном мире, куда запрещён доступ всему неприятному, портящему настроение. Пациенты закрывают глаза на всё, что происходит «там, внизу». Между тем, обитатели санатория далеко не так наивны, как думает читатель. Они прекрасно понимают, что благополучие в их маленьком уютном мире может закончиться в любой момент. Предчувствуя гибель, декаденты хотят получить максимальное удовольствие от жизни. Они даже не пытаются предотвратить эту гибель. Намного легче потратить последние мгновения своего существования на запретные радости. Смерть позволит избежать ответственности за полученное удовольствие.

Декадентское общество постоянно пополняется новыми «последователями». В романе «Волшебная гора» таким «последователем» стал Ганс Касторп. Обитатели лечебного учреждения кажутся главному герою более человечными и душевными, чем люди, которых он привык видеть вне санатория. Наличие обслуживающего персонала позволяет не заботиться о решении бытовых проблем и всецело предаваться декадентской философии, крайней формой проявления которой автор считает декадентский романтизм, представленный в лице русской женщины Клавдии Шоша.

Клавдия впадает в крайность романтической анархии и желает полнейшей вседозволенности. На первый взгляд, кажется, что главный герой принял точку зрения Шоша. Однако в ходе развития сюжета читателю становится понятно, что Ганс не согласен с Клавдией. Полнейшая вседозволенность и анархия – это не свобода, а своеобразное начало конца. Когда нет определённых правил или норм поведения, общество постепенно приходит к гибели, значительно её ускоряя.

Есть и другая часть европейского общества, оставшаяся за пределами «санатория». Это люди, стремящиеся к хаосу. Поднимая в своём романе вопросы психоанализа, Томас Манн, вслед за Фрейдом, хочет понять непреодолимое влечение людей к смерти. Европейцы вне «санатория» стремятся к разрушениям и насилию, в глубине души понимая, что и сами пострадают от хаоса войны. Автор не видит будущего Европы ни за гедонистами-декадентами, ни за поклонниками хаоса.

Современному читателю «Волшебная гора» может показаться не слишком актуальной. В романе описаны люди, жившие в начале прошлого столетия, имевшие другие вкусы. Нельзя отрицать, что разница между поколениями ощутима. Однако есть между европейцами современными и теми, что жили в начале ХХ века, много общего, объединяющего. Исцеление, на которое, возможно, рассчитывал Томас Манн, так и не наступило.

Общество начала нового XXI века не смогло излечиться от своих болезней. Люди по-прежнему делятся на тех, кто стремится к захватническим войнам и насилию, и тех, кто прячется от жестокой реальности среди себе подобных, создавая всевозможные искусственные миры.

Доказательством этой точки зрения можно считать роман популярного в наши дни писателя Пауло Коэльо «Вероника решает умереть». Как и в романе Томаса Манна, в произведении Коэльо представлено медицинское учреждение – психиатрическая лечебница Виллете, где находят свой приют уставшие от жизни люди. Как и обитатели горного санатория, пациенты Виллете живут в стенах лечебницы беззаботной, оторванной от реальности жизнью. Они спорят о бесполезном, любят или ненавидят. Далеко не все пациенты психиатрической клиники действительно больны. Болезненно лишь их отношение к той жизни, от которой они спасаются в стенах Виллете.

«Если эпоха не дает удовлетворительных ответов на вопросы «зачем», то для достижений, превосходящих обычные веления жизни, необходимы либо моральное одиночество и непосредственность, — а они встречаются весьма редко и по существу героичны, — либо мощная жизненная сила» Томас Манн «Волшебная гора»

Двадцатый век, помимо личностей, совершивших много великих свершений, подарил человечеству целую галерею портретов людей, не совершивших нечего, и выдающихся хотя бы этим отказом участвовать в круговороте общего зла. Герой «Волшебной горы» Ганс Касторп — обычный молодой человек решительно нечем не выделяющийся среди своих современников, но в этом смысле совсем незаурядный. Ведь помещая его в швейцарский противотуберкулезный санаторий, Томас Манн последовал буквально старой мысли монахов, западных и восточных — от социального зла бегите в горы! Почти форма монашества эпохи предшествовавшей широкому распространению «реакции манту» и прививок БЦЖ — только без Бога, без системы координат, с врачебными ритуалами и измерением температуры вместо утренних и вечерних молитв. Но решив высмеять «Belle Epoque», Манн одновременно нечаянно воспел ее. И не зря «Волшебную гору» всю жизнь напрасно мечтал экранизировать Лукино Висконти, заявлявший о принадлежности к «вчерашнему миру», ушедшему навсегда, но оставшемся фантомной болью Европы.

Можно только представлять какой это мог бы фильм, сними его автор экранизации манновской «Смерти в Венеции», переложивший почти не поддающиеся пересказу потоки прозы на язык молчаливых визуальных образов. Немецко-австрийская версия 1982 года, конечно, далеко не Висконти, зато старательно, как в школе, артикулирует идеи объемного opus magnum немецкого писателя, что понятно даже людям, не осилившим книгу (и такие люди тоже понятны!), хотя значение некоторых сцен для не знакомых с романом так и останется загадкой. Поначалу обращает на себя внимание в первую очередь сатирический аспект (который кажется более акцентированным, чем даже в романе). Санаторий «Бергофф» встречает приехавшего навестить больного кузена Ганса атмосферой фарса, карнавала, бреда горячечного больного, когда вроде бы обычный мир, колет мурашками притаившегося на подложке абсурдом. Взгляд с достаточной внимательностью выхватывает из открыточных интерьеров массу колоритных персонажей, еще более гротескных, чем их литературные прототипы. Эксцентричная русская дама, громко хлопающая дверями при каждом своем появлении, похожий на клоуна итальянец, пытающийся заполучить Ганса себе последователи, вояка-кузен, робеющий перед полоумной девушкой. Разговоры о болезни и самоубийстве за едой, истерические выкрики «Я не хочу умирать!», кашель и хохот. Иногда начинает казаться, что это не противотуберкулезный санаторий, а психиатрический диспансер. А потом постепенно привыкаешь к абсурду и перестаешь замечать, как привыкает и Касторп. К веселой сюрной какофонии начинают примешиваться тревожные нотки. Все больше профессионального любопытства в глазах докторов, повышенная температура по вечерам, четверо мужчин в черном, выходящие с гробами, как предвестники беды, внезапно открывшиеся кровохаркание… Так наш мечтавший стать инженером герой узнает, что он тут больше не гость — «Бергофф» захватит его анестизирующей реальностью и сделает «своим» на ближайшие семь лет.

В этих семи годах угасания и увядания — вся «прекрасная эпоха» начала двадцатого века. С перверсиями декаданса, романтизмом, гуманизмом, католичеством, модерном, масонством, новомодным психоанализом, развернутыми философскими спорами до хрипоты, переходящими в демагогию. И никого не жалко, ведь интуитивно чувствуется, что герои всего лишь члены сложного уравнения, а главная жертва — красивая жизнь Европы до Первой мировой. Либерализм Сеттембрини, консерватизм Нафты, гедонизм Пепперкорна — трехчасовой фильм достаточно подробно объясняет суть всех этих диспутов буржуазного общества забравшегося в заоблачные высоты «волшебной горы», изолировавшись от реальности. Вернее, передает то, что нет там никакой сути. Все бесполезно, эскапизм в замкнутый на себе мир цикличного времени, где меняются только сезоны, обречен — рано или поздно время выпрямится стрелой. Ведь там, наверху, в миниатюре та же самая низовая Европа, уже раздираемая противоречиями и социальными катаклизмами. Скоро в уютный мирок давоского санатория ворвется война. И мы встретим повзрослевшего Ганса отправляющимся на фронт, чтобы решать онтологические проблемы «здесь и сейчас». Все, что он поймет из своего пребывания в альпийском раю, так это то, что человеку хочется остановить мгновение даже не потому что оно прекрасно, а потому что любая жизнь ценна и красива сама по себе. Но как сказал Святой Антоний Великий ««Если ты в миру не смог ужиться с людьми, то потом ты не сможешь справиться с одиночеством». Так останется и мало чего понявший двадцатый век перед лицом бесчисленных катастроф, и начнутся сто лет одиночества.

Томас Манн

© S.Fischer Verlag AG, Berlin, 1924

© Перевод. В. Станевич, наследники, 2015

© Перевод. В. Курелла, наследники, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

История Ганса Касторпа, которую мы хотим здесь рассказать, – отнюдь не ради него (поскольку читатель в его лице познакомится лишь с самым обыкновенным, хотя и приятным молодым человеком), – излагается ради самой этой истории, ибо она кажется нам в высокой степени достойной описания (причем, к чести Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может случиться история). Так вот: эта история произошла много времени назад, она, так сказать, уже покрылась благородной ржавчиной старины, и повествование о ней должно, разумеется, вестись в формах давно прошедшего.

Для истории это не такой уж большой недостаток, скорее даже преимущество, ибо любая история должна быть прошлым, и чем более она – прошлое, тем лучше и для ее особенностей как истории и для рассказчика, который бормочет свои заклинания над прошедшими временами; однако приходится признать, что она, так же как в нашу эпоху и сами люди, особенно же рассказчики историй, гораздо старее своих лет, ее возраст измеряется не протекшими днями, и бремя ее годов – не числом обращений Земли вокруг Солнца; словом, она обязана степенью своей давности не самому времени ; отметим, что в этих словах мы даем мимоходом намек и указание на сомнительность и своеобразную двойственность той загадочной стихии, которая зовется временем.

Однако, не желая искусственно затемнять вопрос, по существу совершенно ясный, скажем следующее: особая давность нашей истории зависит еще и от того, что она происходит на некоем рубеже и перед поворотом, глубоко расщепившим нашу жизнь и сознание… Она происходит, или, чтобы избежать всяких форм настоящего, скажем, происходила, произошла некогда, когда-то, в стародавние времена, в дни перед великой войной, с началом которой началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться. Итак, она происходит перед тем поворотом, правда незадолго до него; но разве характер давности какой-нибудь истории не становится тем глубже, совершеннее и сказочнее, чем ближе она к этому «перед тем»? Кроме того, наша история, быть может, и по своей внутренней природе не лишена некоторой связи со сказкой.

Мы будем описывать ее во всех подробностях; точно и обстоятельно, – ибо когда же время при изложении какой-нибудь истории летело или тянулось по подсказке пространства и времени, которые нужны для ее развертывания? Не опасаясь упрека в педантизме, мы скорее склонны утверждать, что лишь основательность может быть занимательной.

Следовательно, одним махом рассказчик с историей Ганса не справится. Семи дней недели на нее не хватит, не хватит и семи месяцев. Самое лучшее – и не стараться уяснить себе заранее, сколько именно пройдет земного времени, пока она будет держать его в своих тенетах. Семи лет, даст Бог, все же не понадобится.

Итак, мы начинаем.

В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, в кантоне Граубюнден. Он ехал туда на три недели – погостить.

Из Гамбурга в Давос – путь не близкий, и даже очень не близкий, если едешь на столь короткий срок. Путь этот ведет через несколько самостоятельных земель, то вверх, то вниз. С южногерманского плоскогорья нужно спуститься на берег Швабского моря, потом плыть пароходом по его вздымающимся волнам, над безднами, которые долго считались неисследимыми.

Однако затем путешествие, которое началось с большим размахом и шло по прямым линиям, становится прерывистым, с частыми остановками и всякими сложностями: в местечке Роршах, уже на швейцарской территории, снова садишься в поезд, но доезжаешь только до Ландкварта, маленькой альпийской станции, где опять надо пересаживаться. После довольно продолжительного ожидания в малопривлекательной ветреной местности вам наконец подают вагоны узкоколейки, и только с той минуты, когда трогается маленький, но, видимо, чрезвычайно мощный паровозик, начинается захватывающая часть поездки, упорный и крутой подъем, которому словно конца нет, ибо станция Ландкварт находится на сравнительно небольшой высоте, но за ней подъем идет по рвущейся ввысь, дикой, скалистой дороге в суровые высокогорные области.

Ганс Касторп – так зовут молодого человека – с его ручным чемоданчиком из крокодиловой кожи, подарком дяди и воспитателя – консула Тинапеля, которого мы сразу же и назовем, – Ганс Касторп, с его портпледом и зимним пальто, мотающимся на крючке, был один в маленьком, обитом серым сукном купе; он сидел у окна, и так как воздух становился к вечеру все свежее, а молодой человек был баловнем семьи и неженкой, он поднял воротник широкого модного пальто из шелковистой ткани. Рядом с ним на диване лежала книжка в бумажной обложке – «Ocean steamships» , которую он в начале путешествия время от времени изучал; но теперь она лежала забытая, а паровоз, чье тяжелое хриплое дыхание врывалось в окно, осыпал его пальто угольной пылью.

Два дня пути уже успели отдалить этого человека, к тому же молодого, – а молодой еще не крепко сидит корнями в жизни, – от привычного мира, от всего, что он считал своими обязанностями, интересами, заботами, надеждами, – отдалить его гораздо больше, чем он, вероятно, мог себе представить, когда ехал в наемном экипаже на вокзал. Пространство, которое переваливалось с боку на бок между ним и родным домом, кружилось и убегало, таило в себе силы, обычно приписываемые времени; с каждым часом оно вызывало все новые внутренние изменения, чрезвычайно сходные с теми, что создает время, но в некотором роде более значительные. Подобно времени, пространство рождает забвение; оно достигает этого, освобождая человека от привычных связей с повседневностью, перенося его в некое первоначальное, вольное состояние, и даже педанта и обывателя способно вдруг превратить в бродягу. Говорят, что время – Лета; но и воздух дали – такой же напиток забвения, и пусть он действует менее основательно, зато – быстрее.

Нечто подобное испытывал и Ганс Касторп. Он вовсе не собирался придавать своей поездке особое значение, внутренне ожидать от нее чего-то. Напротив, он считал, что надо поскорее от нее отделаться, раз уж иначе нельзя, и, вернувшись совершенно таким же, каким уехал, продолжать обычную жизнь с того места, на котором он на мгновение прервал ее. Еще вчера он был поглощен привычным кругом мыслей – о только что отошедших в прошлое экзаменах, о предстоящем в ближайшем будущем поступлении практикантом к «Тундеру и Вильмсу» (судостроительные верфи, машиностроительный завод, котельные мастерские) и желал одного – чтобы эти три недели прошли как можно скорее, – желал со всем нетерпением, на какое, при своей уравновешенной натуре, был способен. Но теперь ему начинало казаться, что обстоятельства требуют его полного внимания и что, пожалуй, не следует относиться к ним так уж легко. Это возношение в области, воздухом которых он еще никогда не дышал и где, как ему было известно, условия для жизни необычайно суровы и скудны, начинало его волновать, вызывая даже некоторый страх. Родина и привычный строй жизни остались не только далеко позади, главное – они лежали где-то глубоко внизу под ним, а он продолжал возноситься. И вот, паря между ними и неведомым, он спрашивал себя, что ждет его там, наверху. Может быть, это неразумно и даже повредит ему, если он, рожденный и привыкший дышать на высоте всего лишь нескольких метров над уровнем моря, сразу же поднимется в совершенно чуждые ему области, не пожив предварительно хоть несколько дней где-нибудь не так высоко? Ему уже хотелось поскорее добраться до места: ведь когда очутишься там, то начнешь жить, как живешь везде, и это карабканье вверх не будет каждую минуту напоминать тебе, в сколь необычные сферы ты затесался. Он выглянул в окно: поезд полз, извиваясь по узкой расселине; были видны передние вагоны и паровоз, который, усиленно трудясь, то и дело выбрасывал клубы зеленого, бурого и черного дыма, и они потом таяли в воздухе. Справа, внизу, шумели воды; слева темные пихты, росшие между глыбами скал, тянулись к каменно-серому небу. Временами попадались черные туннели, и когда поезд опять выскакивал на свет, внизу распахивались огромные пропасти, в глубине которых лежали селения. Потом они снова скрывались, опять следовали теснины с остатками снега в складках и щелях. Поезд останавливался перед убогими вокзальчиками и на конечных станциях, от которых отходил затем в противоположном направлении; тогда все путалось, и трудно было понять, в какую же сторону ты едешь и где какая страна света. Развертывались величественные высокогорные пейзажи с их священной фантасмагорией громоздящихся друг на друга вершин, и тебя несло к ним, между ними, они то открывались почтительному взору, то снова исчезали за поворотом. Ганс Касторп вспомнил, что область лиственных лесов уже осталась позади, а с нею, вероятно, и зона певчих птиц, и от мысли об этом замирании и оскудении жизни у него вдруг закружилась голова и ему стало не по себе; он даже прикрыл глаза рукой. Но дурнота тут же прошла. Он увидел, что подъем окончен, – перевал был преодолен. И тем спокойнее поезд побежал по горной долине.

«Волшебная гора» («Der Zauberberg») — роман Томаса Манна. Написан в 1924 г. Это произведение положило начало традиции «интеллектуального романа».

Действие произведения разворачивается непосредственно перед Первой мировой войной, завершаясь с ее началом. События происходят в высокогорном санатории для легочных больных, куда приезжает навестить своего неизлечимо больного кузена молодой человек из Гамбурга Ганс Касторп. На заключительных страницах книги Ганс, в санатории переживший своего рода инициацию, подразумевая и его страстную влюбленность в пациентку русского происхождения Клавдию Шоша, и непосредственное знакомство с доминирующими идейными веяниями времени, показан бегущим с винтовкой наперевес через изрытое снарядами поле. «Безобидный простак», «простодушное, но трудное дитя нашей жизни», он превращается в персонажа, чья судьба олицетворяет трагический путь европейского сознания, влекомого к катастрофе, которой уже невозможно избежать.

Аналогия с Тангейзером, проведшим семь лет в гроте Венеры, подсказана самим автором, широко использующим в романе мотивы магии и волшебства, которым придается и иносказательный смысл. За душу Касторпа ведут борьбу антагонистические силы, и «несложное по составу вещество», каким изначально является этот герой, на глазах читателя начинает меняться, так что само повествование все менее воспринимается как жизненно достоверное, — оно становится притчей, «давая возможность заглянуть... в сферу духовного, в сферу идей» (из авторского «Введения к «Волшебной горе»).

Вместе с тем, роман тщательно воссоздает обстановку лечебницы, пациенты которой в своем большинстве обречены на гибель. Мотив неотвратимо приближающейся смерти во многом определяет основную тональность повествования. Коллизии развертываются перед лицом вечности, и этим резко усилен их обобщающий, философский смысл. Но в то же время они показываются как трагические конфликты личного существования персонажей, тщетно старающихся отыскать смысл и оправдание своей жизни, которая стремительно движется к концу, или же пытающихся себя обмануть беспочвенными надеждами на отсрочку и на краю могилы лихорадочно предающихся радостям жизнелюбия.

Упорство в неприятии своего жестокого удела и непоколебимая верность идее жизни особенно наглядно проявлены в характере Клавдии, покорившей героя и своей независимостью от бюргерского ригористического морализма, и небоязнью самых рискованных поступков, если они вознаграждаются ощущением своей человеческой полноценности, пусть мимолетным. Другие персонажи лишь доверяют самообманам, говорящим об их беззащитности перед лицом неизбежного. Наблюдая эту безнадежную борьбу, Ганс приходит к выводу, что «человек — хозяин противоречий»: ему ведомы самые разные побуждения и душевные состояния. Четкость разграничений этичного и аморального, праведности и греховности, сам строй мышления, отличавший эпоху, более уверенную в перспективах, которые открыты перед человечеством, должен уступить место иному, более изощренному пониманию мотивов, стоящих за чувствами и поведением людей, тем более в экстремальной ситуации, создаваемой неотвязными напоминаниями об эфемерности земных упований и ощущением богооставленности, особенно обострившимся в изображаемые годы «канунов».

Героя, все более ясно распознающего в себе это умонастроение, которым была, на взгляд Т. Манна, отмечена целая эпоха европейской общественной и духовной истории, искушает соблазн «высей и далей», на поверку оказывающийся соблазном одиночества. Оно видится как зашита от непомерного напряжения, которое Касторп должен выносить просто как личность, принадлежащая своему неблагополучному времени. Подчеркнуто заурядный в первых главах романа, Ганс за время своего пребывания в «Бергхофе» преображается, становясь репрезентативной фигурой, в которой по-своему воплотился болезненный кризис культуры, составлявший, согласно Т. Манну, основное содержание описываемого периода резких исторических переломов. Комментируя роман в посвященной ему лекции, которая была прочитана американским студентам почти через двадцать лет после выхода «Волшебной горы», автор особо подчеркнул, что каждый из его персонажей «представляет собой нечто большее, нежели то, чем он кажется на первый взгляд: все они — гонцы и посланцы, представляющие духовные сферы, принципы и миры».

Помимо Касторпа, это высказывание прежде всего подразумевает двух непримиримых идейных противников, которые пытаются, каждый в согласии со своими убеждениями, «активизировать» сознание благовоспитанного юноши из буржуазной среды. Литератор Сеттембрини и латинист Нафта, оба давние и пожизненные пациенты «Бергхофа», в большей мере, чем все иные персонажи, подтверждают, что роман действительно был для Манна «попыткой пересмотреть всю совокупность проблем, волновавших Европу на заре нового века». Доминанты европейского самосознания той поры воплощены в них обоих, а полярность защищаемых ими идей подчеркивается тем, что постоянные споры и стычки, провоцируемые желанием взять верх в споре за Касторпа, увенчиваются сценой дуэли и самоубийства Нафты. Иезуит, родом из глухого местечка на Украине, безоговорочный приверженец тенденциозно им осмысленного Ницше и непримиримый враг либерального прекраснодушия, он несовместим с потомком карбонариев, пламенным гуманистом Сеттембрини, выражающим заветные верования поколения, еще не догадывавшегося о близких социальных потрясениях и катаклизмах.

Сеттембрини убежден, что в мире противоборствуют «сила и право, тирания и свобода, суеверие и знание, принцип косности и принцип кипучего движения вперед, прогресса», который неоценим и необратим. Он верит, что новое столетие увенчает окончательным триумфом «бунт против всего, что пачкает и унижает идею человека», навсегда высвободит достоинство из тенет суеверия и довершит вековечные устремления людского рода. Этот желанный миг Сеттембрини желал бы приблизить учреждением «Лиги содействия прогрессу» и подготовкой многотомной «Социологии страданий», где будут предложены методы полного искоренения всех бедствий.

Безошибочно улавливая наивность этих упований, Нафта говорит о том, что подобная патетика увенчивается лишь стремлением «к оскоплению и обескровливанию жизни». Позитивизм, покоривший его оппонента, оказался, на взгляд Нафты, жалким суррогатом действительно жизненосных идей, порождая «трусость и пошлую изнеженность». В итоге наступила полоса «радикального скепсиса... повального хаоса», время «гуманистической дряблости», которая должна уступить место «священному террору», пока что лишь в сфере мысли, но в дальнейшем, возможно, и за ее пределами, поскольку «тайну и потребность» современности составляет требование жесткой дисциплины, самоотречения, духовной собранности и готовности навсегда покончить с беспочвенными иллюзиями, предполагающими непререкаемость абстрактных моральных заповедей.

Оба эти героя-идеолога обрисованы как олицетворения позиций, оказавшихся в непримиримом противоречии друг с другом. Конфликт стоящих за ними мировоззренческих принципов составляет, по Т. Манну, истинную подоплеку тех катастрофических испытаний, которые стали уделом Европы в первые десятилетия XX века. Касторп, занимающий положение между двумя полемистами (хотя и склоняющийся скорее разделить пафос Сеттембрини) находится перед необходимостью трудного выбора, поскольку и ему, едва ли догадывающемуся о философских истоках доктрин, защищаемых в этих спорах каждой из сторон, ясна небеспочвенность аргументов, предъявленных как той, так и другой из них. Участь Кастропа, обыкновенного человека, втянутого в мировую бойню неслыханных масштабов, подтверждает, что за отвлеченными диспутами в «Бергхофе» стояла проблематика, обладающая непосредственной актуальностью для всего европейского общества и много раз возникавшая уже после того, как им был пройден тяжелый «перевал, разделяющий два столетия». Спор о реальности или эфемерности свободы, которым почти неизменно увенчивались столкновения протагонистов «Волшебной горы», оказался одной из «вечных» тем XX столетия, отозвавшейся и в последующем творчестве Т. Манна.